|
|
|
|
Юлий Буркин - Автобиография.
|
|
Родиться меня угораздило в 1960 году. Слово "угораздило" я употребил не потому, что этот год был чем-то особенно ужасен. Вовсе нет. Год как год. "Угораздило" я употребил к самому факту своего рождения.
Дом, в котором меня угораздило, был деревянным и одноэтажным. В садике росли малина, крыжовник, яблоня и черемуха. Именно с черемухой связано мое первое в жизни трагическое воспоминание.
Соседские пацаны лазали в наш сад и обирали его. Папа с мамой гоняли их. В моем детском сознании четко зафиксировалось: "Это - враги". И вот однажды, будучи в саду один, я увидел, как "большие мальчишки" снова лезут через забор.
Я стал кричать: "Уходите, это наш сад! Я сейчас папу позову!"
Мальчишки взяли меня за ноги, за руки, перетащили через забор и, посадив на бесконечный зеленый теннисный стол, принялись всячески по-детски измываться надо мной. Но я не обижался, даже наоборот: при ближайшем рассмотрении "большие мальчишки" оказались вовсе не такими уж монстрами, как я их себе представлял, а напортив, довольно симпатичными ребятами, и их внимание льстило моему тщеславию.
Под конец один из них спросил меня:
- Хочешь, никто у вас больше черемуху воровать не будет?
Я ответил:
- Ага.
- Тогда запомни: если только полезет кто-нибудь через забор, кричи... - и он произнес мне на ухо некую волшебную и совершенно непонятную мне фразу. Чтобы не забыть, я, к великому восторгу пацанов, дважды повторил ее вслух.
Естественно, едва появившись дома, я немедля сообщил близким радостную весть: "Папа, мама, я теперь знаю, как сделать, чтобы у нас черемуху не крали!" "Ну и как?" "Нужно просто сказать: "Х... тебе, а не черемухи!".
- Хм, - сказал папа задумчиво, - что ж, может быть...
Но вот реакция мамы была самой что ни на есть не соответствующей моим благим намерениям.
С тех пор я никогда не прислушивался к советам людей. Но советчики у меня все же были.
Дело в том, что такой ничем вроде бы не примечательный снаружи дом наш имел таки достопримечательности: в подвале его жил Мерцифель - старый злыдень, а на чердаке - крылатый мечтатель Лаэль. Но об их существовании не знал никто кроме меня. Так получилось. Вот их-то советы были всю жизнь для меня значимы. Возможно, что и к сожалению.
С годами стало заметно, что не очень-то я вышел ростом. И, может быть потому, я так полюбил деревья. В школьном уже возрасте я не знал большего наслаждения, чем забраться на высоченный тополь (они росли вдоль проезжей части нашей улицы) и смотреть на жизнь сверху.
Всегда, даже просто проходя мимо высокого дерева, я испытывал странное щемящее чувство. И я не любил смотреть вперед. Я любил смотреть по сторонам и вверх.
Я видел большие деревья,
Мне чудилась странная вещь:
Будто я ветром наполнен весь.
Ветром лиловых небес.
Музыка такая:
Moderato
Единственное, что росло в соседнем дворе - подсолнухи
И еще там жила девочка Дина.
Звонкое чувство высоты испытывал я, встречая ее. "Мы живем", - сказала она однажды, и я ощутил, как это важно.
Мерцифель Дину недолюбливал; он вообще высоты боялся. А если он чего боялся, то и ненавидел. Но если он чего-то очень сильно боялся, то и ненавидеть по-настоящему опасался; а потому он Дину, на всякий случай, только недолюбливал.
В школе мы сидели за одной партой. Но когда в третьем классе у нас началась мода "щупать" девчонок, Дина была единственной, кого я не решился тронуть. А когда в седьмом мы, наоборот, стали влюбляться, я, конечно, в нее влюбился. И остальные мальчишки тоже.
Но она была так высоко, что это не имело значения. Только Лаэль, летая, умел быть столь же.
Школа кончилась однажды. И однажды же, порвав связующие с окружающим канатики, я побрел.
- Смотри, - крикнул мне вдогонку Мерцифель, - утонешь послезавтра!
Быть может, это он просто пошутил так, но, возможно, что и правда предвидел что-то. Он способен. Если так, то спасибо ему. ибо с тех пор я купался только со спасательным кругом и так и не утонул.
Я после заметил: он всегда хотел мне напакостить, а на самом деле - выручал. А Лаэль, наоборот, добра мне желал.
И вот еще что занятно: они, сама противоположность, в конечном счете одно и то же делали. Вот и тогда. Школа кончилась однажды, я забрался на чердак и спросил Лаэля:
- Нужно ли мне уходить? Деревья перестали расти. А я хочу выше.
- А Дина? - спросил Лаэль, покрываясь голубыми пупырышками.
- Конечно, - ответил я, - но я ведь и не видел никого больше.
- Иди, - сказал Лаэль и закутался в крылья: боялся, что, уходя, я открою дверь и промелькнет сквозняк.
Я спустился в подвал:
- Нужно ли мне уходить? Деревья перестали расти. А я хочу выше. Конечно, Дина. Но кроме нее я никого и не видел.
- Потеряй же и ее, хе-хе, - проскрипел Мерцифель, пахнув мне в ноздри зубовной гнилью. - Иди.
Один желал счастья мне, другой - гибели. Но "иди" сказали мне оба.
Когда узнала Дина, заплакала. И моя беззащитность отразилась в ее слезах. А потом она вынула из кармана семечко подсолнуха. И сказала:
- Возьми.
Я взял. А ее поцеловал в мокрые веки, чувствуя, как земля становится шаткой.
- Зачем ты идешь? - спросила она. Что я мог ответить? Только то, что я должен увидеть многое.
Я слышал, есть дивная птаха,
В крутом магаданском краю,
Так поет, как не поют в раю
Ангелы песню свою.
(Музыка та же)
Сперва я шел пешком. После случилось заскочить на платформу поезда. Вокруг были ветер и деревья. Они переполняли меня и изнутри. Ветер и деревья!
Ветер, деревья и звезды.
В городе, куда я попал, я сразу увидел высоченные стволы. У меня дух захватило. Но чуть приглядевшись, я понял, что веток-то на стволах нет. Это же просто-напросто столбы.
- Почему? - спросил я у первого встречного.
Чтобы единообразие, - объяснил тот.
- Но ведь столбы - не деревья.
- Деревья. Если подразумевать. Мы подразумеваем.
- А как это делать?
- Конечно, по команде. Команда делится на две части - предварительную и исполнительную. Предварительная - "Подразуме...", исполнительная - "...вать!" Понял?
- Понял.
- Ничего ты не понял! Если бы понял, ответил бы: "Так точно!" Теперь-то понял?
- Теперь-то так точно. Только у меня не получится.
- Будем тренироваться. Становись! Равняйсь! Смир-р-рна! Под зелеными столбами деревья подразуме-е-вать!
Я попробовал. Честно попробовал. Ничего у меня не вышло.
- Не могу, - признался я.
- Не можешь - научим, не хочешь - заставим. Хватит разговоры говорить, продолжим занятия. Равняйсь. Смир-р-рна! Подразуме-е-вать!!!
Я напыжился изо всех сил. Но безрезультатно.
- Столбы, - констатировал я.
- Уклоняться?! - двинулся на меня горожанин. - Да за такое, знаешь, что бывает?
- Я же не виноват, что это - столбы, - сделал я шаг назад.
- Это деревья, понимаешь, деревья, кретин ты этакий?! - фальцетом закричал он, наступая. Вокруг нас уже образовалась недобрая толпа любопытствующих. Горожанин продолжал: - А обзывая наши деревья столбами, ты наносишь оскорбление всем нам. А мы-то и народ - едины! Понял?
- Так точно!
- Еще издевается! - крикнул кто-то из толпы.
- Чего с ним толковать, на губу его!
- Ишь салаги, распустились совсем, на шею скоро сядут.
- Эт-точно, им только дай волю... Пустите, я ему по роже стукну.
- Позор!
- С наше тут поживет пусть сначала, а потом уж рассуждает. Рассуждать-то мы все умеем.
- Ну можно, я ему по роже стукну?..
... На гауптвахте кормили старой капустой. Сыро было и довольно грустно. А грязно не было: я все время тем и занимался, что ползал по камере с мокрой тряпкой в руках. И все время я про себя пытался подразумевать. Временами казалось, что выходит. А временами - что нет.
Ночью я услышал шелест. Лаэль протиснулся между прутьями:
- Жаль, ты так не можешь. А то бы я тебя вынес. По-моему, сумел бы поднять.
Тут земляной пол камеры зашевелился, набух бугорок, затем он лопнул и из отверстия на свет божий показалась голова Мерцифеля.
- Привет, салага, - осклабился он, - гниешь? Ну-ну, давай. Кое-кому полезно.
- Что ты его дразнишь, - нахохлился Лаэль, - лучше скажи, подземный ход долго копать?
- За месяц управимся. Ну, если ты, чистоплюй, поможешь, тогда быстрее. Поможешь, а?
Лаэль потоптался на месте, не зная, что ответить. Жалко ему было своих белоснежных перышек.
Я спас его вмешавшись:
- Не надо ничего. Будем подразумевать.
- Это как? - хором спросили они.
- А вот так, - я закрыл глаза и скомандовал себе вслух: - Под гауптвахтой другой город подразуме-е-вать!
И у меня получилось. Наверное, от того, что проведя столько времени с половой тряпкой в слиянии, я сумел влезть в шкуру жителя этого города. Или от того, что уж очень мне хотелось быть свободным и путешествовать дальше. В мире столько странного.
Я знаю, на дне океана
Цветет синим цветом цветок,
Вожделеть стал его осьминог,
Хочет сорвать лепесток.
(Музыка та же).
Город встретил меня громадным, писанным белыми буквами по алому полотнищу транспарантом: "ДОСТАНЕМ И ПЕРЕСТАНЕМ!".
- О чем это? - спросил я прохожего.
- Сейчас позвоню и спрошу, - быстро ответил прохожий, и, быстро заскочив в будку таксофона, быстро набрал номер.
- Сейчас приедут и расскажут, - быстро сказал он, выйдя из будки и засеменил дальше.
И правда, не прошло и полминуты, как прямо надо мной затарахтело. Задрав голову, я увидел зависший желтый вертолет с синей полосой по корпусу. Двое задрапированные в серость сползли вниз по эластичной лестнице и обратились ко мне. Хором:
- Пройдемте, гражданин!
Я вспомнил гауптвахту и ответил:
- А в чем дело?
- А не ваше дело, в чем оно! - хором рявкнули серые. - Полезайте, да побыстрее. Энергетика должна быть энергичной.
- ... Так-так-так, - постучал ногтем по столу человек, одним глазом глядя на меня, другим - на толстую папку с надписью "Дело". - И вы, значит, утверждаете, что впервые у нас. Пришелец, так сказать. Уж не космический ли? Астрофизика должна бы быть астральной. Ну, что ж, допустим, допустим. И... перепустим.
- А какие у вас деревья? - спросил я.
- А это вам зачем? - насторожился Косой. Даже побледнел. Но, быстро собравшись, заговорил угрожающе: - Исследуете наши, так сказать, ресурсы, значит. Ландшафтом интересуетесь!
- Нет, что вы, просто деревья для меня - символ.
- Символика должна быть символичной! - обличающе вскричал Косой, затем набрал в легкие побольше воздуха и затараторил, - деревья являются важнейшей отраслью нашего хозяйства. В нынешнем году валовый привес древесины на тринадцать процентов превысил уровень тринадцатого года, что несомненно является величайшим достижением наших героических лесных братьев; все передовое человечество рукоплещет их трудовому подвигу. "Нет" говорим мы мышиной возне, "да" - триумфальному шествию!.. - Он остановился и, переведя дух, закончил: - Мы из деревьев материальную базу строим. И мы достроим. И... перестроим.
- А какие они у вас? - настаивал я, - высокие или низкие? Я люблю высокие.
- Это вы мне бросьте, - сказал Косой. - Вопросы тут я, так сказать, задаю. И вы нам все расскажете. Мы добьемся...
- И перебьемся, - подсказал я.
- Вы и за эти ваши шуточки ответите! - взбесился Косой, - у нас тут все записывается. И... переписывается. - Он постучал пальцем по крышке громоздкого диктофона, выполненного в форме трех источников и трех составных частей. - Электроника должна быть электронной.
В этот момент лязгнуло стекло в маленьком окошке под потолком. Косой, не сводя с меня одного глаза, другой оборотил туда. И увидел то же, что и я: в проем, пожелтев от натуги, лез Лаэль.
- Эт-то что такое? - озадаченно привстал косой.
- Это я, - объяснил Лаэль, спрыгнул на пол и принялся, как большая курица, отряхивать с крыльев известку. А в углу комнаты, возле двери начал шевелиться и взбухать паркет.
- Государственность должна быть безопасной! - вскричал Косой, потянувшись к ящику стола.
- Руки вверх! - взламывая паркет, вынырнул наружу Мерцифель и, вытянув за собой здоровенную, облепленную глиной допотопную пушку, пуганул:
- Ба-бах!
- Товарищи химеры, - пролепетал Косой, - прошу учесть тот факт, что всю свою сознательную жизнь службу я нес достойно. И... перестойно.
Но его уже никто не слушал. Лаэль подсадил меня к окну. А затем, взяв меня к себе на спину, кинулся вниз с седьмого этажа, на котором мы, оказывается, были. Где-то в районе четвертого, когда я уже попрощался с жизнью, он расправил крылья, и мы круто взмыли в поднебесье.
- Смотри вниз, - сказал мне Лаэль назидательно, - видишь хоть одно дерево? Так-то. Все уже давным-давно на материальную базу пошло. А что, может, на базу и махнем? Там все есть.
- Нет, давай в следующий город.
- Хозяин - барин.
Тут только я заметил, как он изменился. А мне-то казалось, что времени прошло совсем-совсем мало. Сейчас ему, старику, наверное, очень тяжело.
- Может, я лучше пешком? - спросил я, - что-то не очень выглядишь.
- Ничего, - усмехнулся он, - дотянем.
- И перетянем, - не удержался я.
Мы долго летели. А в конце пути Лаэль сказал:
- Тебе привет от Дины.
- И ей от меня привет, - сказал я. И вспомнил, как мы прощались.
Я видел в глазах ее слезы,
А в них - беззащитность свою
Видел я. Так, будто я стою
Неба на самом краю.
(Музыка та же).
В этом городе деревья ценили очень. Были они густыми ветвистыми, мясистыми. Но очень низкими. Оказалось - это специально. Деревья тут нужны были такие, чтобы побольше листьев и легко было собирать. Листья квасили в кадках.
По прибытии я был определен помощником бригадира четвертого участка. В мои обязанности входило докладывать бригадиру о готовности бригады к укладке листьев в кадки. Ставки помбрига и ежемесячной десятипроцентной надбавки за честность вполне хватало мне на то, чтобы трижды в день покупать в столовой свою порцию квашенных листьев.
На работе у меня было много свободного времени, потому что после доклада я был абсолютно свободен. Но стоило опоздать хоть на минуту, начинались большие неприятности. А я боялся их точно так же, как боялись меня мои подчиненные. Порой мне казалось, что я ничего не делаю. Но отчего же тогда я так смертельно устаю к вечеру? Устаю до полной потери памяти. Имя свое забываю. Кто я?
И кто делит со мною ложе мое еженощно?
И что за бестелесные гости бывают у меня ежевечерне, с которыми молча поедаем мы квашеные листья, пьем рассол их?
И что произошло со мной? Как сумели меня одурманить?
И почему деревья не растут?
И вот по ночам я стал говорить себе: "Ты свободен. Ты можешь двигаться куда пожелаешь. Ты человек. Ты светел". А по утрам меня стало тошнить от квашенного, и я стал пить по утрам ключевую воду. А вскоре пить воду я стал и вместо обеда, и вместо ужина.
И память возвращалась ко мне по мере того, как истощалось тело мое. И я почувствовал силу. И способность сказать. И я вставал и шел в лес. Там я воздымал очи к звездам и кричал деревьям что есть силы: "Вы свободны! Вы можете расти сколько хотите! Вы - деревья! Вы светлы!"
И я делал так каждую ночь.
Как-то бригадир пришел от начальника хмурый и сообщил, что срывается график. Недопоставка сырья. По неизвестной причине деревья становятся выше, листосбор затруднился. Да и качество листа упало - он становится все тоньше и прозрачнее. От того, наверное, что деревья перестали принимать удобрение (измельченные отходы деревообработки), а признают теперь только чистую воду.
Бригадир поинтересовался, что думаю я. Я ответил, что не умею.
Вечером та, что делила ложе со мной, сказала:
- Если ты и в эту ночь исчезнешь, тебя будут искать специальные люди.
Я испугался. Но когда звезды через оконное стекло заглянули мне в глаза, я ничего не смог поделать с собой. Я поднялся и в страхе побрел в лес.
Физически я очень ослаб за эти дни. Я еле добрался до деревьев. Но когда я вновь увидел, как вытянулись они за последнее время, мне стало полегче.
- Здравствуйте! - крикнул я.
- Здравствуйте, - эхом откликнулись специальные люди в черных плащах, выходя из-за стволов.
- Деревья должны быть высокими! - крикнул я им. Они придвинулись ближе.
- Люди живут, чтобы жить! - крикнул я, и они приблизились еще.
Я сел на траву и прокричал:
- Вы такие же, как я, но вы себя боитесь!
Кольцо сжалось невыносимо.
Я позвал:
- Мерцифель, Лаэль! - Я был уверен, что они тут же возникнут передо мной. Но этого не случилось. Неужели они уже так стары? Тут только я испугался по-настоящему. И растерялся. Откуда-то из детства выползло спасительное заклинание. И я сказал в нависшие надо мною маски:
- Уходите. Это мой лес. Х... вам, а не деревья.
Крепкие руки, руки, на которые можно положиться, осторожно подняли меня, ласковыми движениями сняли с меня одежду и бережно облачили в белую рубашку с такими длинными рукавами, что они дважды обвились вокруг моего тела.
И красивая белая машина понесла меня в следующий город.
И красивый белый свет втекал в меня, попадая в машину через стерильные занавесочки.
То брат мой - сияющий месяц,
В облезлых гнилых облаках,
Нежен, как в бледных твоих руках
Жемчуга белого прах.
(Музыка та же).
- Почему они корнями вверх? - спросил я у одного.
- Потому что они такие, как мы. А мы тут все такие.
- Можно ли уйти отсюда?
- Можно. Но прийти куда-либо нельзя.
Сразу они такими были или стали расти вниз оттого, что их удобряют здесь специальными таблетками?.
А мне задавали дурацкие вопросы, я же делал вид, что не понимаю, ибо иначе пришлось бы мне давать дурацкие ответы.
Ночами ж я думал. И понял я: нигде нет выше, чем раньше.
Никто и не предполагал, что я могу. Все полагали, что я уже исчез. А я вылез из окна, пробежал мимо торчащих из земли уродливых корней, забрался на забор, свалился с него по ту сторону, больно стукнувшись о грунт, и кинулся прочь. Я никого не звал в спутники. Я знал: никто не пошел бы.
Брат мой - месяц - помогал мне искать дорогу. Но главным моим вожатым была сестра моя - тоска по дому. Я бежал и бежал, продираясь сквозь грязные лохмотья жизни, которыми обросла тропа назад. Вот и железная дорога. Не та ли, с которой начался мой путь? И я, улучив момент, запрыгнул на платформу. Я мчался через ночь. Я ждал какого-то волшебства вокруг или внутри себя. Но ничего не менялось.
... Вот он. Это он? Эта покосившаяся хибара? Это тележное колесо, невесть откуда взявшееся здесь, хотя ни лошади, ни телеги у нас никогда не было?
Подвал.
- Мерцифель! - позвал я. Но звук без сил пал на пол. Я посмотрел на то место, куда он упал и увидел крысу. Она улыбалась мне и, мертвенея, силилась что-то сказать... Я похоронил его возле крыльца.
В комнаты заходить я побоялся и сразу поднялся на чердак.
Старый, выживший из ума почтовый голубь, воркующий в углу что-то сладкое, только отдаленно напоминал Лаэля. Он даже не заметил меня, и я осторожно вышел прочь.
Пробежав через запущенный сад - через заросли крыжовника и малины - я миновал то место, где раньше был забор, и очутился в соседнем дворе.
- Дина! - позвал я.
Тишина поспешила ко мне на зов.
- Дина!!! - крикнул я снова, вкладывая в это слово всего себя.
Вновь только тишина назойливо вторила мне. И я подумал в этой тишине: "Нет! Не может быть, чтобы все было зря. Все было зря?" Или это я продолжаю кричать? Да, я кричу. Но слова кончились, и я просто вою, запрокинув голову вверх; и потому, что я вижу: деревья здесь точно такие же, как везде. Вот из-за крон их испуганно смотрит на меня брат мой. А кроны - так близко...
И опять - красивая машина, и опять - город корней.
... Я открыл глаза. За окном - вечер. В комнате - тусклое электричество. Хотел подняться, но оказалось, я привязан к койке. Но не прочно, не хитро, а так, как привязывают беспомощных. Я легко снял с себя путы и сел на постель. Что же делать?
Что же делать?
Что же делать?
И вдруг, я вспомнил. Я сунул руку в карман. Тут. Вот оно - семечко подсолнуха, которое дала мне Дина. А куда же ему деться, ведь прошло-то каких-то дня три. Или три года? Или тридцать? Или вся жизнь?
В палате стонали. Дежурная сестра спала. Я осторожно вышел в сад и, чувствуя комок, подкативший к горлу, закопал семя в землю. И шепнул: "Если ты подведешь меня, я умру..."
Ночью началась гроза. Я проснулся и почувствовал свежесть. Я вышел в сад и увидел огромный светящийся ствол. Он шел прямо из неба. И я побежал. Я бежал к нему, как пьяный, смеясь и плача. Под ногами хлюпала грязь, а я кричал: "Ты поверил мне, поверил!" И пульс его зеленой фосфоресцирующей крови, казалось, отвечал мне эхом: "Ты поверил мне!..".
И я, не боясь соскользнуть в кипящую подо мной грязь, петля за петлей пополз вверх по стволу. Он прохладен и покрыт короткими жесткими волосками.
Что там, наверху? Пока что я еще не знаю, ведь еще не взошло солнце. А может, я уже так высоко, что, взойдя, оно испепелит меня? А может быть, как раз солнцем-то и цветет этот ствол? Но ведь я с самого начала понимал, что добром это не кончится, так чего же мне бояться теперь?..
А что там внизу? Я опустил глаза вниз и увидел.
Я видел большие деревья,
Мне чудилась странная вещь:
Будто я ветром наполнен весь,
Ветром лиловых небес.
Музыка та же! Та же.
|