ЦВЕТЫ НА НАШЕМ ПЕПЛЕ

   Ракши не замедлил тоже схватиться за шпагу, но тут в их перебранку вмешалась Мариэль:
   - Вы оба стоите друг друга! - вскричала она. - Ваше поведение постыдно. Вы бранитесь, как пустые обидчивые самки, и уже готовы без всякого смысла продырявить друг друга, забыв при этом, что ваши жизни принадлежат прежде всего королю! А вы, Ваше Величество, - обернулась она к Лабастьеру, и ее серые глаза горели гневом, - почему молчите вы? Или вам нравится наблюдать за этим унизительным раздором? И вы хотите созерцать воочию, как один из этих олухов прикончит другого?!
   - Вы правы, - кивнул Лабастьер, и в голосе его слышалась легкая горечь. - Король в ответе за все, и уж точно за то, что происходит в его присутствии. - Итак, - обратился он к ссорящимся, - я вижу, ваша беспричинная неприязнь достигла вершины. Мне надоело терпеть ее. Думайте друг о друге что хотите, я не властен над вашими помыслами. Но я требую, чтобы вы вспомнили о дворянской чести. И я клянусь, что, если еще хоть раз, повторяю, еще хотя бы один раз, кто-то из вас словом или делом обидит другого, вы оба лишитесь своих беретов и путь я продолжу один.
   Лаан открыл было рот, чтобы что-то возразить, но удержался. Лабастьер выдержал паузу и продолжил:
   - Я не оговорился. Вы ОБА лишитесь дворянства. При этом один из вас опустится лишь на две ступени, а второй потеряет сразу семь. Но, друг мой махаон, именно то, что вы носите красный берет, многократно увеличивает и вашу ответственность. Отныне, волей короля, вы - сподвижники и друзья. И больше к этой теме я возвращаться не намерен.
   Лаан и Ракши неуверенно смотрели друг на друга. Но слова Лабастьера Шестого возымели свое действие.
   - Дай мне свою шпагу, - протянул руку Лаан, и Ракши, вынув оружие, отдал ее. Поцеловав клинок, тот вернул ее хозяину с ритуальными словами:
   - Ты брат мне, и твоя жизнь дороже моей.
   Ракши, поцеловав лезвие сабли Лаана, произнес те же заветные слова.
   Часа через два, обойдя траншею со смолой, двинулись дальше. Шли медленно, так как Ласковый, чуть изогнув переднюю часть туловища вверх, держал обожженные лапы на весу. Наступать на них он сможет не раньше следующего дня.
   Лабастьер исподволь наблюдал за своими строптивыми спутниками, раздумывая, надолго ли их хватит и возможно ли это вообще - стать друзьями по приказу. Пусть даже и королевскому. Однако он с удивлением обнаружил, что или они оба - великие лицемеры, или их взаимная антипатия улетучилась, как дым...
   Но вскоре он понял, что неприязнь эта, возникшая без какого-либо серьезного повода, тяготила и их самих, но ложные понятия о чести не позволяли каждому из них сделать первый шаг к примирению. Поклявшись же друг к другу в верности, они сбросили со своих душ этот тягостный груз и теперь болтали, как старые приятели. Сороконоги топали параллельно, чуть ли не прижимаясь боками, а Лаан и Ракши правили ими.
   - Я хотел бы многому научиться у тебя, брат-махаон, - признался юноша маака, когда речь зашла о том, какие опасности могут встретиться им на пути. - Твоя манера боя поразила меня.
   - Думаю, у нас будет возможность позаниматься, - отозвался Лаан. - Через пару десятков уроков наши силы сравняются. У тебя есть главное - то, научить чему невозможно, - отвага.
   - Мой прадед был одним из командиров отряда т'анг-расчистки Лабастьера Второго. Именно за смелость он и был удостоен берета, но от предложения придворной службы отказался. Жизнь на лоне природы прельщала его больше.
   - Каждому свое, - отозвался Лаан. - Как это ни странно, командиром отряда т'анг-расчистки был и мой прадед, однако он остался с королем и дослужился до зеленого берета; дед - до оранжевого, а уже отец - до красного. Собственно, выходит, самому-то мне и гордиться особенно нечем.
   Они засмеялись оба, прекрасно понимая, что подвиги предков ничуть не меньший повод для гордости, чем собственные.
   Лабастьер посмотрел на Мариэль. Именно она заставила его вмешаться в ссору, и именно ей он обязан восстановлением мира. Похоже, она понимает в логике и чувствах самцов даже больше, чем они сами. Она поймала его взгляд и улыбнулась, догадавшись о посетившей его мысли:
   - Я и мои братья, двойняшки-махаоны, появились на свет почти одновременно, - заговорила она тихо, чтобы не нарушить беседу Лаана и Ракши. - И оба самца нашей семьи, само собой, усиленно занимались добычей пищи для нас. Однажды, возвращаясь с охоты, они перелетали через ручей и заметили в нем огромного волосатого угря. Тот медленно плыл по течению, и мой кровный отец, его звали Тиман, во что бы то ни стало решил поймать его. Дент-Вайар отговаривал его, но отец не слушал, он был смел, силен и хотел помериться с чудищем силой. Бросив свою поклажу на берегу, самцы догнали угря и полетели над ним. Улучив момент, когда тот полностью всплыл на поверхность, они упали на него и вонзили свои копья в его шкуру.
   Угорь стал извиваться и биться, Дент-Вайар отпустил свое копье и поднялся в воздух, чтобы выждать, когда тот затихнет. Но тот ведь мог уйти на дно, и добыча была бы потеряна. И Тиман не отпустил свое копье. Угорь оказался живучим, он долго и яростно мотался из стороны в сторону. Тиман замочил крылья и теперь при всем желании не мог бы взлететь.
   Дернувшись в очередной раз, угорь ударил моего отца хвостом. Тот упал в воду. По-видимому, он был оглушен и сразу пошел ко дну... Говорят, бабочки могут научиться плавать... Не знаю, в нашем селении плавать не умеет никто. Дент-Вайар не мог даже попытаться спасти сомужа, он только беспомощно летал над тем местом...
   Он до сих пор считает себя виновником гибели Тимана. И он всегда был со мною даже нежнее, чем с моими братьями-махаонами. Но сама я думаю, что отца погубила глупая неосторожность, которую самцы почему-то считают храбростью. А угорь, из-за которого погиб отец, был никому не нужен. Никому.
   Мариэль подняла пытливый взгляд на Лабастьера, словно проверяя по выражению его лица, взял ли он в толк, что она хотела сказать, поведав эту печальную историю.
   - Я понимаю, - покачал головой тот. - Но согласитесь, Мариэль, если бы не вечная тяга самцов к риску, пусть порой и безрассудному, мир был бы не таков. И он был бы несколько хуже.
   Девушка явно собиралась возразить, но Лабастьер опередил ее, поясняя сказанное:
   - Я вовсе не хочу преуменьшить достоинств прагматичной осторожности самок. Они берегут уют и тепло наших гнезд... Но так устроен наш мир. Как говорит Лаан, "Не случайно Дент и Дипт восходят одновременно".
   - Что это вы там про меня? - вмешался Лаан, прервав разговор с Ракши.
   - Я говорил о том, - пояснил Лабастьер, - что гармония мира проявляется абсолютно во всем. Потому-то рассудительность самок и уравновешивает безрассудство самцов.
   - Ага, - скорчил обиженную гримасу Лаан, - так и думал, что косточки перемываете...
   Мариэль, пропустив мимо ушей слова махаона, продолжила тему:
   - Если бы действительно существовало такое равновесие, все было бы прекрасно. Но так ли это? Вы, мой король, насколько мне известно, и сами лишились отца, будучи еще личинкой?
   - Это так, - вздохнул Лабастьер. - Но, согласитесь, я же не вправе винить его за это. Хотя часто, очень часто его не хватало мне.
   - Что с ним случилось? Никто и никогда не рассказывал мне об этом.
   - Он отправился с инспекцией владений, когда я был еще куколкой. И не вернулся. Я никогда не видел его.
   - И вы не знаете, как он погиб?
   - Нет. И этого не знает никто. Так что, поверьте, сумасбродство самцов я расхваливаю не из пустой солидарности. Эта мысль выстрадана мной...
   Тут Ласковый резко остановился, и Ракши, взмахнув рукой, крикнул: "Стойте!". Замер и Умник.
   Вглядевшись, Лабастьер заметил прямо перед сороконогами замаскированную листвой темную, матово поблескивающую, смоляную поверхность.
   Опять капкан?!
   - Вот вам и доказательство того, как вы не правы, - заявила Мариэль. - Вы сказали, что не вправе винить отца за раннюю гибель. Но разве ответственность перед потомством не должна делать самца предельно осторожным? И разве ответственность перед народом не должна делать еще более осторожным его короля? Ваш отец оставил Безмятежную без реальной власти. Если бы он был жив и правил королевством, мы не встречали бы на каждом шагу запрещенные капканы! Нет короля, нет и закона.
   - Мариэль права, - вмешался Ракши. - Для меня слово "король" всегда означало нечто предельно далекое от жизни. Кто его видел, короля? Признаюсь, именно потому я так легко и обнажил против вас свою шпагу... В чем, конечно же, раскаиваюсь теперь.
   Сороконоги, как и в первый раз, двинулись в обход траншеи капкана.
   Лабастьер Шестой долго сидел молча, и лицо его было непроницаемым. Наконец он расправил плечи и, оглядев своих товарищей, сказал:
   - Я наведу порядок на Безмятежной.
   Заночевали на открытом воздухе, привязав сороконогов на таком расстоянии, что они не могли бы повздорить, и разведя по периметру бивуака четыре костерка. Самцы дежурили поочередно, поддерживая огонь и бдительно охраняя спящих. Укладывались прямо в одежде, благо сухая погода не вызывала опасений за крылья.
   Лишь Мариэль переоблачилась на ночь в более свободное и мягкое одеяние. И тут, кстати, Лабастьер убедился в том, что его спутники в самом деле окончательно помирились. По просьбе Мариэль самцы отвернулись, ожидая, когда она закончит туалет. Вдруг Лаан со шкодливым выражением лица начал тихонько поворачивать голову, косясь назад. И тут же получил от Ракши основательный подзатыльник. Лабастьер напрягся, ожидая бурной реакции друга, но вместо того, чтобы оскорбиться, махаон лишь крякнул, расхохотался и пробормотал: "Поделом мне..."
   А еще один неожиданный, почти мистический знак примирения пришел ночью.
   Лабастьер проснулся от того, что над равниной раздались странные чарующие звуки. Два высоких хрипловатых голоса пели протяжную, но радостную песнь без слов. То заводил один, а подхватывал другой, то оба вместе они, порой захлебываясь, выводили странную, но гармоничную трель...
   Лабастьер протер глаза и сел.
   - Кто это? - спросил он дежурившего Лаана, но тот только пожал плечами, вглядываясь в темноту, и вполголоса бросил:
   - Минут пять уже...
   - Я думала, что это сказка, выдуманная стариками, - вмешалась Мариэль, которая, оказывается, проснулась тоже. - Неужели вы не поняли? Это же поют наши сороконоги.
   Нежная музыка никак не соответствовала привычному представлению об этих довольно уродливых гужевых зверюгах родом из членистоногих. Но Мариэль явно не шутила:
   - Говорят, такое бывает раз в сто лет, когда два самца сороконога клянутся друг другу в вечной дружбе.
   - Это - верная примета того, что их хозяев ждет небывалая удача, - добавил Ракши.
   Лабастьер пригляделся, но ночным зрением мешал пользоваться свет костра. В то же время свет этот был столь слаб, что сороконоги в нем выглядели бесформенными темными пятнами.
   Больше никто из путников не произнес ни слова. Еще около получаса лежали они не двигаясь, боясь спугнуть поющих. Ни Лабастьер, ни Лаан никогда и не ведали, что сороконоги могут вытворять такое. Оттого, наверное, что в столице их принято держать порознь: считается, что сороконоги или безразличны друг к другу, или относятся неприязненно, и один норовит сделать другому какую-нибудь гадость. Вместе держат только пары в период случки. А вот поди ж ты...
   Сороконоги смолкли так же внезапно, как и начали петь. Наступила тишина, и путники, один за другим, уснули вновь. Впадая в уютную дремоту, Лабастьер старался как можно дольше сохранить в себе отзвук пленительной мелодии, как и остальные, сознавая, что в душе его в эту ночь стало больше света.
   С первыми лучами зари они уже двигались дальше. Странное, казалось бы незначительное, ночное происшествие словно бы что-то изменило в каждом из них. И уж точно изменило их отношение к сороконогам.
   Ноги Ласкового почти зажили, и шагал он значительно быстрее, чем вчерашним вечером, почти не отставая от Умника. В результате к полудню путники вышли к окраине обширного селения.
   ...Да, это был действительно крупный населенный пункт. В небе парили сотни бабочек, а это говорило о том, что расстояния тут достаточно велики - коль скоро полет жители предпочитают пешим прогулкам.
   Улочки между сферическими раковинами воздушного коралла уже с окраины были тут не покрыты мхом, а вымощены светло-зеленой и бирюзовой кварцевой породой. Причем каменные пластины были подогнаны друг к другу так тщательно, что через щели меж ними не проросла бы и травинка.
   Ракши и Мариэль смотрели вокруг полными восторга глазами. Глянув на них, Лаан заметил:
   - Оказывается, глупцы есть везде.
   - Что ты хочешь сказать этим, брат-махаон? - подозрительно посмотрел на него Ракши.
   - Я говорю о здешних строителях, - успокоил его Лаан. - Наш король снял с должности придворного архитектора, когда тот лишь заикнулся о том, чтобы вымостить в столице тропинки.
   Невесело поглядывая вокруг, Лабастьер Шестой улыбнулся одними губами и кивнул:
   - Что может быть нелепее для бабочки, чем ходить по мертвым камням? А если бабочка здорова и летает, зачем ей такой унылый пейзаж?
   - Пожалуй, вы правы, мой король, - согласилась Мариэль. - Вообще-то мне кажется это красивым... Но так удаляться от природы... Думаю, бабочки тут совсем другие, нежели в нашем поселке. И у меня есть предчувствие, что вряд ли они понравятся мне.
   Хмыкнув, Лаан бросил:
   - У меня тоже есть такое предчувствие. Но естественно предположить, что покрытие почвы камнем сделано не только для красоты. В этом есть какой-то смысл...
   Сороконоги искателей счастья двигались по мостовой к центру, неестественно высоко задирая лапы: твердая поверхность была непривычна и тревожила их. Все чаще вместо домов-раковин путникам попадались строения правильных геометрических форм, выполненные из того же, что и тротуары, до блеска отполированного камня. Если поначалу они контрастировали с розовыми и коричневыми коралловыми сферами, то вскоре полностью вытеснили их. И этим центр производил величественное и вместе с тем тягостное впечатление.
   Дома эти имели по нескольку наружных выходов, один над другим, причем те проемы, которые возвышались над землей, были оснащены небольшими верандочками, а вход, примыкавший к тротуару, был раза в два больше остальных. Смысл всех этих архитектурных деталей был неясен. Было понятно лишь то, что вторжения посторонних тут никто не боится: ни одно из отверстий в стенах не имело дверей, все они прикрывались лишь флуоновыми шторками.
   Жители уже давно заметили пришельцев, но в отличие от давешних хуторян не спешили приближаться к ним с приветствиями, а лишь пролетали мимо, бросая короткие любопытные взгляды и делая в то же время вид, что не обращают на них внимания.
   Однако правителю поселения весть об их прибытии кто-то уже передал. Когда молодой король со своими спутниками выбрался на традиционную центральную площадь и остановился перед громадным пирамидальным строением, стоящий на его веранде худощавый седой махаон в голубом берете приветственно поклонился ему.
   - Подождите меня тут, - бросил Лабастьер Шестой остальным, сам же расправил крылья и полетел к встречавшему.
   Седовласый махаон в знак уважения шагнул с веранды и заскользил на распахнутых крыльях навстречу своему королю.
   - Дент-Маари, - представился он, поравнявшись с Лабастьером, облетев вокруг и поднимаясь теперь вместе с ним. - Чем обязаны столь высокому визиту? - Речь его была вкрадчива, но особой радости в голосе не звучало.
   - Разве король не должен время от времени лично проверять, как выполняют законы его вассалы?
   Еще один взмах крыльями, и они оба стояли на краю веранды.
   - О да, - кивнул махаон. - Однако мы предполагали, что все помыслы нашего молодого, но известного своей приверженностью к традициям короля направлены сейчас на выбор достойной супруги.
   - Я предпочел выбору поиск, - пояснил король.
   - Ах так... - Лабастьеру показалось, что во взгляде махаона промелькнуло облегчение; он даже слегка улыбнулся. - Счастлив буду помочь. Когда прикажете созвать бал? Сегодня? Завтра?
   - Думаю, не стоит будоражить общество чрезмерной поспешностью. Бал состоится послезавтра.
   - Послезавтра? - переспросил махаон, как-то странно взглянув на Лабастьера. - Именно послезавтра?
   - Да, - насторожился Лабастьер. - Сегодняшнего и завтрашнего дней мне вполне хватит, чтобы ознакомиться с тем, как тут у вас обстоят дела. И убедиться, кстати, в том, что вы не превратили свою вотчину в "город". Памятуя о том, что создание городов запретил Лабастьер Второй Мудрый. - Говоря это, Лабастьер внимательно вглядывался в лицо Дент-Маари, пытаясь заметить в нем признаки страха или хотя бы беспокойства. Но оно вновь приняло выражение учтивой непроницаемой маски.
   - Разве могли бы мы посметь нарушить справедливейшие законы вашего предка? Если пожелаете, я предоставлю вам списки живущих в нашем СЕЛЕНИИ.
   - Я предпочел бы облететь его лично.
   - Как будет угодно Вашему Величеству, - согласился правитель. - Вам требуется отдых? Мое скромное жилище - в вашем полном распоряжении. - Махаон жестом указал на отверстие, ведущее с веранды внутрь здания. Его "скромное жилище" было раз в пятьдесят больше королевского дворца и уступало в размерах, наверное, только Золотому Храму.
   - Нет, отдых нам пока что не нужен. Чего не скажешь о наших животных. Распорядитесь лишь о том, чтобы их накормили и уложили на мягкие подстилки. А я и мои друзья немножко полетаем.
   - Я отдам распоряжение немедленно, а затем буду рад сопровождать вас.
   - Последнее совершенно ни к чему. Или в вашем небе таится некая опасность?
   - Нет, мой король. Наши жители миролюбивы, а ваша серьга и береты ваших спутников и вовсе делают вас неприкосновенными тут, как и в любом другом поселении королевства.
   Подозрение не подтвердилось. Четверка путешественников вдоль и поперек облетела и облазала селение, но ничего предосудительного они так и не обнаружили. Кроме тротуаров, которые, кстати, были идеально гладкими и покрывали всю без исключения поверхность между домами. Казалось даже, что сперва всю землю тут заковали в камень, а уж потом поставили на него коробки и сферы домов...
   Жители уже не шарахались от гостей так, как это было поначалу, но все равно казались настороженными и уж, во всяком случае, с разговорами не лезли.
   Домов насчитали чуть больше восьмисот. Хотя некоторые из них были несуразно велики и можно было предположить, что в них живет не одна, а несколько семей, но на самом деле это оказалось вовсе не так, в чем Лабастьер и его товарищи убедились, побывав в гостях в одном из таких жилищ, которое было хоть и меньше замка Дент-Маари, но выглядело все же достаточно внушительно.
   Как и у всех здешних каменных зданий, нижний овальный вход его был несоразмерно велик. Однако именно он не был оснащен приспособлением для вызова хозяев, потому Лабастьер и его спутники приземлились не внизу, а на одну из веранд. Хоть дверей, по местному обыкновению, и не было, но все-таки не стоило входить без разрешения, и Лабастьер дважды отогнул и отпустил прикрепленный к стене возле входа острый хитиновый язычок.
   Низкий, зудящий звук, раздавшийся при этом, должен был привлечь внимание находящихся внутри. Действительно, спустя несколько мгновений шторка шевельнулась и наружу выглянула самка махаон с бледным утонченным и как будто бы сонным лицом. Окинув взглядом стоящих на веранде, она вышла и, как полагается, поклонилась:
   - Приветствую вас, Ваше Величество. Ведь вы - Лабастьер Шестой, я не ошиблась?
   С ответом короля опередил Лаан:
   - Нет, самка, ты не ошиблась, - в его голосе звучала шутливая язвительность. - Надо быть или слепой, или глупой, чтобы не узнать короля, когда у него в ухе серьга.
   Лабастьер хотел было отчитать товарища за бесцеремонность, но самка и сама за словом в карман не полезла:
   - Красный берет делает некоторых самцов ужасно робкими, - проговорила она негромко, словно разговаривая сама с собой, однако Лаан, решив, что это ирония, смутился и даже слегка покраснел. И тут самка окончательно "добила" его, на этот раз говоря во весь голос и презрительно глядя в упор: - Но некоторые, натянув этот убор на голову, становятся откровенными хамами!
   Лаан просто опешил от такого неожиданного натиска, а остальные не удержались от смеха.
   - Да, ты не ошиблась, - пряча улыбку, ответил наконец король. - Я - Лабастьер Шестой. А это - мои друзья.
   - Мой дом принадлежит вам, - кивнула та, произнося традиционную формулу. - Меня же звать Дипт-Кайне. Глядя на вас, мой король, я радуюсь, что я - махаон. - Лабастьер нахмурился, пытаясь вникнуть в смысл этой фразы, а после пояснения настала его очередь краснеть от смущения. - Иначе я безумно страдала бы от того, что уже замужем!
   ...Ничегошеньки подозрительного не заметили друзья внутри жилища острой на язык хозяйки. Из двух супружеских пар, составлявших ее семейный квадрат, дома была только она: ее оставили нянчиться с двумя гусеничками - махаон и маака.
   Дипт-Кайне угостила вошедших острым нектаром цветов урмеллы, была крайне радушна и с удовольствием отвечала на вопросы. Так, например, на вопрос, почему у ее семьи жилище такое огромное, она ответила более чем просто: "Потому что мои самцы умны и трудолюбивы, и мы можем себе это позволить". Лабастьер не стал уточнять, что он, скорее, хотел узнать, не "почему", а "зачем" им такая громадина... Стало ясно, что величина дома является тут мерилом благополучия и тешит честолюбие хозяев. Глупо, но не противозаконно.
   Вдоволь наигравшись с гусеничками и поблагодарив Дипт-Кайне за угощение и гостеприимство, путники полетели дальше. Но напоследок Лабастьер задал ей и еще один, мучивший его, вопрос. И начал он издалека:
   - В вашем селении многие бабочки лишены возможности летать?
   - Почему вы так думаете? - удивленно подняла брови Дипт-Кайне.
   - Если нет, то зачем вам каменное покрытие улиц?
   Самка еле заметно вздрогнула. Но тут же взяла себя в руки и ответила вызывающе:
   - Разве мы не имеем права украшать свое селение так, как нам заблагорассудится? Мощенные камнем улицы кажутся нам красивыми. Вот и все... - говоря это, она не смотрела в глаза Лабастьеру, а напротив - отвела взгляд в сторону.
   Выглядело ее поведение в этот момент, по меньшей мере, загадочно. Но В ЧЕМ подозревать Дипт-Кайне и ее соплеменников, Лабастьер и его спутники просто ума не могли приложить.

   Нет отдаленья, и близости нет,
   Да и не может быть.
   Долго Охотник летел к Луне,
   Славу себе добыть...
   - Стал ли он ближе хоть чуточку к ней?
   - Надо Луну спросить.
   "Книга стабильности" махаон, т. XV, песнь XVI; дворцовая библиотека короля Безмятежной (доступ ограничен).
   Бал состоялся на верхнем ярусе пирамидального дворца Дент-Маари. Множество вертикальных оконных щелей в конусообразной кровле пропускали сюда достаточно солнечного света, чтобы видимость была отчетливой, однако в целом освещенность была несколько мрачноватой.
   Тут присутствовало не менее сотни юных самок маака, желающих быть представленными молодому королю, и их родители; несколько молодых пар махаон, ищущих пару-диагональ маака для создания семейного квадрата, а также вся местная знать - в голубых, синих и фиолетовых берегах.
   Давешние простые хуторяне с их непосредственным поведением и простодушными разговорами были Лабастьеру более по душе, чем это загадочное в своей подчеркнутой сдержанности и даже чопорности общество. Несмотря на то, что все гости явились сюда по собственной воле, почему-то казалось, что на самом деле всем им глубоко безразличны и повод, и виновники этого празднества.
   - Сдается мне, солнца все эти самки никогда и не видывали, - заметил Лаан, разглядывая собравшихся.
   И действительно, бледная кожа и манерная вялость, которые Лабастьер заметил, общаясь еще с Дипт-Кайне, оказывается, были характерными чертами всех местных жительниц. Лишь глаза, лихорадочный блеск в них, выдавали глубоко спрятанный темперамент или даже сладострастие их обладательниц.
   Многие местные девушки были хороши, но жизни в них было так мало, что взоры короля и его друга буквально отдыхали на их спутнице Мариэль.
   Тут и там, поднимаясь снизу по винтовой лестнице в центре зала, меж гостей сновали самки с сосудами, наполненными напитком бескрылых, но почти никто из присутствующих не притрагивался к ним. Потенциальные невесты поглядывали на Лабастьера Шестого с сонным интересом и, несмотря на то, что Дент-Маари громогласно представил его обществу, приближаться и знакомиться лично не спешили.
   Попытки Лаана оживить ситуацию натыкались на нарочитое равнодушие или вежливый интерес. Лишь когда зазвучала музыка - трое пожилых самцов заиграли на деревянных духовых басового регистра, две самки завели диалог мелодий на нежных флейтах-раковинах, а худощавый юнец принялся отбивать ритм на бонгах, - окружающие слегка оживились. Одни вступили в танец, сгруппировавшись семейными квадратами, другие - парами, третьи, уже совсем неожиданно, танцевали втроем.
   - Что-то с ними со всеми не так, - высказался Ракши. - У меня ощущение, как будто они все нездоровы...
   - Многое я отдал бы за то, чтобы выяснить, что за хворь их тут обуяла, - отозвался Лаан. - Гляди-ка, - тронул он Лабастьера за запястье, - похоже, какая-то самка удосужилась, наконец, обратить внимание на короля.
   Действительно, из глубины зала, покачивая крыльями, припорошенными золотистой пыльцой, к ним приближалась синеглазая девушка, которая была бы просто прелестной, если бы не болезненная белизна кожи и печать то ли усталости, то ли безучастия на утонченном лице. Лабастьер предпочел бы танец с Мариэль и поискал ее глазами, но ту в центр зала уже увлек Ракши.
   - Жиньен, - поклонилась самка, представ перед королем, - не окажете ли честь подарить мне несколько минут вашего высочайшего партнерства?
   - Я предпочел бы, чтобы самки не делали мне скидок на происхождение и положение, а оценивали бы меня только за мои личные качества, - с улыбкой ответил Лабастьер, поведя самку в гущу танцующих. Двигалась та умело и грациозно, однако в прикосновениях ее прохладных ладоней не было ни тени увлеченности или хотя бы волнения. Отозвавшись на тираду короля легкой улыбкой, она промолчала.
   - А я уже, было, решил, что никто из ваших соплеменниц так и не обратит внимания на своего бедного короля, - заставил себя Лабастьер продолжить разговор. - Мне кажется, что, как это ни противоестественно, никто тут не собирается вступить в борьбу за престол. Верно ли, по-вашему, я заметил?
   - О да, - отозвалась, вновь чуть заметно улыбнувшись, Жиньен, - все мы слишком любим то место, где живем. - Она глянула на него своими огромными бездонными глазами так, словно проверяла, в полной ли мере он понимает некий скрытый смысл ее слов. - Признаюсь, я и сама пригласила вас на танец единственно по настоянию своего второго отца.
   Это прозвучало почти оскорбительно.
   - Ваш второй отец - Дент-Маари, - догадался Лабастьер.
   - Это так, - кивнула самка. - Он не хотел бы, чтобы мы показались вам негостеприимными. Хотя сама я считаю, что вся эта игра совершенно ни к чему, - добавила она задумчиво. - Мы таковы, каковы мы есть.
   Лабастьер окончательно помрачнел.
   - Игра? - переспросил он. - Хотел бы я понять ее суть... И каковы же вы? Чем вы отличаетесь от нас?
   - Вряд ли вы сможете понять это, - ответила Жиньен, разглядывая короля уже с откровенной насмешкой. - Да никто тут и не станет пытаться разъяснить вам это.
   - А вы попробуйте, - предложил Лабастьер нарочито безразличным голосом, чувствуя на самом деле, как в душе его начинает вскипать гнев.
   - Музыка кончилась, - вновь усмехнулась Жиньен. - А значит, конец и танцу. - Она прощально махнула рукой и растворилась в толпе.
   Лаан встретил короля возбужденно:
   - Куда мы попали?! Только что я танцевал с самкой маака, так она чуть ли не угрожала мне!
   - То есть? - прислушался Лабастьер, с трудом обуздав раздражение, которое вызвала у него беседа с Жиньен.
   - Она прямо сказала мне, что в этом селении нам делать нечего, и что все только и ждут того, когда наконец мы уберемся!
   - Так и сказала? - недоверчиво прищурился король.
   - Ну-у, не совсем так... - признался Лаан, - но почти. Смысл, во всяком случае, был именно таким. Интонации... Да я и сам это вижу! А запах?! Вы не чувствуете его, мой король?
   Действительно, в воздухе витал какой-то незнакомый, еле уловимый аромат. Но ничего подозрительного в нем Лабастьер не находил. И все-таки...
   Как раз в этот момент к ним приблизился Дент-Маари. Его сопровождала молодая самка с подносом.
   - И как ваши успехи, мой король? - обратился он к Лабастьеру. - Не приглянулась ли вам уже какая-то из наших девушек?
   - Не кажется ли вам, милейший, - отбросив этикет, пошел напролом Лабастьер, - что вам уже давно пора прекратить этот фарс и объяснить, что здесь происходит?!
   - Что вы называете фарсом? - сделал удивленное лицо правитель.
   - Все! Все это! - Лабастьер обвел рукой зал.
   - Вы хотите обидеть нас? - поднял брови Дент-Маари. - Однако, будучи вашим законопослушным вассалом, обижаться на короля я просто не вправе. А значит, вы ставите меня в затруднительное положение. В то же время мне совершенно непонятно, чем мы могли заслужить ваше нерасположение... Но, повторяю, не мне, носителю голубого берета, пытаться разгадать движения души короля. Мне жаль, что наше скромное общество не пришлось вам по вкусу и что, по-видимому, суженую свою вы найдете не среди наших юных самок. - Он сокрушенно покачал головой. - Смею добавить, Ваше Величество. Сороконоги отдохнули, они почищены и сыты. Вы ведь, насколько мне помнится, именно сегодня собирались покинуть нас? - Его лицо было непроницаемо вежливым. - Мы готовы проводить вас с подобающими этому случаю почестями.
   - Ах так?! - взвился Лаан. - Вы выставляете нас?! И не надейтесь! Мы и с места не сдвинемся, пока не поймем, зачем вы водите нас за нос!
   Лицо Дент-Маари оставалось каменным. Лаана он не удостоил и взглядом, продолжая разговаривать только с Лабастьером:
   - Не нам указывать королю и его свите, как себя вести, мы прекрасно сознаем это. В то же время, думаю, всем нам будет лучше, если вы отправитесь в путь прямо сейчас. - Последнее было сказано с нажимом, который можно было принять даже за открытую угрозу.
   Лаан открыл было рот, чтобы продолжить перебранку, но Лабастьер, тихонько наступив ему на ногу, опередил друга:
   - Вы правы. Мы тронемся в путь немедленно... - На его лице появилось совсем не свойственное ему выражение каприза: - Но знайте, я очень, очень вами недоволен. И ноги нашей больше не будет на этой земле!
   Лаан с недоумением уставился на него.
   Дент-Маари же выглядел удовлетворенным. Без всякой логики он сделал знак самке с подносом, и та удалилась.
   - Через несколько минут животные будут стоять внизу, - пообещал он. - Я еще раз выражаю свое искреннее сожаление тем, что какое-то недоразумение препятствует установлению между нами дружеских отношений. Однако я и не претендую на это.
   Поклонившись, махаон покинул короля и его друга.
   - Да ты что, брат-маака?! - накинулся Лаан на Лабастьера. - Уезжаем?! Да ведь тут за версту пахнет изменой! С каких это пор мы начали послушно выполнять "пожелания" предателей?!
   - Тихо, - осадил его Лабастьер. - Не думай, что я ослеп.
   - Так в чем же дело?!
   - Дент-Маари забеспокоился еще тогда, когда я устанавливал день проведения бала, а сейчас его тревога достигла кульминации...
   - И что из этого?
   - Он очень хотел, чтобы бал состоялся не сегодня, а вчера, - продолжал Лабастьер. - И тогда мы решили, что он просто боится предоставить нам слишком много свободного времени... Но теперь мне стало совершенно ясно, что дело вовсе не в этом. А в том, что нечто тайное должно свершиться в этом селении именно сегодня ночью или, в крайнем случае, завтра днем. Вот они и хотят побыстрее от нас избавиться.
   Лаан задумчиво сдвинул брови. Потом кивнул:
   - Похоже. Да, похоже. Но почему же тогда мы послушно согласились убраться отсюда?! Мы непременно должны выяснить, что за преступления тут вершатся, и пресечь их!
   - Потому что это наш единственный шанс остаться живыми, - произнося эти слова, Лабастьер сделал такой жест, как будто бы пьет что-то из несуществующего бокала.
   Глаза махаона округлились:
   - Напиток бескрылых! - воскликнул он шепотом. - О, беременный таракан! Как же я не догадался сразу?! Они хотели отравить нас! Как только вы, мой мудрейший король, заявили о своем решении немедленно покинуть селение, Дент-Маари, вместо того, чтобы предложить нам отведать прощальную чарку напитка, отослал самку с сосудами прочь! Но он обязательно напоил бы нас, реши мы остаться! Напоил бы и отравил!
   - Тихо, тихо, - осадил товарища Лабастьер. - Пойди-ка лучше найди наших танцоров. Надо побыстрее уходить отсюда.
   - Но мы вернемся, мой господин? - произнес Лаан скорее утвердительно, чем вопросительно. - Ночью? Ведь так?
   - Да, - кивнул Лабастьер. - Мы непременно выясним то, что от нас так тщательно скрывают.
   - Выясним и разорим это преступное гнездо! - удовлетворенно кивнул Лаан и отправился в центр зала на поиски Ракши с Мариэль. Лабастьер же только позавидовал его решительному настрою. Сам он далеко не был уверен в успехе задуманного. Незавидная роль - искать неизвестно что...
   Минут через десять, оседлав сороконогов, четверка пилигримов в ускоренном темпе двигалась к границе селения. Часть гостей бала, высыпав на открытый воздух, стайкой сопровождала короля и его друзей, порхая или рядом с ними, или над их головами. Лица большинства из них приняли, наконец, радостное, а то и восторженное выражение. Они с искренним жаром выкрикивали хвалы и прощальные слова своему королю... Лабастьер, натянув на лицо маску благодушия, отвечал им кивками.
   На границе селения жители его, наконец, оставили путников в покое, и те углубились в чащу травяного леса. Забравшись подальше и убедившись, что за ними не следят, путники остановились и разбили лагерь.
   - Дождемся тут темноты, - пояснил Лабастьер, - а затем я и Лаан слетаем обратно, на разведку. Скорее всего, в селении нас ожидает какая-то опасность, поэтому вы, Мариэль, останетесь тут под защитой своего жениха.
   - Это почему? - нахмурилась девушка, сведя и без того почти сросшиеся брови.
   - Потому что так приказал вам ваш король, - отрезал Лабастьер. - И обсуждению это распоряжение не подлежит.
   - Объясните хотя бы, что стряслось?! - возмутился Ракши. Они имели право знать все, и Лабастьер кратко изложил свои умозаключения.
   - Да, - задумчиво согласилась Мариэль. - Вы правы. И мы с Ракши тщетно пытались заметить хоть мало-мальский интерес к себе. Ведь все прекрасно знают, что мы ищем диагональ махаон, и все знают, что мы приближены к королю. Было бы естественным ожидать, что пары махаон будут атаковать нас... Но с каждой минутой все эти странные бледные бабочки становились все напряженнее. Зато уж когда мы стали прощаться, их радости не было границ!..
   - А у меня было такое чувство, - неожиданно высказался Ракши, - как будто все вокруг нас - уже давно мертвые.
   Путники подавленно примолкли. Каждый поймал себя на том, что испытывал примерно то же самое, но не решался сформулировать это ощущение столь категорично.
   - Ладно, - нарушил тишину Лаан. - Хватит гадать. Давайте-ка лучше поспим. Ночью у нас вряд ли выдастся такая возможность. А до темноты в селение лучше не соваться.
   Кивнув, Лабастьер добавил:
   - Думаю, правильнее всего будет, если до заката спать не будет Мариэль. Затем она разбудит нас. Мы с Лааном отправимся обратно, Ракши останется дежурить, а она ляжет отдыхать.
   На том и порешили.
   - Мне страшно, мой король, - призналась Мариэль, разбудив его первым, когда на мир наползла зловещая тьма. - Дент и Дипт сегодня прячутся в тучах, а это - плохой знак... Может быть, не стоит вам лететь туда?
   - Я король, - сев, покачал головой Лабастьер. - Я должен.
   - Может быть, вам лучше сделать это потом, когда ваше путешествие завершится счастливой находкой, и вы справите свадьбу? - предложила она, глядя на него умоляюще. Несмотря на то, что ночное зрение Лабастьера придавало ее лицу в его глазах зеленоватый оттенок, все равно она была удивительно хороша.
   - Нет, милая самка, - король осторожно, по-братски, погладил ее волосы. - Долг важнее осторожности. Я чувствую, где-то поблизости таится измена, и я должен выяснить, в чем ее суть. - Чуть наклонившись, он коснулся губами ее щеки, но тут же поспешно отпрянул. - Буди остальных. Нам с Лааном пора.
   Подлетев к окраине, Лабастьер и Лаан сразу заметили в селении необычное для ночного времени оживление. Надеясь, что их не заметят, разведчики поднялись повыше и с удивлением наблюдали за тем, как из домов-раковин выползают наружу их обитатели.
   Несмотря на наличие ночного зрения, бабочки предпочитают все же свет солнца или огня, который дает возможность различать цвета и ощущать объем... Жители селения не зажгли ни единого факела. Да и зачем им был свет, если они не совершали абсолютно ничего? Они просто стояли, прижавшись спинами к выпуклым стенам своих домов. Стояли, не шевелясь, молча таращась в темноту. Руки их были пусты. Мощеные тротуары под ними выглядели неправдоподобно гладкими, отполированными буквально до блеска, до того, что в них отражались звезды...
   И картина эта была столь нелепой и жуткой, что Лабастьер Шестой почувствовал, как мурашки пробежали у него по спине.
   - Что за странность?.. - начал Лаан вполголоса. Но в полной тишине слова его прозвучали невыносимо громко, и Лабастьер шикнул на него.
   Лаан примолк, но вскоре выяснилось, что он все же успел привлечь к себе внимание негостеприимных странных и бдительных жителей этого селения. Спустя буквально несколько мгновений в воздухе раздались необычные звуки, такие, словно что-то упругое ввинчивается в небо, - "вр-р-жик, вр-р-жик, вр-р-жик..."
   - Ой! - воскликнул Лаан и, беспорядочно и неказисто захлопав крыльями, начал быстро снижаться.
   - Крылодер! - крикнул он еле поспевающему за ним Лабастьеру. - Они стреляют из запрещенных луков! Поднимайтесь выше, мой король, они убьют вас!
   Но Лабастьер Шестой не последовал совету друга, а попытался догнать его, чтобы помочь. Тем паче, что, идя на снижение, они уже добрались до центра селения, а тут, в отличие от окраин, на улицах не было ни души.
   Догнать Лаана ему не удалось, и со странным хлюпающим звуком тот рухнул на тротуар. Сразу за ним приземлился и Лабастьер. К своему удивлению, он, поскользнувшись, тоже не удержался на ногах и упал на спину. И моментально потерял способность летать: крылья были безнадежно замочены.
   Вот почему так блестели тротуары! Это вовсе не полировка, это слой воды, которого днем не было, скрывающий ступню бабочки и доходящий примерно до щиколотки.
   Но раздумывать, откуда взялась эта вода и зачем она тут разлита, времени не было. Лабастьер, ощущая, как противно булькает влага в сапогах, подбежал к другу, который пока только и сумел, что подняться на четвереньки. Крыло у него было в ужасном состоянии. Крылодер - преступная стрела с лопастями-резцами на наконечнике - превратил правое крыло Лаана в безобразные лохмотья.
   Встревоженный Лабастьер хотел было спросить, цел ли Лаан в остальном... Но не успел, ошарашенный неожиданным поведением друга. Вместо того, чтобы стонать от боли или на чем свет стоит костерить стрелявших, тот поднял на короля исполненный восторга взгляд. Его губы блаженно расплылись.
   - О, как хорошо! Как хорошо, брат-маака! - тихо произнес он, а затем глаза его закатились, руки расползлись, и он, блаженно застонав, упал лицом в воду.
   Наверное, он так бы и захлебнулся, если бы, недоумевая, Лабастьер поспешно не перевернул его на спину. Лаан закашлялся, но в себя не пришел, а на его устах продолжала блуждать счастливая улыбка.
   Лабастьер принялся хлестать его по щекам, но тщетно.
   И тут все странное, все подозрительное, что видел и слышал Лабастьер в этом селении, внезапно совместилось в его сознании... Т'анг! Неужели т'анг?! Почему он не догадался об этом сразу?! Да потому, что это невероятно! Потому что т'ангов давным-давно не существует, и они превратились в легенду, в страшную сказку прошлого! Ведь все они уничтожены еще во времена Лабастьера Второго!
   Т'анги - отвратительные мокрицы-чародеи - стали единственной угрозой для бабочек, взявшихся за колонизацию Безмятежной. Неповоротливое, слабосильное, слепое и глухое существо, т'анг имел лишь одно орудие выживания: телепатическое излучение счастья, благодаря которому прочие животные не только не нападали на него, не только не защищались, но приползали сами, с радостью отдаваясь ему на растерзание. (Ничего не зная о телепатии, бабочки Безмятежной, само собой, называли это воздействие на них т'анга "колдовством" или "мороком".)
   Бабочки оказались даже более восприимчивы и чутки к мороку т'ангов, чем представители местной фауны. Как бы не имея иммунитета, они против этих чар были совершенно беззащитны. И что самое неприятное, чары т'анга не только парализовывали бабочку, но и порождали стойкую, подобную наркотической, психологическую зависимость. Достаточно было несчастной попасть под их воздействие три-четыре раза, чтобы именно они превратились в ее единственную цель жизни.
   Когда колонисты Безмятежной вторглись в ограниченный ареал обитания т'ангов, их спасло то, что их король носил в ухе магический амулет, и то, что т'анг большую часть своей жизни проводит в спячке. Свои чары он пускает в ход лишь два раза в год, в периоды охоты или тогда, когда чувствует опасность.
   Но никогда еще не слышал Лабастьер Шестой о том, чтобы во власти т'анга находилось целое селение. Тут же дело явно обстоит именно так. Иначе жители селения не угробили бы столько труда на постройку сети каменных дорожек, по которым, после того, как их покрывает вода, т'анг может свободно ползать от дома к дому, выбирая себе очередную жертву. (Как раз то, что неповоротливые т'анги способны передвигаться лишь по дну мелководных ручейков, и ограничило распространение этого вида совсем небольшим территориальным районом.)
   Все это в один миг промелькнуло в голове Лабастьера Шестого, и он содрогнулся, осознав, от какой опасности спас его маленький заколдованный кусочек металла и камешек в мочке уха, передающийся его предками по наследству, из поколения в поколение.
   Подхватив Лаана под мышки, он подволок его к стене и, усадив, прислонил к ней спиной. Промокший насквозь берет Лабастьер торопливо отжал и, чтобы не потерять, нахлобучил другу на голову. Затем выдернул из его ножен саблю и кинулся по пустынному тротуару на поиски мерзкого зверя-чародея. Нужно найти т'анга именно сейчас, пока жители селения находятся в пароксизме наслаждения и не могут его защитить. Защитить любой ценой. Вплоть до убийства своего короля.
   Разбрызгивая воду из-под ног, Лабастьер пересек непонятно почему пустующий центр и выскочил к домам-раковинам. Бабочки сидели, прислонившись к стенам, а некоторые и лежали. Их позы были нелепы, а лица были как бы оплавлены струящимся извне наслаждением.
   Лабастьер остановился, прислушиваясь. Ничего.
   Перешагивая через неподвижные тела, он вновь побежал наугад, чувствуя, что его охватывает отчаяние. Если бы не мокрые крылья, он бы нашел т'анга в два счета, оглядев селение сверху. Но сейчас у него такой возможности нет, и он рискует упустить время!..
   И, как это часто бывает, именно в тот момент, когда надежда окончательно оставила его, поиски увенчались успехом. Его слух уловил нечто необычное. Звук раздался из центра и больше всего походил на долгий и тяжелый вздох. И еще он почувствовал запах, тот самый странный запах, на который обратил его внимание Лаан в замке правителя, но на этот раз - отчетливый до отвращения. Лабастьер кинулся туда, откуда раздался звук.
   Он пересекал центральную площадь перед дворцом Дипт-Маари, когда вновь услышал тот же звук значительно ближе, справа. Он побежал туда и неожиданно оказался в том самом месте, откуда начал свои поиски, там, где оставил Лаана. Тот сидел все в той же мешковатой позе. Только берет, съехав, закрыл ему лицо.
   Лабастьер побежал дальше... И наконец увидел то, что ожидал. Но, несмотря на ожидание, он не смог подавить в себе приступа жути при виде старого т'анга - зверя-чародея, вышедшего из страшной легенды о доблести Лабастьера Второго.
   Толщина этой белесой слепой твари была равна примерно полуторному росту средней бабочки. Длина мокрицы составляла два с половиной-три таких размера. При движении тело т'анга колыхалось, как обтянутый кожей студень, а то, что можно было назвать "мордой", имело лишь одно отверстие клоаки посередине и две лапки-щупальца по сторонам от него, снабженные лезвиеобразными роговыми клешнями. Два ряда тонюсеньких ножек с присосками проходили по низу его тела.
   Лабастьер в оцепенении наблюдал за тем, как т'анг вытягивает вперед эти дрожащие отростки. Вот они плотно прилипли к мокрым камням, а затем резко сократились. И тело т'анга рывком передвинулось. Так, что "мордой" он едва не коснулся Лабастьера, присутствие которого не мог ощутить благодаря королевской серьге.
   Т'анг был жалок и ужасен одновременно. Рывок его тела сопровождался надсадным выдохом-стоном, и Лабастьера окатила волна зловония, вырвавшегося из отверстия клоаки.
   Король попятился, не решаясь нанести первый удар. Стебельки ножек т'анга уже вытянулись вновь, готовясь к очередному рывку... Выдох... Студенистое тело вновь сдвинулось вперед. Лабастьеру подумалось, что каждый "шаг" т'анг делает так, словно это его последнее, предсмертное движение.
   Откуда он взялся?! Точнее, как он, единственный из всего своего немногочисленного, правда, племени, сумел выжить? Способен ли он размножаться? Сколько поколений местных бабочек превратил он в свое послушное стадо? Что станет с этими несчастными, если т'анг умрет?..
   Думая обо всем этом, Лабастьер, стараясь дышать только ртом, продолжал пятиться назад, а т'анг рывок за рывком продвигался навстречу своей неведомой цели.
   В конце концов, эти бабочки сами сделали свой выбор, сами построили свою тюрьму. И другим они не опасны. Так, может быть, лучше оставить все так, как есть? Может быть, пусть живут так, как им нравится, ведь их уже не переделать?..
   Лабастьера осенило: ответ на вопрос о способности т'анга к размножению очевиден. Если бы это было не так, зачем бы ему тогда понадобилось это селение? Ведь чары т'анг использует только для подманивания добычи. Сам-то он при этом - существо травоядное, и хищником становится лишь для того, чтобы дважды в год отложить свою личинку в концентрат из крови и плоти животных...
   Этот т'анг охотится! Значит, он может размножаться! А раз так, он таит в себе страшную угрозу королевству, и убить его просто необходимо!
   Но решение пришло слишком поздно. Вместо того, чтобы в очередной раз сделать свой мучительный рывок вперед, т'анг внезапно вытянул свои хилые отростки вбок - прямо во входное отверстие ближайшего здания. Рывок! И его "морда" скрылась внутри дома какого-то знатного жителя селения. Жертва избрана, и движения т'анга стали как будто бы несколько резвее.
   Так вот почему нижние проемы в этих домах значительно больше остальных! Какая нелепость! В этом больном поселке главная привилегия знатного жителя перед простолюдином состоит в том, что он может позволить себе встретить блаженство от т'анга или смерть от т'анга (а возможно, и то и другое одновременно), не выходя из дома!..
   Рывок... И т'анг уже наполовину вполз в здание.
   Не раздумывая далее, Лабастьер размахнулся и ударил острием сабли в бок зверя так, как если бы бил шпагой. Лезвие почти без сопротивления по эфес вошло в рыхлую ткань. В тот же миг лапки зверя в очередной раз судорожно сократились, и массивная туша въехала в здание целиком. Лабастьер едва успел отпустить саблю и лишь этим спас руки от переломов: рукоять, чуть зацепившись за край входа, исчезла внутри.
   Безоружный и все еще лишенный крыльев, Лабастьер на миг растерялся. Если бы он мог взлететь, он бы проник в здание через один из его верхних входов!.. Но что он может сделать сейчас?.. Беспомощный и посрамленный, король тупо рассматривал заднюю часть туловища т'анга, которая чуть-чуть все-таки еще высовывалась наружу. Самым омерзительным было то, что отверстие в этой части тела т'анга отсутствовало. Ведь и питалась, и испражнялась, и спаривалась мокрица через клоаку.
   Оцепенение прошло, и Лабастьер впал в бешенство. Сперва он пару раз с наслаждением пнул т'анга в зад острым носком сапога. Изо всех сил. Но туша откликнулась лишь мелкой водянистой дрожью.
   Ах так?! Лабастьер выругался и выдернул из-за пояса фамильный кинжал.
   - Я прорублю тебе дырку в заднице, если об этом не позаботилась природа!!! - вскричал он и принялся в исступлении кромсать лезвием податливую плоть.
   Через минуту пара оставшихся снаружи лапок т'анга засучила по камням тротуара, а затем, присосавшись, наполовину выдернула его тело из дома обратно на улицу. Лабастьер едва успел отскочить. Углядев торчащую из бока рукоять сабли, он вновь завладел ею.
   Ножки-стебельки т'анга уже настроились на очередной рывок назад, и Лабастьер, встав возле входа, приготовился нанести несколько решающих ударов.
   Рывок!.. И т'анг оказался снаружи целиком... Всю решительность Лабастьера словно ветром сдуло. От явившегося взору зрелища его замутило. Ночное зрение не позволяло различать цвета, но и без того было ясно, что густая темная кайма вокруг отверстия клоаки т'анга намазана ни чем иным, как кровью. В одной из безвольно покачивающихся клешней-резцов тварь держала руку бабочки, отрезанную от тела в предплечье. С другой клешни свисали гроздья кишок и еще каких-то внутренностей.
   Преодолев тошноту, Лабастьер принялся яростно колоть и рубить зверя в участок над отверстием клоаки: именно там располагался мозг этой твари, не уступающий размерами мозгу бабочки. Эти удары т'ангу были явно небезразличны: он раскачивался из стороны в сторону, издавая жалобные стоны.
   Драться т'анг не умел. Он не умел даже сопротивляться и защищаться. Он умел только одно: неторопливо разделывать тела пребывающих в блаженном восторге жертв... Он не удосужился даже разжать свои болтающиеся клешни, и кровавые мазки то и дело настигали Лабастьера. А тот все колол и рубил, испытывая злобное наслаждение от того, что каждый его укол отдается в теле т'анга болезненным подергиванием...
   Жизненных сил т'ангу хватило еще лишь на один-единственный рывок назад. Затем он просто издох. Щупальца с клешнями-плетьми обвисли по сторонам клоаки. Ножки-стебельки почти полностью втянулись в переставшее подрагивать тело.