Троя

Троя

   (опыт исторического упрощения)

   “Вероятность случайного возникновения жизни сравнима с вероятностью, что энциклопедический словарь является результатом взрыва в типографии”.

   Эдвин Конклин

   “Есть величие в этом воззрении на жизнь с ее различными силами, изначально вложенными творцом в незначительное число форм или только в одну”.

   Чарлз Дарвин

   Небольшой пролог.

   В начале было слово. Точнее, идея (logos). Вселенная (она же – Бог) придумала быть и сразу же стала. Хотя, “сразу же” – это еще как сказать. Для Бога миг и вечность – суть одно и то же. Во всяком случае, библейская версия о семи днях не выдерживает никакой критики. Это одна из тех глупостей, которые произошли от ограниченности пророков всех религий. Они ведь хотя и были гениями и избранными, но оставались людьми своих эпох и не всегда могли адекватно объяснить даже себе смысл собственных озарений... Скорее всего, для Него создание мира было делом одного мига, а вот для нас это – миллиарды лет. Потому-то и вышла эта неувязка человеком. Зачем он вообще появился, ясно как день: чтобы Вселенная могла себя осознавать и осмысливать. Чем-то ведь Богу нужно было думать сразу после реализации первой идеи. Вот и появился человек. С одной стороны, он произошел от четвероногих приматов (которые, в свою очередь, произошли от динозавров, а те – от древних панцирных рыб и так – вплоть до первых одноклеточных...) С другой, Бог создал человека в одночасье, по образу и подобию своему. И легко понять, что одно другому не мешает, если учитывать вышесказанное: для Него миг и вечность – одно и то же.

   Из чисто беллетристических побуждений хочется предположить даже, что сначала появились богоподобные Адам и Ева, а лет эдак миллиарда через три, по соседству, человек произошел от обезьяны. Можно даже представить это в виде небольшой сценки.

   – Милая, – сказал однажды Адам жене своей Еве, вернувшись с прогулки по Эдемскому саду, – помнишь тех симпатичных волосатых зверьков, которые так любят дразниться, корчить рожи и висеть на хвостах, зацепившись за ветки?

   – Конечно, дорогой, – ответила Ева. – Еще они постоянно мастурбируют, а я даже не знаю, что это такое...

   – Вот-вот. Так знаешь, за последний миллион лет они очень изменились. Как бы слегка облысели, что ли... Давеча прогуливался я по садику, а один из них подкрался ко мне сзади и попытался ударить палкой. Я еле увернулся!

   – Ты хочешь сказать, что они уже научились пользоваться орудиями труда?! – сделала большие глаза Ева.

   – О, да. Но вот использовать их они собираются явно не в самых нравственных целях. И более того, душечка моя, когда я увернулся от палки этого волосатика, он крикнул мне в вдогонку: “Козел! Я тебя еще достану!..”

   – Ах! – Ева прикрыла рот ладошкой. – Он СКАЗАЛ тебе это? Ты не путаешь? Может быть он только показал?

   – И показал. Надо отметить, таких размеров, что мне стало неспокойно на душе. Но и СКАЗАЛ тоже!

   – Другими словами, из обезьяны потихоньку происходит человек. Так?

   – Выходит, что так. И не самый хороший, между прочим, человек.

   – И рано или поздно эти животные начнут портить нам жизнь. Ведь так?

   – Об этом-то я и хотел с тобой поговорить. Проще всего было бы перебить этих монстров, да и дело с концом. Но ты ведь знаешь, Отец наш создал меня существом миролюбивым, я и мухи обидеть не умею...

   – Что же ты предлагаешь?

   – Я предлагаю... – Адам придвинулся к Еве поближе. – Предлагаю... Мы должны победить их численностью.

   – Опять ты за свое! – нервно отпрянула от него Ева. – За последний миллион лет это не первая попытка с твоей стороны превратить наши дружеские отношения неизвестно во что... На вот, лучше, яблочко съешь, успокойся... Адам взял плод и, сердито похрустев им, продолжил:

   – Но на этот-то раз основания у меня самые веские.

   – Да?! А в прошлый раз ты уверял, что только так мы можем спасти от вымирания несчастных динозавров! Где, спрашивается, логика?

   – Нет логики? А динозавры таки вымерли! Ева надула губки и промолчала.

   – Вот что, дорогая, – заявил Адам, вскочив на ноги. – Пойдем-ка со мной, и ты убедишься воочию в том, какая нам угрожает беда. Ты увидишь, с каким самозабвением и с какой пугающей интенсивностью плодятся наши конкуренты! Они трахаются буквально под каждым кустом!

   – “Тра-ха-ют-ся”... – чуть слышно повторила Ева незнакомое слово, а затем неуверенно отозвалась: – Ну... Если только из чистого любопытства...

   – Да-да, конечно. – Последняя фраза прозвучала несколько фальшиво. А по пути к той поляне, на которой Адам подвергся нападению примата, он тихонько, ни к кому не обращаясь, пробормотал: – За одно и поучишься кой чему.

   Забравшись на Древо Познания, Ева, время от времени нервно облизывая пересохшие губы, огромными глазами смотрела на все те непристойности, которые творили друг с другом новоявленные “люди”. Наконец, оторвавшись от завораживающего зрелища, она обернулась к Адаму:

   – Милый, ты прав! – воскликнула она. – Мы должны остановить это безобразие! У нас должно быть много детей, которым мы сможем объяснять, что хорошо, а что плохо!

   Она стала торопливо спускаться по стволу. Адам галантно подхватил ее внизу

   и на руках отнес в их уютное бунгало. Как благодарен он был сегодня этим похотливым грязным бесхвостым обезьянам...

   Напоминаем Вам, что версия эта абсолютно не научная, а сугубо беллетристическая. Ничего этого на самом деле конечно же не было. Однако, если быть последовательными, то дальнейшие события должны были развиваться следующим образом.

   Люди-произошедшие-от-обезьяны плодились и плодились, не зная меры и приличий. Люди-созданные-Богом всё пытались догнать их в численности. Затем два этих вида ассимилировали. И теперь в каждом из нас есть доля и от тех и от других. И в каждом человеке соотношение этих долей различно...

   Как сие ни странно, но эту сугубо беллетристическую версию подтверждают последние исследования биологов. А если даже и не подтверждают, то все равно интересно. Все мы учили в школе, что плод во чреве беременной женщины проходит несколько стадий, превращаясь в зародыши наших предков: зародыш простейшего, зародыш рыбы, зародыш млекопитающего... Только зародыша того примата, от которого якобы произошел человек или, грубо говоря, обезъяны, в чреве женщины не возникает никогда... А вот в чреве обезьяны плод проходит такую стадию, когда он абсолютно идентичен зародышу человека.

   Это что же выходит? Не человек произошел от обезьяны, а обезьяна от человека? Непонятно.

   Некоторые биологи объясняют этот феномен так. Человек – недоразвитая репродуцирующаяся личинка обезьяны. То есть, родился у обезьяны когда-то недоразвитый зародыш, почти выкидыш, да взял и не погиб. И еще оказалось, что он и плодиться может... А если вглядеться, действительно человек похож на недоразвитую обезьяну: облезлый, хилый, голова огромная, рахитичная...

   Но как-то эта идея унижает. Так что, давайте считать, что, если даже это и правда, то все-таки есть среди наших предков и те, что созданы непосредственно Всевышним по образу и подобию Его.

   И к чему все эти разговоры? Да к тому, что никто не знает и уже точно никогда не узнает, откуда взялся человек. А потому мы, авторы, не будем больше задерживаться на этом мутном периоде, а расскажем о том эпизоде, в котором человечество впервые заявило о себе документально.

   Глава первая и единственная.

   Великий Слепой.

   Одним из первых людей, решивших увековечить деяния современников, стал грек по имени Гомер, живущий на окраине Афин. Решение это было тем более новаторским, что письменность людям была еще не известна. (Другой бы на его месте дождался ее изобретения, но Гомер был слеп, и ждать ему смысла не было.)

   Как же тогда сохранить память о своих соплеменниках? И Гомер придумал. Нужно оформить текст в прекрасные, возвышенные, хорошо запоминающиеся стихи, чтобы они из уст в уста передавались поколениями... Не грех и приукрасить события: больше шансов, что не забудется.

   Идея была прекрасная, и ее подхватили его будущие коллеги-рапсоды. Каждый добавлял к его тексту какую-нибудь собственную деталь-украшение... Думается, наиболее истинное представление о действительных событиях того времени можно получить, отсекая от нынешнего варианта “Одиссеи” и “Илиады” всю бижутерию... Получится примерно следующее.

   Юный Парис сын Приама пас стада круторогих быков мужа Агелая. Он был пастухом. Среди сверстников Парис ничем особенным не выделялся. Точнее, выделялся, но не в лучшую сторону. Если его сверстники уже принимали участие в состязаниях героев на равных с прославленными мужами, то Париса к оружию не подпускали за версту.

   Нет, он не был слабым или увечным. Просто лицо его было уж через чур глуповато, а вместо обязательной в тех краях бороды он обзавелся лишь редкими шелковистыми кудряшками. Оружие ему не доверяли.

   Поначалу он сильно обижался. Особенно тому, что ни одна девушка не обращала на него серьезного внимания. После каждого очередного отказа он возносил молитвы богу войны Аресу с просьбами наделить его недостающей мужественностью. И приносил Аресу жертву. Хотя чаще те приносились сами.

   Быки агелаева стада с удивительным упорством падали в пропасти, пропадали в лесах или гибли в лапах диких зверей. После каждого такого случая, обнаружив пропажу, Парис даже не пытался найти животное. Он считал происшедшее благим знаком, а исчезнувшего быка – жертвой любимому богу. И вновь возносил молитвы.

   Агелай считал по-другому. Обнаружив пропажу, он нещадно избивал беднягу Париса, нередко устраивая из экзекуции красочное и поучительное зрелище для прочей челяди. Соседи привыкли к этому развлечению и с нетерпением ожидали очередной части сериала.

   Когда в течении дня в стаде пропало сразу пятнадцать быков, Парис вначале впал в уныние. Но потом понял: это – знамение. Уж теперь-то, после столь обильной жертвы, Арес услышит его. А посему он не стал тратить времени на поиски животных, а улегся на травку в благостном ожидании.

   Лежать ему нравилось всегда. Но сегодня он был настроен на чудо. А оно все не происходило. Бороденка его оставалась редкой и шелковистой, сил в мышцах не прибавлялось. И тут Парис понял. Воля богов опирается на волю смертных.

   Он сам должен решиться на подвиг. А так, лежа на травке, он добьется только одного: придет Агелай и снова изобьет его до полусмерти.

   Какой же совершить подвиг? Парис попытался сосредоточиться, но в голову лезло только одно...

   Самой прекрасной в его понимании женщиной была жена кузнеца Менелая – Елена. Ее сакральная женственность подтверждалась немереной плодовитостью.

   Никто, возможно, даже она сама, не знал точно сколько у нее сыновей и дочерей.

   Что касается пьяницы Менелая, то он и не считал их.

   Настоящих друзей, с которыми можно было бы посоветоваться, у Париса не было за исключением слепого рапсода Гомера. Гомер, уроженец острова Хиос, потерял зрение в сражении с алчными финикийцами, но не утратил при этом свой пыл и время от времени горланил на всю округу поэмы о подвигах – своих и чужих. Он не видел того, что видели другие, зато нередко, в подпитии, вел беседы с некоей Каллиопой – музой эпической поэзии.

   Причиной дружбы пастуха с рапсодом было то, что Парис буквально с раскрытым ртом слушал поэмы старого воина, представляя себя на месте великих героев, облаченным в сверкающие латы и сжимающим в беспощадных руках смертоносное жало меча... А еще то, что Гомер не мог видеть женоподобную физиономию Париса и относился к слушателю всерьез.

   ... Невидящий взор аэда был устремлен в одну точку. Будь на его месте человек зрячий, он бы увидел запущенный огород, чахлую оливковую рощу за ним и нескольких бестолковых нубийских рабынь с увесистыми амфорами на плоских головах.

   Гомер же видел иное. Раскаленное солнцем и яростью поле битвы, капли пота и крови на обветренных лицах воинов... Он слышал стук копыт, плач прелестных вдов и восторженные крики победителей... Он чуял пьянящую смесь запахов крови, лошадиного пота и молодого вина – запах долгожданной победы!..

   Именно сегодня он наконец-то уверовал в то, что созрел для создания великой поэмы... Но что взять за ее основу? “Главное – сюжет, – рассуждал рапсод. – Все битвы, в которых я участвовал, были развязаны из-за земли, богатств или иных низменных причин. А хочется чего-то возвышенного. Чего?..”

   – Гомер, – прервал его грезы голос Париса. – Я решил украсть Елену.

   – Прекрасную Елену? – встрепенулся Гомер.

   – Прекрасную? – удивился Парис. – А ты-то откуда знаешь, ты же слепой?

   – Слеп я глазами, мой брат, но душой, я чувствительней зрячих, – запел Гомер. –

   Истинно, вечным богиням Елена красою подобна! Нет, не осудит никто, если брань ты зачнешь за такую, Думаю, в деле таком нас поддержит Афина Паллада!

   – Неужели? – обрадовался Парис. – А точно?

   – Точно, точно, – заверил его Гомер. – Ты, брат, сильно не раздумывай. Я пиит, ты – герой. Я говорю, ты – делаешь, понял?..

   Почувствовав в ответном молчании Париса неуверенность, Гомер вскочил и заорал:

   – Деяние сие воспето будет во всей Эгеиде!

   Парис испуганно отшатнулся, а проходящие мимо рабыни, побросав амфоры, кинулись прочь, вознося молитвы своим варварским богам.

   Заручившись поддержкой старого рапсода, Парис, вместе с ним, отправился в кузницу Менелая.

   Сговориться с Еленой оказалось на удивление просто. Именно сегодня, как, впрочем, и ежедневно, Менелай, вспоминая свои былые ратные подвиги, напился до полусмерти в компании своего военачальника – здоровяка Агамемнона – и уже пол дня отдавал дань Гипносу. Елена срывала злость на рабынях, нервно вытирала носы младшим детям и возносила проклятия Дионису.

   Тут-то на пороге их дома и возник солнцеликий Парис с букетиком полевых цветочков в руке дебелой.

   – Я пришел за тобой, прекрасная – сообщил он.

   – Ага! – Елена уселась на скамью и принялась раздраженно раскачивать стройной ногой.

    – В каком смысле?

   – В обыкновенном... – не нашелся, что ответить Парис.

   – Ты что же, дурачок, влюбился? – догадалась Елена.

   – Ага, – подтвердил тот.

   Елена возвела глаза долу:

   – Только тебя мне еще не хватало! И ты что же думаешь, я вот так вот возьму и пойду с тобой?! Дурак ты, Парис, приамов сын, как есть дурак! Парис окончательно смутился, но тут из-за его спины выдвинулся Гомер и нараспев произнес:

   – Движет не ум нашей жизнью земной, а богов повеленье, А не согласна ты с нами, тогда Менелая разбудим...

   Нога Елены стала покачиваться еще интенсивнее.

   – Тс-с! – испуганно прошептала она. – Если его сейчас поднять, он и кузницу разнесет, и нас всех без разбору к Аиду отправит...

   – Разбудим! – настаивал Гомер, повысив голос, и из-за стенки, словно ему в ответ, раздалось сонное, но грозное бормотание Менелая.

   Елена вскочила:

   – Так вы серьезно?

   – А то... – ответил Парис, набравшись смелости.

   Елена внимательнее присмотрелась к Парису и вдруг заявила:

   – Люб ты мне, право, Парис, и пленяешь своим безрассудством

   Сердце и тело, отлитые, кстати, отнюдь не из бронзы. То и другое тебе отдаю я... И чад своих кстати, Коих число, я надеюсь, тебя, храбреца, не пугает? – Она испытующе вгляделась в его лицо.

   – Не пугает, не пугает, – заверил Гомер.

   Парис затянул было:

   – Ну-у-у... – Но его уже никто не слушал.

   Сборы были недолгими, и вскоре многочисленная плеяда новоявленных родственников Приама, пройдя на цыпочках мимо кузницы, двинулась в сторону дома Гомера. (Вести их к себе Парис, страшась отцовского гнева, не решился.)

   Проснувшись и ополоснув лицо холодной водой, Менелай в начале даже обрадовался тишине, царившей в доме. Постанывая и держась за голову, он прошелся по дому и вдруг обнаружил, что отсутствуют не только жена и дети, но и оружие, военные трофеи и кое-какие дорогие вещички.

   С уходом жены он, возможно, и легко смирился бы. Но с этим!.. Ушла она сама (к чему уже давно двигалось дело), или кто-то ее похитил, не в этом суть...

   Сокровища должны быть возвращены!

   ... У Агамемнона он застал всю вчерашнюю компанию в полном сборе. Тут был и не блещущий умом, но обладавший недюжинной силищей, верзила Аякс сын Теламона, и славный воитель – обжора Диомед; и, за неимением иных достоинств, считавшийся мудрым, старец Нестор, и хромоногий, хворый пяткой Ахилл с дружком Патроклом, и хвастун Одиссей сын Лаэрта, прозванный за плутовство “хитроумным”... И множество иных славных мужей.

   Вняв рассказу Менелая, все принялись живо обсуждать, кто явился виновником происшедшего... Вывод был однозначен: все женщины неблагодарны, похотливы и коварны. За это и выпили.

   Менелай, найдя понимание, несколько успокоился, но тут очнулся, лежавший в стороне на куче соломы Агелай. Приподняв свою, усеянную трухой, голову, он объявил:

   – Это все Парис... – и снова впал в забытье. Конечно же он имел в виду причину всех своих несчастий: стадо уменьшалось, Агелай стремительно беднел. Но поняли его по-другому.

   “Парис, Парис!!!” – загомонили сотрапезники. А хитроумный Одиссей завершил обсуждение фразой: “Какой еще дурак возьмет Елену...” Менелай побледнел. Такого позора он не терпел еще никогда. Но его потянувшуюся к мечу руку остановил Нестор:

   – Умерь свой гнев, герой. Не так должно великим воинам начинать борьбу за справедливость. Прежде мы должны принести достойную жертву богам и молить их о счастливом исходе.

   Веселой гурьбой, под предводительством Агамемнона, герои отправились в дом Менелая и уничтожили все его запасы вина и еды, остатки принося в жертву богине семейных уз Гере. Затем, навестили дом Агелая и перерезали всех оставшихся быков...

   По ходу выяснилось, что Елену действительно видели в обществе Париса и чокнутого слепца Гомера. “Их было трое, – повторял в горячечном бреду Менелай. – Трое... Трое...”

   Несколько дней в доме Гомера царили мир и спокойствие. Но вот слух о приближении менелаева войска достиг его. Парис в испуге метался по дому аэда и, придя, наконец, к выводу, о собственной ратной несостоятельности, отправился за подмогой.

   Гомер достал кифару и ударил по струнам. Тут же у него родились строки будущей поэмы:

   – Двинулась рать, и как будто огнем вся земля запылала;

   Дол застонал, как под яростью бога, метателя грома Зевса, когда над Тифеем сечет он перунами землю, Горы в Аримах, в которых, повествуют, ложе Тифея...

   – Да заткнись ты! – заорала на него Елена, как раз осознавшая, какую глупость она совершила. – Без тебя тошно! Главное ведь, не понятно ничего!.. – Она принялась лихорадочно собирать вещи, надеясь, что раскаяние принесет ей пощаду... Но тут открылась дверь.

   На пороге дома стоял Парис с толпой заспанных мужчин за спиной, среди коих своим ростом и фамильной тупостью на лице отличался брат Париса – горбоносый Гектор.

   Елена обреченно уселась рядышком с Гомером и тихонько всхлипнула. Стало ясно, что так просто ее отсюда не выпустят.

   – Эта что ли? – спросил Гектор, ткнув в нее пальцем и причмокнув.

   – Она... – подтвердил Парис.

   Гектор не стал выражать своего мнения по поводу внешности избранницы брата, а только напомнил:

   – Да-а... Ты говорил, у тебя вина много...

   Осушив несколько амфор, парисовы компаньоны кричали наперебой:

   – Да за такую красотку!..

   – Да я б и сам!..

   – Ну, брат Парис, губа у тебя не дура!

   – Прелести полные перси и страстью блестящие очи... – начал было, как на рынке, расхваливать Елену Гомер, но его тут же осадили:

   – Заткнись, рапсод слепошарый!

   Внезапно шум и гам прервался стуком в дверь. В полной тишине герой Атенор отодвинул засов, и в дом ввалились парламентеры Агамемнона – Одиссей и сам Менелай.

   – Где она?! – прорычал кузнец.

   – Кто? – закосил под дурачка Парис.

   – Ну, эта!.. – пытаясь вспомнить, как зовут жену, продолжал буянить Менелай.

   Тем временем хитроумный Одиссей, оглядевшись, заметил ряд пустых амфор на полу и полных на столе, облизал пересохшие губы и предложил:

   – Поговорим?

   Поговорить были не прочь и хозяева.

   После пятой амфоры Одиссей, неуверенно поднимаясь, промямлил:

   – Ну, мы пойдем?

   Но Менелая зациклило:

   – А ЭТА-то где?

   – Елена, что ли? – влез Атенор. – Да тут она! Забирай! Добра-то...

   – Елена! – ударил Менелай кулаком по столу, вспомнив, наконец, имя.

   Дремавшие мужи повскакали с мест: “Что? Кто? Почему?!”

   – Елену забирает, – пояснил Атенор. – Отдадим?

   “Да, конечно...”, “Да я бы сам...”, “Жена, все-таки...” – загомонили собравшиеся, соглашаясь. Но тут поднялся Парис, наслушавшийся увещеваний Гомера:

   – Или я вас плохо угощал? Или не в этом погребе хранится еще несметное множество амфор?

   И устыдились герои. И прогнали с позором послов агамемноновых. Гомер же выкрикивал им вдогонку:

   – Кто из двоих победит и окажется явно сильнейшим В дом и Елену введет, и сокровища все он получит!..

   Парис запер дом. Войти в него никто не мог, но и выйти тоже. Дом был окружен. Началась осада.

   Через некоторое время, устав от безделья и прикончи припасы, воинство

   Агамемнона принялось разорять окрестные усадьбы, причисляя соседей Гомера к союзникам Париса и отбирая вино и скот, якобы для жертвоприношений. Особо в этих славных походах прославился Ахилл. Хромоногого невзрачного юношу принимали за убогого странника и безбоязненно пускали в дом. Беспечные хозяева дорого платили за свою доброту: стоило им отпереть дверь, как вслед за Ахиллом в дом вваливалась орда опухших ратников и чинили там невиданный разгром.

   Именно эта тактика навела на смелую мысль хитроумного Одиссея, когда все близлежащие дворы были опустошены, и воинство стало роптать. Он предложил:

   – А слабо нам построить коня?

   – Зачем? – удивилось воинство.

   – Слабо, значит? – не унимался Одиссей, сам обалдевая от своей настырности.

   – Но почему коня?

   – А кого? Слона, что ли?!!

   – Я видел знамение! – внезапно возопил некто Калхас, слывший провидцем. – Конь принесет нам победу!

   – Вот! – многозначительно поднял палец Одиссей.

   На этом прения закончились.

   Коня, прямо перед дверью Гомера, наспех соорудил художник Эпей, пришпандорив к пустой винной бочке деревянные ноги, голову и настоящий конский хвост. Удостоверившись, что из окна дома за ними не наблюдают, дурашливо хихикая, в бочку забрался сам Одиссей и еще несколько воинов. Остальные отступили на почтительное расстояние и принялись наблюдать. Затем наступила очередь наученного Одиссеем воина Синона. Ночью он принялся скрести в дверь дома.

   – Кто? – сурово спросил его Парис.

   Надо сказать, что с появлением во дворе загадочного изваяния, он почему- то чувствовал себя неуютно. Масла в огонь добавило приключившееся в этот день неприятное событие с неким Лаокооном. С ним случилась белая горячка, и в каждом углу ему виделись ужасные черви и змеи. Когда же он увидел деревянного коня, он почему-то пришел в неописуемый ужас и, с криком – “О, погибель нам, погибель!!!” – сунул, чтобы охладиться, разгоряченную голову в кадку с водой и действительно захлебнулся насмерть...

   – Это я, Синон, – простонал лазутчик. – Винца бы мне... Голова раскалывается...

   Дверь приотворилась. Вооруженные до зубов друзья Париса подозрительно оглядели окрестности, затем за шкирку втащили Синона в дом и заперлись вновь.

   – Винца, говоришь? – оскалился Парис, сильно изменившийся за последние дни.

   – Дам я тебе винца, но только если расскажешь, что это за идиотского коня вы тут поставили. На что это намек?

   – Есть у нас один придурок, – торопливо начал рассказывать Синон, – прорицатель Калхас. Ему привиделось, что у кого есть такой конь, тот и победит... Ты вина обещал...

   – Погодь, погодь... А в чем сила этого коня?

   – А я откуда знаю?

   – Хм... На, пей, – протянул ему кружку Парис. – Сволочь агамемноновская.

   – Давай-ка, тоже коня построим, – предложил Эней сын Анхиза.

   – Это еще зачем? – удивился Парис.

   – Ну-у... Может, правда, что-то в этом коне есть? Синон при этих словах поперхнулся вином и неистово закашлялся.

   – Что в нем может быть? – продолжал упрямится Парис. – Ты что, думаешь, они вино в бочке оставили? Жди!

   – Вина там нет, – торопливо подтвердил Синон. – У нас вообще вино кончилось...

   – Видишь, – устыдил Парис Энея. – А если уж ты такой суеверный, так лучше не строить, а этого коня украсть. А?

   – Только не говорите, что это я вам сказал, – попросил Синон. – Агамемнон узнает, пришибет...

   – Мы тебя, гнида, и сами пришибем, – успокоил его проснувшийся Гектор. – О чем речь-то?

   – Коня надо в дом занести, – веско изрек Парис. – Так, словно это придумал он.

   – Давно пора, – одобрил Гектор и стал натягивать сандалии.

   На том история и закончилась. “Конь” был внесен в дом. А ночью Одиссей и его дружки вылезли из бочки, открыли подпертую изнутри дверь. Воины Агамемнона вломились в цитадель Париса, крепко отделали его и остальных, затем выволокли их во двор, а дом подпалили.

   Но Гомер не унывал. Материала для поэмы было теперь предостаточно:

   – Вместе смешались победные крики и смертные стоны
   Воев губящих и гибнущих; кровью земля заструилась.
   Слово когда две реки наводненные, с гор низвергаясь,
   Обе в долину единую бурные воды сливают,
   Обе из шумных истоков бросаясь в пучинную пропасть;
   Шум их далеко пастырь с утеса нагорного слышит, –
   Так от сразившихся воинств и гром разлиялся и ужас...

   Что касается Елены, то она после этого долго и счастливо жила с Менелаем.

   Гектор подружился с Ахиллом и всюду таскался за ним, нередко наступая бедняге на больную пяту...

   А Одиссею полюбился мощный голос слепого рапсода, и он часто брал того с собой на морскую рыбалку. Шум моря, крики чаек и страх перед водной стихией подстегивали фантазию слепого поэта, и однажды он задумал новую великую поэму.

   Вот так, по-видимому, всё и было. Так что, друзья, если читать мифы внимательно, не сомневаться в том, что в основе их лежат реальные факты, можно почерпнуть из них массу полезного для себя.

   Вчитайтесь в Иллиаду, Большую Эдду, Коран и Новый Завет. Всё это было. Было!

   И происходит сейчас. В каждом нашем доме. В каждом нашем дворе.

   Аминь.