ВИКА В ЭЛЕКТРИЧЕСКОМ МИРЕ

2 марта.
   Не знаю почему, вдруг захотелось сюда что-нибудь записать. Я уже поняла, что нормально вести дневник все равно не буду - не хватит терпения. Но сначала думала, что вообще брошу это дело, а теперь решила: пусть лежит, захочется - запишу что-нибудь. Все равно потом будет легче вспомнить, что было в промежутках между записями, чем если бы их вообще не было.
   Сегодня в школе до меня докопалась Инка с вопросом, где это я пропадаю целыми днями. И я все рассказала ей про Виктора. Ведь трудно все держать в себе. Она никак не могла поверить, что между нами до сих пор ничего не произошло, думала, я стесняюсь, и все наезжала на меня, мол, да ладно ты, начала, так ВСЕ рассказывай. Но я врать не стала. Хотя мне и самой странно.
   Я очень привязалась к нему. Я езжу в его контору каждый день. Оказывается, под Новый год у него потому было пусто дома, что жена в ноябре возила куда-то дочку, на лечение, что ли, и там застряла. Но теперь-то - все на месте. Сразу мысль: вот же негодяй, стоило жене отлучиться... но я так понимаю, что ему и с ней - одиноко.
   Я знаю, что все это нехорошо, но в то же время, мы ведь ничего плохого не делаем. Мне просто нравится разговаривать с ним, слушать его. Он все понимает. Хотя иногда бывает ужасно вредным. К тому же мне стали интересны его адвокатские дела, и я, наверное, буду поступать на юридический.
   Его сослуживцы уже привыкли, что я там все время торчу, считается, что я готовлюсь к поступлению. Во всяком случае, никто ни на что не намекает. Когда все уходят, мы остаемся одни и ведем разговоры обо всем на свете и еще целуемся. Почему-то я не стесняюсь его ни в чем, вот, например, на днях пожаловалась ему, что у меня растет грудь - буквально каждый день становится побольше. А он усмехнулся и сказал: "Мне бы твои проблемы". Это как раз один из тех случаев, когда он меня бесит.
   Я не расспрашиваю его о семье, но, как мне кажется, там у него все в порядке, и ничего серьезного он со мной не затевает. Хотя, по-моему, ему неинтересно дома... Я вообще не понимаю его.
   И вот обо всем этом я и рассказала Инке. А она говорит: "Чего тут непонятного? Трахнуть он тебя хочет, вот и все". Я отвечаю: "Чего же тогда не трахает? Даже не пытается. Сто раз уже мог бы". "Боится, наверное, - говорит она, - еще подашь в суд, что он тебя изнасиловал. Кто тебя знает. Или как там еще про несовершеннолетних?.." "Растление малолетних, - припомнила я из уголовного кодекса (моей настольной теперь книги). - Нет, это отпадает, он знает, что я в суд не подам". "То есть, в принципе, ты уже готова?" - говорит она ехидно. "Да ничего я не готова! - возмутилась я. - Но если я сама не захочу, ничего не будет. Ну, а если уж случится, значит, я этого хотела, тогда и дергаться не буду. Но пока я ничего такого НЕ ХО-ЧУ". "ПОКА, - усмехнувшись, передразнила Инка. - И сколько будет длиться твое "пока"? " "Ну, не знаю, долго, наверное..." "Не юли, - сказала она сурово, - все ясно, как день, - (любит она корчить из себя этакую "роковую женщину"), - никаких "пока"; ты УЖЕ готова".
   Я даже разозлилась: "Да я же говорю, он сто раз мог сделать со мной все, что угодно..." "И на сто первый - сделает. Он просто еще не уверен, что ты уже ГОТОВА. Ты надеюсь, еще не говорила ему, что вовсе не обидишься? Ты ему нравишься, но ты маленькая, и он не хочет тебя отпугнуть". "И что же, он ждет, пока я вырасту?" "Наверное, он и сам не знает, чего ждет. Только если ты вовремя не порвешь с ним, рано или поздно он все равно не удержится, да и трахнет тебя". "Дура ты", - говорю я. "Сама дура", - ответила она, и мы немного подулись друг на друга. Но потом я все-таки первая ее спросила: "Слушай, а ты-то откуда так в этих делах разбираешься?" "У меня, - говорит она, - опыт. Побольше чем у тебя, во всяком случае".
   Ой, мама! Умру от смеха. Опыт у нее... Сотня женских романов, которые они с ее матерью друг у друга из рук рвут, и шуры-муры с Вадиком - вот и весь опыт.
   И все-таки, у нее как-то яснее все выходит, чем у меня. А у меня - сплошной туман. Чего я хочу? Чего не хочу? Чего хочет он? Что можно, а что - нельзя? Что хорошо, что плохо?.. Я только знаю точно, что мне нравится быть рядом с ним, и ничего дурного мы не делаем.
   И все-таки я уже два раза давала себе слово к нему больше не приезжать, но потом все как-то само получается: думаю, да ладно, съезжу, ничего страшного; скучно же. Но буду вести себя строго. А когда приезжаю, только в кабинет к нему захожу, рот - до ушей, ничего не могу с собой поделать.
   Короче, не знаю!..
   Но главное, я в него НЕ ВЛЮБИЛАСЬ. Это точно.
   Ладно. Посмотрим, что будет дальше. Уроки надо делать.

   На днях Годи немного рассказал мне о себе. Хотел записать сразу, да все руки не доходили, а сегодня, когда я более или менее свободен, оказалось, что история его в моем сознании уже оформилась в нечто похожее на беллетристический рассказ.
   ... Родился Павел Игнатович в подмосковном селе Косицине, испокон века в котором жили невесть откуда взявшиеся тут молдаване. Факт, что обладатель аристократических манер и чуть ли не дворянского лоска (хоть то и другое и кажется несколько наигранным) Годи - родился в маленькой деревушке, сперва несказанно поразил меня. Но позднее я понял в чем дело: мать его происходила из древнего молдавского княжеского рода. Хоть жизнь и поставила ее на самую нижнюю социальную ступеньку, а отсутствие мужа вынудило выполнять самую тяжелую работу, все же она нет-нет, да и напоминала сыну о его исключительной родословной.
   Но куда же делся его отец? Кем он был? Вопрос этот мучил его с детства, а единственный ответ, который он находил, был слишком уж несуразным:
   - Марсианин твой отец, Паша, - отвечала ему мать, когда приходил он со двора до слез задразненный соседской шпаной. И для убедительности по слогам произносила: И-но-пла-не-тя-нин.
   - Знаем мы этих "интиплитян"-то, - хмыкал подслушивающий по обыкновению соседский дед Ион. - Интиплитяне-то те в акурат семь лет назад тута телятник ставили...
   И если мать в это время стряпала пельмени, то била она деда скалкой, если стирала - чихвостила его мокрой тряпкой. Но особенно нехорошо было Иону, если в это время увесистой кленовой толкушкой она толкла картошку.
   ... Повзрослев немного, Паша понял, что легенду эту мать не столько для него, сколько для себя выдумала. Наверное, для того, чтобы хоть как-то оправдаться за свое падение "из князей в грязь". А он, хоть и жалел ее, а все же, случалось, не сдержавшись, обрывал ее Ионовыми словами (дед-то к тому времени помер уже), когда снова заводила она эту свою песенку об инопланетянах, отвечая на вопрос, удерживаться от которого он все никак не мог научиться.
   По молодости ничего дворянского Павел в себе не чувствовал (так же как и инопланетного): обычный деревенский парень. И лишь повзрослев, принялся тщательно культивировать в себе аристократические наклонности. Но это - много лет спустя...
   Кличку "интиплитянин" в армии не знали, и там Павлу жилось проще. Но сама служба дурацкая была - в комендантской роте: шагистика и наведение порядка в штабе. В Косицино родное Павел жить не вернулся. Погулял только, наряд свой дембельский показал ("глянь-ка, вишь, интиплитянин-то павлином каким вырядился..."), собрал манатки и - в город. "Учиться, мать, буду, - сказал, - человеком стану".
   ... И действительно - выучился. И начал тихую холостяцкую жизнь рядового инженера некрупного мясного комбината. И не вспомнил бы никогда о невероятных материных россказнях, не случись с ним следующая оказия.
   Однажды, в пятницу, в конце дня, производя осмотр холодильной установки, он необычно долго задержался в камере, зайдя далеко, к самой морозилке, за висящие туши. А мастер Копышев, уходя, просто-таки забыл, что Павел еще тут, и захлопнул дверь.
   Его насквозь заледеневшее тело Копышев нашел в понедельник утром. Скрючившись, сидело оно у самого входа в камеру. Пытаться обнаружить признаки жизни было просто глупо. И тело сразу свезли в морг.
   ... Сторож анатомического корпуса мединститута, где и находился морг, услышал ночью удары в дверь изнутри. Был он, во-первых, не робкого десятка, во-вторых, к постоянной близости трупов привык и ничуть их не боялся, в-третьих, знал, что всякое бывает и не раз слышал рассказы о том, как живых людей принимали за мертвых. Поэтому - не запаниковал, а отпер дверь, и в коридор вывалился привезенный давеча замороженный.
   Около трех месяцев провалялся Павел Годи в военном госпитале (куда его почему-то определили) с двусторонней пневмонией и обморожением конечностей. Но он был жив! И это было невероятно для окружающих. Для него же еще более невероятным было то, что произошло с его сознанием в те часы, когда тело, превращенное в ледышку, валялось сначала на полу хладокамеры, потом - на столе морга.
   ... Устав стучаться в дверь и придя к выводу, что это - бесполезно, он подтащил ко входу подходящую по размеру тушу, сел на нее и закрыл глаза. Смерть, пританцовывая от холода, стояла наготове за его спиной. Но это была обыкновенная рядовая смерть, и она не ожидала от клиента последовавшей неприличной выходки.
   Он спал. Во сне он начал умирать. И тут что-то подсказало ему, что можно этого и не делать. Нужно только "рвануться"... И даже не изо всех сил, а просто неким особым образом - со специальным "поворотом"; и не прямо, а под определенным "углом" - рвануться разумом из тела, по-особенному "выгнувшись"... Нет, все термины прошлой жизни выглядят тут нелепо. Но он ЗНАЛ, КАК все это нужно делать. И он выгнулся разумом, дернулся под подсказанным интуицией углом... Смерть, отвесив челюсть, выронила косу, а дух Павла Годи вместо того, чтобы, как положено, отправиться к праотцам, подскочил к дверям холодильной камеры и, встав ребром, без особого труда протиснулся наружу в полумикронный зазор.
   ... Как он себя ОЩУЩАЛ? (И это слово тоже неупотребимо в данном случае; ощущать по-настоящему можно только посредством органов чувств, он же весь сейчас был, собственно, одно ощущение, чувство.) Спрашивать у него, что он сейчас чувствует - было бы столь же нелепо, как о количестве вагонов в электровозе интересоваться у электричества. Но он ЗНАЛ, что сейчас он - прозрачная, очень тонкая субстанция, имеющая форму отображения человеческой фигуры на плоскость. И в данный момент он мчался по ночным проулкам, точно зная, где искать человека, который должен вызволить его тело из белых объятий холода.
   И он добрался до квартиры мастера, и он взбежал по лестнице и всосался в дверную щель, и... понял, сколь бессилен в попытках обратить на себя внимание людей из плоти и крови. Он не мог совершить ничего, что вызвало бы шум - что-то уронить, чем-то ударить, ибо руки его без сопротивления проходили сквозь любой материальный предмет; он не мог произнести слова или закричать, он не мог разбудить мастера...
   Он впал было в отчаяние, но внезапно ощутил способность внедриться в разум спящего и сделал это, но тут же испуганно вернулся, обнаружив, что сознание спящего, как болото, всасывает его и растворяет в себе, превращая в свой частный ночной кошмар.
   ... Так метался он в отчаянии из угла в угол комнаты, порой, с разгону, просачиваясь наружу сквозь щели в оконной раме. И все же иного пути не было, и он изредка, собираясь с силами, осторожно входил то в сознание мастера Копышева (Владимира Васильевича), то - в сознание его супруги Зинаиды Васильевны...
   Часов в пять утра, измученная худыми снами, она проснулась с пересохшим небом, с головной болью и испариной по всему грузному телу. "Вова, - толкнула она в бок мужа, а тот застонал, - Вова, что это с нами?" Тот проснулся и сразу вспомнил жуть, которую видел только что: будто бы он, случайно запертый, умирает в холодильной комнате.
   И тут, как ударило, понял, вспомнил: Павел! И торопливо принялся натягивать носки.
   ... Годи, выписавшись из госпиталя, сразу же отправился в родное Косицино. Впервые с давних послеармейских времен. Он был плохим сыном.
   Он решил выяснить твердо: кем же был его отец?! Откуда у него такие странные способности?
   Но, как объяснили ему сельчане, мать его уже полгода как скончалась.

6 марта.
   Записалась на аэробику. Там есть девчонки - гибкие, как резиновые. Я рядом с ними чувствую себя коровой. Хотя я, в общем-то, в классе считаюсь стройной. Я бы хотела научиться двигаться, как наша тренерша: у нее при каждом шаге как будто волны по всему телу прокатываются. Это называется "грация". Во мне, по-моему, ее нет совсем.
   Я знаю, что я - симпатичная, но я четко понимаю, что это все от молодости, это совсем не женская красота. Женская красота складывается из осанки, походки, фигуры, умения одеваться и умения краситься. Пройдет лет десять, и если у меня всего этого не появится, вся моя красота исчезнет. А я хочу быть красивой долго.
   Докопалась до Виктора: красивая я или нет. Он сказал, что очень красивая. Я тогда спрашиваю: "А если бы я была некрасивой, ты бы дружил со мной?" Он фыркнул: "Дружил..." Никак не могу привыкнуть к твоим тинейджерским словечкам. А некрасивой ты быть не могла". "Как это не могла? Еще как могла бы!" "Это была бы уже не ты". "Выходит, самое главное во мне - внешность?" "Как раз наоборот", - возразил он, а дальше выдал такую теорию, что мне даже понравилось. По его словам, выходит, что внешняя красота - выражение внутренней. Я хотела поднять его на смех: что ты мне, как на уроке литературы рассказываешь: "Не красота лица Наташи привлекала Пьера, а красота ее русской души...". Но он остановил меня: "Все не так, - говорит. - Я не отрицаю, что внешняя красота - это очень много. Почти все. ПОЧТИ. Вот тебе пример: человек, пока он жив и когда умер - совсем разное, а ведь все в нем осталось такое же, до атома. Что такое жизнь, никто не знает, и вещественно она никак не выражается, собственно, она - "ничто", нечто неосязаемое. А без этого "ничто" человек - не человек. И с красотой - то же. Есть обаяние, это вроде бы - ничто, но без него красота мертвая. Оно может быть даже сильнее красоты. И, мне кажется, оно - отражение на внешности внутреннего содержания. У тебя, например, все органично: внешнее четко соответствует внутреннему".
   Называется "вешать на уши лапшу", и я прекрасно это понимаю. Но все равно млею.
   Кстати, он пригласил меня вместе отметить 8-е марта. Вдвоем. Сказала об этом Инке, она говорит: "Давай, давай, сходи. Там-то он тебя и трахнет..." "Трахнет, трахнет..." - как попугай заладила. Хотя, если честно, мне и самой показалось, что когда он меня приглашал, вид у него какой-то виноватый был. Он как будто на что-то решился, но и сам чувствует, что это нехорошо. А я все равно согласилась. В конце концов, я же знаю, что ничего он мне не сделает. Он добрый. Конечно, когда мужчина хочет женщину, он становится диким, я знаю. Но не станет же он меня насиловать, выворачивать руки и т. п. А значит, малейшее мое сопротивление его обломает. Да до этого и не дойдет. Он сам не захочет портить отношения.
   Вообще-то, я не так уж и дорожу своей девственностью: тоже мне, сокровище. Но страшно. А главное, мне ничего этого совсем не хочется. Тогда - чего ради? А если уж это случится (все равно же случится), я бы хотела, чтобы была большая любовь. А у нас? У нас - симпатия. Быть его любовницей я не собираюсь. А о браке не идет и речи: он женат, у него дочка; больная к тому же (ноги не ходят). Название болезни я не помню, помню только, что, во-первых, она наследственная, у кого-то из родни Виктора было то же самое, а, во-вторых, врачи обещали, что при хорошем уходе и лечении годам к четырнадцати-пятнадцати все пройдет. Так может ли он ее оставить? А значит, какой может быть брак? Да мне еще и самой рано.
   Короче, даже не знаю, правильно ли я сделала, что пообещала прийти (он дал мне какой-то адрес). Но, по-моему, все будет хорошо.
   Если бы мама нашла эти мои записи, она бы, наверное, сошла с ума.

   ... Да, что-то не слишком беллетристический (как было обещано) вышел рассказ. Ладно. Дальше дело было так.
   Поверив в свое неземное происхождение и исключительность, Годи стал пытаться вновь совершить нечто столь же немыслимое, но ничего у него не выходило. Тогда-то и решил он изучить и освоить практически все, что известно людям в экстрасенсорике, магии, переселении душ, другими словами, в области сверхъестественного.
   Вряд ли существовал когда-либо на свете более истовый самоучка, нежели он. Ведь, буквально изнуряя себя, Годи, в отличии от обычного школяра, знал точно, что он УЖЕ обладает некими сверхъестественными способностями.
   Он штудировал йогу, он изучал наследие Рерихов, он добыл неопубликованные записки Вольфа Мессинга, он читал трактаты кришнаитов, он встречался со всеми доморощенными и приезжими шарлатанами, он пытался переводить древние кабаллистические знаки, изображения которых удалось переснять с микрокопий в научной библиотеке... И он безбожно экспериментировал на себе. Однажды, отчаявшись, он решил повторить причину (как он ее для себя вычислил) того самого своего перевоплощения - медленное умирание и уверенность в неминуемости смерти. Забравшись в горячую ванну, он лезвием вскрыл себе вены. Однако, потеряв сознание, он провалился в глухую черноту, не обещавшую мистических откровений. Чудо же явилось в иной и неожиданной ипостаси: в обличье соседей снизу. Он не выключил в ванне воду, та побежала через край и затопила нижний этаж. Соседи, устав звонить и стучать, решили, что хозяина нет и дверь выломали. Его спасли.
   В другой раз, начитавшись англоязычной демонической литературы, он в течении пяти дней питался исключительно собственной кровью, сливая ее в стакан из вновь перерезанной вены и произнося предписанные грязные заклинания. Но он так и не научился от этого, как обещала подлая книга, моментально и безошибочно определять дату время и причину будущей смерти своего собеседника.
   Что-то не давалось ему. Что-то не давалось. Давались только откровенные фокусы, не имеющие ничего общего с паранормальными способностями или мистикой. И в них он напрактиковался так, что, не имея никаких иных стремлений, но имея необходимость чем-то зарабатывать на жизнь, стал артистом труппы захудалого провинциального цирка. Почти десять лет пилил он ящики с гетерами и, совершая глупые пасы, превращал в куриц носовые платки... Но параллельно, параллельно он продолжал с упорством обреченного изучать СВЕРХЪЕСТЕСТВЕННОСТЬ.
   Возможно, это помогло ему. А может быть, кто знает, наоборот, помешало тому что свершилось, свершиться еще раньше. Как бы то ни было, но однажды ночью сновидение явило ему пылающую изумрудно-зеленую пятиконечную звезду с белым, напоминающим стилизованную букву "M", знаком в центре; и он услышал удивительную нечеловеческую музыку вечности, и некий голос (а может быть и не голос) на этом фоне объяснил ему: то, что он видит - эмблема его высшего наставника, с которым отныне будет он находиться в постоянной и непрерывной телепатической связи...
   Годи стал контактером. Но днем связь его была односторонней: некто смотрит вместе с ним его глазами, но они не общаются. Это происходит ночью. И тогда он узнает все новое и новое о мире (точнее - о мирах) и о себе. Иногда мне кажется, что покровительство высших сил несколько тяготит его, он ведь безумно горд. Но ни разу он не высказал этого впрямую.
   Присев у камина с чашечкой кофе, Годи порой рассказывает мне о своих путешествиях во Вселенной. Признаться, поначалу мне казалось, что все это он попросту сочиняет. Наверное оттого, что начал он с рассказов наиболее парадоксальных, подавая их в слегка ироничной манере и не сразу объяснив, откуда он излагаемое почерпнул.
   Так поведал он мне о некоей расе разумных человекоподобных существ, эволюция которых пошла по своеобразному пути. Как известно, старение и смерть от старости - необходимый атрибут земной жизни, ибо смена поколений дает возможность существовать все новым и новым индивидам. В том мире, о котором рассказал мне Годи, смерть также является необходимым атрибутом, но механизм его воплощения несколько иной. Просто все в этом мире, от низших земноводных до высших гуманоидов, в определенный срок кончают жизни самоубийством. Смерть родного и тут - большое горе для близких, но никто и помыслить не может о том, что можно было бы не убивать себя: самоубийство в определенный срок такой же древний и мощный инстинкт, как инстинкт самосохранения и продолжения рода.
   Что показалось мне наиболее занятным, так это рассказ Годи о том, как тут относятся к тем, кто не желает-таки (это случается крайне редко) убивать себя. Их считают серьезно больными. И лечат. Умертвить насильственным путем их никто не пытается: негуманно убивать больного. Такие больные проживают три, четыре, а то и пять обычных сроков жизни, не старея и пребывая в отличной физической форме. Но нет на свете существ несчастнее их: они чувствуют себя изгоями, позорящими свой род. В конце концов, терзаемые этим чувством, они выполняют-таки свой естественный долг.
   Другой его рассказ был о трехполых существах с третьей планеты звезды WDL-362. Будучи крайне эмоциональными, они создали бездну произведений литературы и иных видов искусств о несчастных влюбленных, не сумевших найти третьего партнера одинаково пламенно желаемого первым и вторым. Или желаемого ими обоими, но влюбленного лишь в одного из двух. Вариантов тут масса, и то, что у нас называется "классическим треугольником", на WDL-362 заменяет несколько разнообразных многоугольников.
   Рассказал мне Годи и о некоей планете-мозге, точнее, планете-мозжечке - единственной планете желтого карлика Сигма. Так случилось, что жизнь, развившись тут, пошла экстенсивным путем, и вершиной эволюции стало нечто подобное лемовскому Солярису. Однако параллельно с развитием мыслительной способности у этой планеты-мозга развивалась и способность управления гравитационной силой. И вот, в какой-то момент планете стала грозить гибель от случившегося на ее светиле протуберанца. Мощнейшим напряжением интеллектуальных способностей и способностей управления гравитацией, планета-мозг сумела изменить свою траекторию и избегнуть гибели. Но Сигма, остывая, становилась все более и более непредсказуемой, вспышки и пучки жесткой радиации, опасной для всего живого, случались все чаще, и планете все чаще приходилось заниматься "увертыванием" от этих губительных явлений. И вот уже более миллиона лет мозг, который мог бы стать величайшим разумом Вселенной, специализируется лишь в управлении собственным движением, то есть превратился в гигантский и довольно глупый мозжечок.
   Все эти небылицы Годи я повторяю для того, чтобы стало понятно, почему я сперва относился к ним скептически. Но позже Годи раскрыл мне природу своих знаний и стал рассказывать мне о своих ночных путешествиях серьезнее и подробнее.
   Вернемся к его истории. Он оставил цирк и теперь зарабатывает на жизнь частной практикой. Имея необходимость поддерживать свое бренное тело, он не брезгует ни слежкой, ни частным сыском, ни даже шантажом.
   Историю же его преданного друга, вампира Джино я изложу в следующий раз.

11 марта.
   Мама точно умрет, если прочтет мои записи. Это точно. Наверное, я больше не буду вести этот дурацкий дневник. Засуну куда-нибудь подальше, чтобы никто не нашел. А лет через пять найду и прочитаю. Посмеюсь, может быть.
   Наверное, я больше никогда не пойду к Виктору. Я не ожидала, что он такой.
   Инка приставала, чтобы я рассказала, как все было восьмого, но я наврала, будто не ходила. Вот так.

5 октября.
   Собиралась достать эту тетрадку не раньше чем лет через пять. Но столько не выдержала. Мне хватило каких-то полгода для того, чтобы понять: все что происходит - к лучшему. Мне бы, конечно, не хотелось, чтобы обо всем узнала мама, но, в общем-то, и в этом страшного ничего бы не было. Все маленькие девочки однажды вырастают. И мамы это знают по собственному опыту. А то, что я связалась с женатым человеком... Не я первая, не я последняя. Думаю, когда-нибудь это кончится, и у меня будет кто-то другой, кого мне не нужно будет ни с кем делить. Но сейчас, если честно, я совсем не хочу, чтобы это кончалось.
   Теперь мне четко понятно, что я обманывала себя, когда писала, что не люблю Виктора. А что же это такое, если день кажется бессмысленным и пустым, когда рядом нет этого человека? Если в принципе не можешь на него сердиться, что бы он ни делал. Если слоняешься по пустой квартире, изнывая от безделья, пока вдруг не приходит решение: нужно ехать к нему! (Как будто сразу не было ясно, чем все кончится.) И ты едешь; и уже в пути чувствуешь, как с души сходит тяжесть, и мир оскрашивается в разные цвета... Конечно же я люблю его.
   А он?
   Наверное, если бы я была для него просто девочка, с которой можно переспать, он не тратил бы на меня столько времени; я ведь чувствую, как рад он любой возможности побыть со мной, и не обязательно в постели. Когда я готовилась к вступительным экзаменам, он целыми днями гонял меня по билетам, а по ходу, для наглядности, рассказывал кое-что из собственной, довольно богатой, практики.
   Как только я поступила, на кафедре сразу стало известно (уж и не знаю откуда) о том, что он (его тут хорошо знают: во-первых, он тут учился, во-вторых, иногда, как почасовик читает лекции) помогает мне. Раньше это называлось "покровительство".
   "Его превосходительство
   Любил домашних птиц
   И брал под покровительство
   Хорошеньких девиц..."
   Я долго хохотала, когда вычитала эту песенку в "Мастере и Маргарите". Все-таки я чувствую себя одновременно и очень счастливой, и очень несчастной. Ну, а что уж чувствует "его превосходительство" - тайна, покрытая мраком.
   А вообще-то я села за дневник вовсе не для того, чтобы поплакаться, а для того, чтобы рассказать об одной истории, которая на днях с нами приключилась.
   Мы встречаемся на квартире его друга. Тот живет один, и с утра до 18.00 у него дома пусто. С двух я учусь. Поэтому единственное возможное время встреч - с утра до двух. Виктор что-то сочиняет на работе, но зато потом задерживается часов до десяти. Странно это, конечно, когда девушка почти ежедневно встречается с мужчиной строго с 9.00 до 13.00, но, в конце концов, ко всему можно привыкнуть. "Секс с утра и до обеда", - определил это как-то Виктор в порыве ернической шутливости, которую я, кстати, не выношу, и добавил, - неплохое название для рок-н-ролла".
   И вот однажды, когда мы уже собирались уходить, он наводил порядок в комнате (каждый раз мы переворачиваем все вверх тормашками, даже не знаю, как это выходит), а я - подкрашивалась, он сказал мне:
   - Вик, знаешь, вчера у меня был очень занятный клиент.
   - Что же в нем особенного?
   - История, по-моему, очень похожая на нашу. Школьница и ее учитель. Встречаются уже несколько месяцев. И вдруг - она подает заявление в суд, что он силой склонил ее к сожительству. А ей нет шестнадцати.
   Я даже краситься перестала. Это ж, выходит, все было как у нас, а потом что-то изменилось, и она устроила такую подлость... Я спросила:
   - Сколько ему светит?
   - В самом лучшем случае - от пяти до восьми. Строгача.
   - За что, интересно, можно так возненавидеть человека, которого ты еще вчера любила?..
   - В заявлении у нее сказано, что он принуждал ее с самого начала, запугивал, потом - шантажировал.
   - Ерунда! - сказала я уверенно. - Не захотела бы, ничего бы не было. По себе знаю. Ты должен его защитить. Она - предательница. Прикинь, я бы взяла и подала на тебя в суд. Ты ДОЛЖЕН спасти его. А ее нужно наказать. За подлость.
   - Я не уверен на сто процентов в том, что все именно так, как ты это себе представляешь. Но защищать своего клиента мой долг. И мне, пожалуй, удобнее... Нет, не то слово... "Эффективнее", - вот. Я эффективнее буду выполнять свою задачу, если приму за основу твою версию (он иногда достает меня подчеркнутой правильностью своей речи): он - влюбленный взрослый человек, она - легкомысленная обиженная чем-то юная дрянь, которая просто не понимает, какую страшную подлость совершает.
   Наверное оттого, что он сам сначала сказал, что это "история очень похожая на нашу", меня неприятно кольнуло выражение "обиженная юная дрянь", и я, как бы защищаясь, предположила:
   - А может ее заставили? Родители, например, когда узнали.
   - А тебя могли бы заставить?
   - Ну, а она, например, очень слабохарактерная.
   - Если уж она такая слабая, что ее могли заставить написать подобное заявление, то и к сожительству ее могли принудить на самом деле.
   - Это все-таки не одно и то же.
   - Точно, - усмехнулся он, и мы замолчали на некоторое время. Я докрасилась и, когда мы уже выходили, спросила:
   - Ну и как же ты все-таки поступишь?
   - Постараюсь поглубже вникнуть в дело. Буду рад, если твоя точка зрения окажется верной. Тогда мне будет легче работать.
   - А как ее звать, эту девушку?
   - Наташа. Наташа Одинцова.
   - Жалко. Звали бы ее "Люда" или, там, "Зина"...
   - Это что-то новое, - опять усмехнулся он, - ты считаешь, что Люды и Зины более склонны к разврату и подлости, нежели Наташи?
   - Нет, конечно. Но все-таки...
   - Знаешь, что? Я, пожалуй, возьму тебя на процесс. Хочешь?
   - По-моему, это довольно противно.
   - Твоя будущая работа.
   - Это не скоро... Хотя, если учесть, что у них почти, как у нас, мне вообще-то интересно.
   - Да? - он с шутливой подозрительно нахмурился, - что-то мне это не очень нравится... - И мы засмеялись вместе. (Не знаю, ясно ли, в чем тут юмор. Но мы-то друг друга с полуслова понимаем. Вышло, будто я тоже собираюсь подать в суд и вот решила набраться опыта.)
   Подошли к остановке, с которой я всегда сажусь, когда еду от него в универ. На улице - осень. Тепло и печально. Появился троллейбус, и когда я уже двинулась к нему, Виктор задержал меня на секунду за руку и сказал:
   - Я люблю тебя.
   - И я тебя, - ответила я.
   И это правда.

   С Джино мы как-то сразу не полюбили друг друга. В принципе против летучих мышей я ничего не имею. Но ответное чувство вызвала ярко выраженная его неприязнь ко мне. Собственно, не очень-то мне понятно, чем я приглянулся его хозяину. Ведь, несмотря на некоторую свою опереточность, он крайне нелюдим и к особому афишированию своей личности не склонен. Я не мог показаться ему близким по убеждениям человеком, это уж точно. Наверное, нет такой темы, в трактовке которой мы не стояли бы с ним на полярных позициях.
   Мою тягу к нему понять легко: он - экстраординарная личность, уникум и оригинал, общение с коим и изучение коего вряд ли могут наскучить. Я же самый банальный человечишко, мастер бессловесных ролей, специалист в никчемном предмете. Однако я часто не без гордости замечал, что Годи как будто даже НУЖДАЕТСЯ в моем обществе.
   Что касается Джино, Годи объяснил мне, что летучая мышь, черный кот, ворон и филин - традиционные атрибуты европейского мага. И разъяснил почему: эти животные (и ряд других, в том числе - коты любых других мастей, но - традиция есть традиция) способны служить магу как бы "мониторами". При надобности сознание мага раздваивается и находится одновременно и там, где пребывает он сам, и там, где его двойник-зверушка. Или, если необходимо оперативно управлять телом двойника, переходит в него полностью.
   Именно летучая мышь привлекла Павла Игнатовича более всего, во-первых, оттого, что это животное ночное, во-вторых, способное летать (но эти качества характерны и для совы), в-третьих же (и это самое главное), обладает ультразвуковым слухом и инфракрасным зрением, которые у человека отсутствуют.
   Свела же Годи с его будущим перепончатокрылым приятелем слепая случайность. Поначалу он завел себе именно черного кота. Звали того Сидором и служил он хозяину верой и правдой почти год. Был он котом очень талантливым и очень самостоятельным, терпел же тяготу время от времени подчинять свою волю чужой, осознавая в том необходимость: хозяин кормил. Лишь однажды, когда Годи случайно вошел в его сознание в тот момент, когда он занимался соседской серой кошкой, Сидор вознегодовал и, спрыгнув с кошки, оскорбленный бросился куда глаза глядят. Годи потерял его из виду: невероятным напряжением воли кот напрочь блокировал свое сознание от чужого внедрения. Вернулся он так же неожиданно, как и пропал: сам ворвался в разум хозяина - как всегда веселый и жизнерадостный. И об инциденте не вспоминал.
   А кошка исчезла.
   Годи подозревал, что Сидор, мучимый ревностью, придушил свою нежную подругу, но проверить сие было невозможно: в сознании Сидора появился небольшой участок, заблокированный напрочь, раз и навсегда. Сидор был поистине талантливым котом.
   С того момента Годи и Сидор оставались друзьями до самого дня трагической гибели последнего.
   Случилась она так. Цирковая труппа, в которой тогда еще прозябал Годи (буквально последние деньки), отправилась на гастроли в Крым. Остановившись в третьесортной гостинице и показывая вечерами бездарные фокусы толпе отдыхающих, сам Годи отдыхал душой во время длительных пеших загородных прогулок, начинал которые он в пять утра, а возвращался как раз к началу представления.
   Натыкаясь на пещеры, коих в горных окрестностях Крыма великое множество, Годи, конечно же, не отказывал себе в удовольствии обследовать их, посылая вперед, как бы на разведку, Сидора, который прекрасно видел в темноте (правда, вовсе не различая цветов), а сам медленно двигался вслед, полагаясь на зрительную память.
   И вот в один из таких походов они обнаружили очередной роскошный ход в скалу, и Сидор, не дожидаясь команды, кинулся вперед.
   Осторожно (и все же стремительно) мчался Сидор по сводчатым каменным переходам. Глядя его глазами, Годи в кромешной тьме продвигался вслед. Вот Сидор обогнул небольшое подземное озерко, вот прополз под толстым сталактитом, но, убедившись, что ход продолжается и понимая, что хозяину не протиснуться в такую узкую щель, вернулся и нашел другой путь. Он пробежал вниз и немного наискось влево по каменным ступеням, отметив, что они производят впечатление искусственных. И тут в ноздри ему ударил отвратительный запах явно биологического происхождения... и все померкло в глазах Годи.
   Он встал как вкопанный. Телепатическая связь с Сидором прекратилась. Возвращаться или продолжать движение вслепую? Выделить астральное тело и отправить его на разведку? Без специальной инъекции это потребовало бы слишком большого напряжения сил. Но он должен, как минимум, найти кота.
   Недолго поколебавшись, Годи достал из кармана спички и, периодически чиркая ими, двинулся вперед. Он добрался до минуту назад встреченного Сидором озерка. А вот и огромный сталактит с узкой щелью под ним; он обошел его так, как подсказывала ему память и стал спускаться по ступенькам. Чиркнув спичкой в очередной раз, Годи увидел перед собой распростертое тельце своего любимца-Сидора, наполовину накрытое безобразным сморщенным существом. И тут же с удивительной легкостью он вошел в сознание этого существа.
   Позже Годи понял, в чем тут дело. Как прирученный дрессировщиком зверь сравнительно легко подчиняется и новому хозяину, так и животное, кому-то уже служившее "монитором", легко принимается за эту роль вновь. Еще позже Годи уяснил, что непосредственно данная особь монитором никогда не была. Но много веков назад некий могущественный маг, имени которого сегодня не вспомнит уже никто, сделал эту способность генетически передаваемой у целого племени, населявшего пещеру, превратив его членов в стражей своих сокровищ.
   Первое, что почувствовал Годи, войдя в сознание неведомого существа - приторно-соленый вкус кошачьей крови. Он заставил нетопыря оторваться от лакомства, но было поздно, бедняга Сидор был уже мертв. Глазами летучей мыши Годи огляделся вокруг. И удивительная картина открылась ему: маленькая пещерка была уставлена громоздящимися друг на друге сундуками. Годи видел их окутанными туманным светящимся зеленым ореолом, и он понял, что это - эффект пресловутого инфракрасного зрения.
   Скомандовав новому слуге подлететь вплотную к самому большому сундуку, он увидел на крышке пространную надпись выполненную на древнеиндийском, начинающуюся фразой: "Прочти, иначе потеряешь все!"
   Годи не составило труда перевести всю надпись:
   "Прочти, иначе потеряешь все! О достойнейший сын человека и женщины. Ты первый и последний из смертных добрался до великих моих богатств. Ты можешь владеть ими. Но я, старый человек, хочу, чтобы сокровища мои достались наследнику смышленому и скромному. А посему наложил на них заклятие. Ты должен взять себе ровно столько, сколько необходимо тебе для полного довольства, счастья и благоденствия. Столько или меньше. Если это будет одна монета, ты вынесешь монету, если все мое богатство, вынесешь его все. Но если ты возьмешь хотя бы чуть больше необходимого тебе, все - и то, что ты оставишь, и что будет в твоих руках - все превратится в глиняные черепки. Если же после этого ты вновь попытаешься вернуться сюда, ты погибнешь страшной смертью. Выбери верное решение. Дерзай."
   Годи открыл сундук и у него захватило дух. Такого количества драгоценных камней одновременно - алмазов, рубинов, изумрудов и сапфиров - он не видел никогда. Первым его порывом было - потуже набить самоцветами карманы куртки. Но он тут же остановил себя: что толку в глиняных черепках, если даже их и полные карманы?
   Он принялся перебирать драгоценности, любуясь мастерством ювелиров древности, украсивших изумительных размеров камни в серебряные, золотые и платиновые узорные оправы.
   Он понял, что открывать другие сундуки уже не имеет смысла. В то же время он понял, что пользуясь чуждым зрением, он никогда не сумеет должным образом оценить то, что попало ему в руки. И все же не восхититься алмазом в кулак величиной, покрытым тонкой платиновой сетью с крупными ячейками, он не мог. И он понял, что будет несчастлив, если ему придется оставить это чудо здесь. А в завещании сказано, что он должен взять столько (или меньше), сколько нужно ему для счастья... Он сунул камень в карман, в другой - горсть других камешков и, прихватив с собой нового, перепончатокрылого слугу, двинулся к выходу.
   Выйдя на свет, он с замиранием сердца сунул в карман руку и нащупал гладкую поверхность. Однако гладкая поверхность может быть и у покрытой глазурью глины. Он вынул из кармана его содержимое и облегченно вздохнул: в руке его, словно смеясь от радости, что наконец-то видит свет, играл всеми цветами радуги божественной красоты алмаз.
   Вот и вся история. Годи продал несколько маленьких камешков, приобретя на вырученные деньги средних размеров особняк, что и позволило ему, комфортабельно устроившись, заниматься частной практикой. Нетопыря же он, в честь любимого напитка, окрестил экзотическим именем "Джино" и стал очень дружен с ним, хотя нет-нет да и вспоминал с сожалением вороного красавца Сидора.
   На мои просьбы показать гигантский алмаз Годи ответил, что собирается использовать его в магических целях, а в этом случае ничей взгляд не должен касаться камня до самого дня колдовства.
   Годи и Джино привязались друг к другу. Я уже говорил, что не раз ощущал привязанность Годи и ко мне. А вот Джино и я друг друга просто-таки возненавидели. "Свойство транзитивности" действует только в математике.

28 октября.
   Сегодня мы впервые серьезно поссорились. Разругались так, что я не знаю, как будем мириться. Все из-за этой Наташи Одинцовой.
   Виктор взял меня на суд. Длился он больше недели. Я отпросилась с занятий, точнее, Виктор сделал бумагу от своей конторы ("ходатайство" или что-то вроде того), что я участвую в процессе в качестве "независимого наблюдателя"; а у нас на юрфаке такие вещи уважают.
   Ну вот. В первый же день определилась со своими симпатиями и антипатиями. Подсудимый - Николай Леонидович Мережко (учитель химии) мне ужасно не понравился. У него большой бритый череп, желтовато-бледная кожа и маленькие черные, как угольки, глазки, которые все время как будто бы спят, завернувшись в белесый туман, но иногда бросают то туда, то сюда очень острые недобрые взгляды. Потерпевшая - Наташа Одинцова - особой симпатии тоже поначалу не вызвала, так как была насторожена и натянута, как струна. Но уже к концу первого заседания мне стало ясно, что я на ее стороне.
   Она из тех дурнушек, которые нравятся мужчинам еще больше, чем красавицы. Черты ее лица совершенно неправильные... Даже не это главное. Главное, она рыжая, вся - с ног до головы. Кожа белая в редких крупных веснушках, которая явно никогда не загорает. А глаза большие и зеленые. И неплохая фигура. И просто огромная для пятнадцатилетней девчонки грудь. И она так ходит, что, по-моему, любому нормальному мужчине должно становиться не по себе. Все, как на шарнирах. Я потом узнала, что она занимается бальными танцами.
   Было заметно, как сильно она волнуется или даже боится. По ее словам выходило, что Мережко не оказывал ей никаких знаков внимания до того самого дня, когда велел остаться после уроков для разбора выполненной ею лабораторной. Когда они остались вдвоем, она не успела даже насторожиться (хотя и заметила, что он возбужден), как он выглянул в коридор, запер дверь и без всяких разговоров повалил ее на стол. Ей не было больно, так как она уже не была девственницей (короткая любовь с партнером по танцам), но было ужасно противно и страшно.
   Она пыталась сопротивляться, вырывалась, но не кричала - удерживала мысль о позоре. Но Мережко был значительно сильнее и опытнее ее. И она только плакала и кусала руки, пока он ставил ее то так, то эдак. А потом, одевшись, просто сполоснул ей лицо водой над раковиной, снова выглянул в коридор и сказал: "Можешь идти". После этого он два-три раза в неделю приказывал ей остаться. В первый раз она не послушалась его, но он поймал ее на следующий день в школьном коридоре и с казал, что если она не останется сегодня, обо всем, что между ними произошло, будут знать мальчики ее класса. С подробностями. Она понимала, что в огласке не заинтересован прежде всего он сам, но страх был сильнее логики, и она покорилась. А вскоре эта тошнотворная близость стала для нее привычной.
   Потом она "залетела", и Мережко отправил ее на аборт. Родителям она наврала, что поживет у подруги (у той, якобы, уехали домашние, и ей одной страшно) и легла в больницу. А там, оказалось, работала знакомая матери. Ниточка потянулась, и все выплыло наружу. Тогда-то оскорбленные родители и решили, что она должна подать в суд.
   Мережко их связи не отрицал. Но его версия выглядела совсем иначе. Он изложил романтическую историю любви пожилого уже человека к юной девушке, которая, к великому изумлению, страху и радости ответила ему взаимностью. Он располагал к себе суд (да, признаться, и меня) тем, что говорил о Наташе только хорошее и лишь однажды упрекнул ее в слабости, вследствие которой она, по его мнению, и поддалась давлению родни, считающей их связь порочной и неестественной. "Но может ли быть любовь порочной?" - обращался он к суду, и последний, не привыкший к подобной лирике на процессе, размякал и даже шмыгал носами. Что и говорить, даже я, при всей моей антипатии к Мережко на этот его риторический вопрос склонна была ответить: "Нет, не может". Иначе кем я должна считать себя?
   Наташа не отрицала, что изредка подсудимый делал ей дорогие (по масштабу школьницы) подарки, часто дарил цветы, пару раз выручал ее в каких-то сложных школьных ситуациях, фотографировал (он ведет школьный фотокружок) и дарил потом отличные снимки. Короче, был как будто бы не безразличен...
   Но я не верила! Я видела, он - безжалостный мерзкий паук, она - перепуганная измученная колибри. (Бумага простит мне такие слащавые обороты.) Ну, а подарки... Не исключено, что Мережко предвидел, что когда-нибудь ему, возможно, придется нести ответ, и подарки будут для него чем-то вроде алиби.
   Каждый день после судебного заседания мы до хрипоты спорили с Виктором о том, кто же все-таки в этом деле прав, а кто виноват, и какой участи достоин учитель Мережко. Кто он - старый развратник и насильник или обманутый влюбленный человек, чье чувство тем более достойно уважения, что рождено оно в сердце далеко не юношеском?
   В качестве последнего аргумента я заявляла: "Но ты ведь сам помнишь, что я говорила тебе до суда: "Ты должен его защитить", а теперь, когда я посмотрела на них своими глазами, я уверена, что жертва не он, а она". На это Виктор отвечал: "То что ты изменила свое мнение, довод слабый. Естественно, шестнадцатилетней смазливой девочке легче выглядеть невинной жертвой, чем лысому учителю химии. Но это - обманчивость внешности..."
   И все-таки он колебался и сам. Колебался до самого конца. Мы не поссорились бы с ним, если бы я знала, что он твердо уверен в невиновности своего подзащитного. Но я знала, что это вовсе не так, потому-то и обозлилась, когда, явно лицемеря (для меня - явно), он в последний день выступил перед судом с великолепной "от и до" выверенной и страстной речью. Он говорил о поздней, но искренней любви, о легкомысленности юности, о ханжестве семейного круга, и выходило, что Мережко не только ни в чем не виноват, но как раз он-то и обманут жестоко в своих самых лучших чувствах. И звучало это очень, очень убедительно. "Изнасилование? - спрашивал он сам себя и тут же отвечал, - а как же тогда фотографии?.. Или приводил какую-нибудь интимнейшую мелочь из их истории, способную умилить кого угодно. Но самым гадким было то, что почти все мелочи эти он брал из НАШЕЙ истории...
   - Как ты посмел? - накинулась я на него, когда суд удалился на совещание.
   - Это мой профессиональный долг, - огрызнулся он.
   - Защищать подлеца?
   - Я вовсе не уверен в последнем.
   - Но ведь ты не уверен и в обратном!
   - Это не освобождает меня от выполнения своего долга.
   - Но средства?! Что, все средства хороши?
   - Да.
   - В том числе и предательство?
   - О чем ты?
   - Ты меня предал, понимаешь? - бросила я, еле сдерживаясь от того, чтобы не разрыдаться. - И не звони мне, понял? Пока! - И вылетела в коридор.
   Я живу без него вот уже четвертый день.
   А сегодня в трамвае мне попался билетик - тринадцать-тринадцать. И я не знаю - то ли он счастливый, то ли наоборот - очень несчастливый.

   Я уже записывал рассказ Годи о трехполой расе. Сегодня днем, приняв и проводив четверых посетителей, он попросил меня объяснить остальным ожидающим, что до завтра приема не будет, и уже через полчаса мы сидели в креслах у камина, и Годи, вороша кочергой угли за решеткой, начал сам:
   - Да, Андрей. При всем многообразии, при всей кажущейся исключительности, в основе своей человеческие судьбы удивительно похожи. Одни и те же ситуации, словно одни и те же цветные стеклышки в калейдоскопе, складываются в узоры, кажущиеся непритязательному взгляду неповторимыми в своем роде. Но - лишь НЕПРИТЯЗАТЕЛЬНОМУ взгляду...
   - Они действительно неповторимы, - возразил я, - любое разнообразие изначально основывается на однообразии. В конце концов, весь мир состоит из одних и тех же элементарных частиц...
   - Да я, в общем-то, не против, - согласился он, - я о другом. О том, что жизни и судьбы, в сущности, повторяют друг друга...
   - Известно, что все грандиозное здание мировой литературы зиждется всего лишь на двенадцати "блуждающих сюжетах"...
   - Если вы, любезнейший, не прекратите, пытаясь блеснуть своей эрудицией, перебивать меня, - сказал Годи твердо, - я тотчас же науськаю на вас Джино.
   Упомянутое перепончатокрылое, висевшее в данный момент вниз головой, уцепившись коготками за люстру, чуть позади и справа от меня, бросило на меня мимолетный, но пронзительный взгляд и издало сосуще-хлюпающий звук.
   Я предпочел промолчать, а Годи, выждав долгую паузу и удостоверившись, что я готов слушать не перебивая, объяснил собственное раздражение:
   - Признаться, я никак не мог четко сформулировать мысль, которую собирался высказать, топтался вокруг да около, а вы еще сбиваете меня своими нелепыми замечаниями. Я просто хотел сказать, что все человеческие драмы проистекают от желания каждого жить в комфорте - как физическом, так и душевном.
   Я было уже открыл рот, чтобы напомнить ему формулу Ницше "миром правят голод, любовь и страх смерти", но, глянув на Джино, удержался и промолчал. А Годи, до конца переждав смену выражений на моем лице, удовлетворенно кивнул и продолжал: - Причем наибольшее количество сочетаний, или, как вы выразились, "сюжетов", порождает именно любовь.
   Я знал, как долго подбирается он к сути и, почувствовав, что после всей этой болтовни он собирается рассказать что-то интересное, набрался терпения.
   - Так вот, - сказал он, - там, где у нас, существ двуполых, любовный треугольник, у существ трехполых возникают различные многоугольники - (Помню, он уже говорил это.) - На днях мне вновь случилось побывать на третьей WDL-302, где обитают именно такие существа, и познакомиться с изумительным поэтическим произведением. Его-то и хочу я вам поведать.
   И он поведал. К сожалению, рассказ его длился так долго и звучал так захватывающе, что я почти ничего не запомнил и не смог бы воспроизвести. Но под конец я попросил его продиктовать мне хотя бы название и записал его. Вот оно.
   "Романтическая баллада о страстной любви небогатого А-полого существа Соин к В-полому существу Мержэ, имеющему знатных зажиточных родителей, и к неизвестному ему С-полому существу, прелестный красочный портрет коего оно выменяло на рынке за связку цаевых плодов; в то время, как Мерже так же было влюблено в то же С-полое, ибо на портрете было изображено Дезу - дитя городских правителей, с коими родители Мерже были изрядно дружны. Дезу же страстно любило других А- и В-полых, а о Соин, которое является главным персонажем сей баллады, о его существовании и любовях ни Дезу, ни Мерже даже не догадывались, что и привело к гибели всех троих, послужившей горьким назиданием прочим юным А-, В- и С-полым".
   Впрочем, основной интерес в рассказе вызывали не столько нежные чувства его героев, сколько захватывающие приключения. Что же касается чувств, то вряд ли их сумеет искренне разделить двуполый. Посудите сами, проявила бы интерес к чтению "Тристана и Изольды" или "Ромео и Джульетты" размножающаяся делением разумная амеба, существуй такая на свете? (Кстати, она существует.)

30 октября.
   Пришла домой с занятий, а мама с радостным интересом сообщила мне: "Тебе кто-то звонил". Ясно, что мужчина, иначе с чего бы она так разволновалась. У меня ёкнуло сердце. Он. Спрашиваю: "Кто?" "Какой-то мальчик. По-моему, довольно взрослый". Бедная мама довольна: наконец-то у ее скромной дочки появился "ухажер"... "И что сказал?" "Что позвонит еще". И вот теперь я стараюсь поменьше выходить из дома, только за молоком в магазин сбегала и все. И от безделья сделала вот эту бессмысленную запись. Тоже мне, событие - позвонил.
   ... А сейчас я уже лежу в постели и записываю то, что произошло потом. Он и правда позвонил снова и сказал, что хочет встретиться со мной. Я спросила: "А это нужно?" Он ответил: "Да. Очень". "Ну ладно, - сказала я, стараясь, чтобы мой голос звучал безразлично, и нетерпение и радость, которые я испытывала, не окрасили его, - где и когда?" "Так, - сказал он, - сейчас - половина седьмого. Можешь через час быть около "Спутника"? (Это - кинотеатр, недалеко от моего дома.) Я ответила, что буду.
   Немного опоздала, но он не упрекнул меня. Вел себя как ни в чем ни бывало. Заявил:
   - Мы идем на "Тутси".
   Это древняя кинокомедия, которую он мне уже раза два пересказывал.
   - Разве мы помирились? - спросила я.
   - Да, - ответил он так, словно мы решили это вместе. - Ты была права. Извини меня. Я и с самого начала это понимал, но не знал как поступить. И мне оставалось только одно - делать свою работу. А ты мне, извини, все капала и капала на мозги, а предложить что-то конструктивное тоже не могла. Вот я и злился. Но теперь-то я все придумал. После кино расскажу. Давай бегом, я уже билеты взял, опоздаем.
   У меня отлегло от сердца. Принципы - принципами, а все-таки наша ссора угнетала меня больше, чем... как бы это лучше выразиться?.. Чем причина этой ссоры... Нет, чем его лицемерие - вот так будет точнее. Да - его лицемерие на суде. Все-таки это я еще могу пережить, а вот совсем без него... Ну ладно.
   Мы нахохотались вволю. Хоффман - это класс! Ну вот. А когда мы вышли из кино, он "перешел к сути вопроса":
   - Короче, можешь считать меня придурком, но я решил провести следствие.
   - Как ты это себе представляешь? Если, конечно, у Мережко это не первый случай, тогда еще можно какие-нибудь концы найти. А если - первый? Как ты сейчас-то проверишь, принуждал он Наташу или не принуждал?..
   - Правильно. Потому-то я и пойду к одному человеку. Он все точно скажет.
   - Он что - колдун?
   - Почти. Он - экстрасенс.
   - Ой, не верю я в эти дела.
   - Да я и сам не верю. Но несколько моих клиентов обращались к нему, чтобы выяснить те или иные подробности, которые просто невозможно было выяснить. И он им помог. А потом убеждались: все точно. Правда, это не бесплатно.
   - Дорого?
   - Дорого.
   - А не жалко денег? Ведь может случится, он подтвердит, что ты помог оправдать преступника. То есть, ты же деньги заплатишь, и ты же будешь виноват.
   - Все это так. Но, думаю, я сумею остаться в выигрыше. Главное - знать правду.
   - И как ты представляешь себе этот выигрыш?
   - Престиж. Такими делами, как это, адвокаты и делают себе имя.
   - Ну и когда ты идешь? - спросила я (мы к этому моменту разговора уже поравнялись с моим домом).
   - Завтра. Пойдешь со мной? - Он глянул на меня испытующе. А потом уже попросил: - Пойдем. Интересно, наверное, будет...
   Ну и я, конечно, согласилась

   Этим вечером мы втроем сидели у камина и отдыхали. Годи в халате с блуждающей на лице иронической усмешкой читал "Сказки о силе" Карлоса Кастанеды и попивал кофе, держа чашку в забинтованной левой руке (кормил Джино). Джино висел над хозяином, зацепившись лапками за рукоять каминной заслонки, и то сыто жмурился, то вдруг неожиданно голодно зыркал в мою сторону. А я курил и проглядывал свои записи, поправляя неточности и стилистические погрешности.
   Годи отвлекся:
   - Этот его Карлитос - форменный болван, вы не находите?
   Годи отлично знает, что Кастанеду я не читал (а точнее - до сегодняшнего вечера даже и не ведал о существовании такового), но его особенно радует возможность хотя бы иногда подчеркнуть, что мое филологическое образование для него - пустой звук. Не дождавшись от меня ответа, он продолжил:
   - По его мнению, стоит подвергнуть себя воздействию психотропнных галлюциногенных веществ, к примеру - сока кактуса пейота (индейцы племени яки называют его "мескалито"), и вы оказываетесь в некоем параллельном пространстве; а ваши галлюцинации - суть явь. Как вам это нравится?
   - А не вы ли рассказывали мне о параллельных мирах? Я знаю одного человека, который уверяет, что владеет и научными данными, подтверждающими их существование (по-видимому, Андрей имеет в виду меня (прим. составителя)).
   - О да, они, естественно, существуют. Но число их все же не может подчиняться прихоти наркоманов. Ведь миры, в которые они попадают, никогда не повторяются. Представьте, если бы все жители Земли испробовали бы на себе мескалито. А если бы они повторяли эту процедуру ежедневно? Миры множились бы с астрономической скоростью. В конце концов, не мешает порою вспомнить афоризм старика Эйнштейна: "Господь хитроумен, но не злонамерен". Вряд ли он стал бы создавать ежедневно по миру на каждого несчастного.
   Но не успел я что-либо возразить (а логика его мне показалась сомнительной), как Годи неожиданно вскочил с кресла:
   - Так. Мне нужно срочно переодеться. Сейчас у нас будут интересные гости. Пожалуйста, встретьте их.
   Через несколько минут в дверь действительно позвонили. Я провел в гостиную посетителей - мужчину моего, примерно, возраста и его юную спутницу. Они настороженно озирались, а при виде Джино глаза девушки округлились от удивления. Очень красивые глаза.
   Годи вошел в гостиную. Не для каждого вновь прибывшего надевает он этот свой роскошный восточный халат.
   - Чем могу служить?
   Молодой человек поднялся с дивана, на который я усадил гостей и, назвавшись Виктором, поведал свою историю, суть которой состоит в том, что он адвокат и на днях выиграл сложное дело, а вот теперь подозревает, что помог оправдаться преступнику и негодяю.
   Годи внимательно выслушал его, затем попросил извинения и на пять-шесть минут удалился в лабораторию.
   Терпеть не могу, когда, видя на телеэкране, например, эстрадного певца в сопровождении молоденькой девушки, обыватель начинает гадать, спит ли он с ней. Или даже более того - не имея на то никаких объективных данных, кроме собственной похоти, с пеной у рта готов доказывать, что, мол, обязательно спит. Но, глядя на Виктора и его девушку, я не мог отделаться от назойливого интереса в этом роде. Извиняет меня, пожалуй, лишь то, что девушка мне очень понравилась, и мне захотелось познакомиться с ней поближе. Но стоило ли?
   Они же почти не обращали на меня внимания, и я услышал отрывок их разговора - несколько произнесенных вполголоса фраз (они ведь понятия не имели, что слышимое присутствующим тут Джино, может быть услышано и Годи).
   - Чувствую отчетливый запах шарлатанства, - заявил мужчина.
   - Может, смоемся, пока не поздно? - предложила девушка.
   - Да ладно. Послушаем, что скажет.
   - А платить?
   - Сначала послушаем, а там посмотрим, стоит или нет.
   - И если не стоит, ты так и скажешь: "Извините, но мы вам не верим"?
   - Там посмотрим. Вообще-то мне говорили, что сам он...
   Он не договорил (догадываюсь, он хотел сказать о том, что сам Годи не называет цену и не настаивает на оплате; однако это - заблуждение), так как хозяин вновь вышел к ним. Я сразу заметил перемену в нем. Прошло каких-то несколько минут, а он словно бы осунулся и даже постарел. Исчезла его вечная манежная улыбочка.
   - Итак, сударь, - начал он, - предвижу, что вы не послушаетесь моего совета. И все же советую, очень советую вам выбросить из головы все, что связано с вашим давешним подзащитным. Будущее вероятностно, и вы имеете реальный шанс уйти от крупных неприятностей...
   Мужчина и девушка еле заметно переглянулись. Но Годи заметил это и отреагировал:
   - Я не собираюсь уклоняться от ответа. Более того, я не возьму с вас денег, даже если вы попытаетесь всучить их силой.
   Я был поражен: всегда считал, что Годи и бескорыстие - понятия несовместные. Услышав последнюю его фразу, мужчина сделал протестующий жест, но Павел Игнатович остановил его, говоря:
   - Не надо. Это не благотворительность. У меня есть целый ряд причин. Во-первых, вы не преследуете личных корыстных интересов. Во-вторых, ничего хорошего вам мои сведения не сулят. А, в-третьих, этот ваш визит ко мне - не последний.
   Ох уж эти его пространные вступления. Я-то к ним привык, у посетителей же лица становились все более и более недоверчивыми. Но я видел, что он не блефует, а напротив, чем-то серьезно взволнован. Мужчина вновь попытался что-то сказать, но Годи опять остановил его взмахом руки.
   - Ладно, к делу. Хочу дать вам время подумать, и потому не объясняю вам всего, открою лишь одно ключевое слово: "фотолаборатория". И еще. Не ввязывайте в это хотя бы девушку.
   Провожая гостей к выходу, я, схитрив, заявил им, что мне необходимо занести в картотеку (мифическую, естественно) их координаты. Они, не колеблясь, продиктовали свои адреса и телефоны. То, что говорил мужчина, я, конечно же, пропустил мимо ушей, только делая вид, что записываю, адрес же и телефон девушки занес себе в записную книжку. Когда я вернулся в комнату, Годи сказал мне, иронически улыбаясь:
   - Да не бойтесь, не бойтесь вы. В этот раз ничего с вашей Викой не случится.
   Проклятый телепат.

2 ноября.
   Меня до сих пор трясет, хотя все уже и позади. Великий маг и волшебник, к которому привел меня Виктор, вел себя довольно странно, все ходил вокруг да около, а под конец, не взяв денег, назвал "ключевое", как он выразился, слово - "фотолаборатория". Ни мне, ни Виктору оно ничего не говорило, и ушли мы с ощущением, что нас просто одурачили. И только когда мы уже прощались с ним возле моего подъезда, до меня вдруг дошло:
   - Подожди-ка, - воскликнула я, - а ведь Мережко ведет школьный фотокружок!
   По тому, как отреагировал Виктор, мне стало ясно, что об этой связи он догадался еще раньше меня, но специально ничего мне не говорил, послушался совета "не вмешивать девушку".
   - Вот что, Вика, - начал он, - давай договоримся...
   - Ну уж нет! - перебила я его, - с какой это стати!? Мало ли что сказал этот тип. Тоже мне "Годи Великий и Ужасный". Почему мы должны верить ему? И вообще, ты мной командовать никакого права не имеешь.
   - Насчет того, почему мы должны ему верить. Мы ему про фотокружок не рассказывали. Откуда он тогда взял это слово - "фотолаборатория"? Совпадение? Вряд ли. Значит, он умеет что-то такое угадывать. Ну а насчет "командовать" - я не командую, а забочусь о тебе...
   - Но ты-то будешь этим заниматься?
   - Ну и что?
   - Значит, ты этого Годи не собираешься слушаться, а почему я должна?
   - Ты не должна. Но так будет лучше для меня. Я ведь за тебя отвечаю.
   - А я за тебя, - сказала я с вызовом, хотя уже и перестала сердиться.
   - Ладно, - улыбнулся он, давай все это решим завтра.
   Но я уже успела кое-что придумать и соврала ему:
   - Давай уж тогда послезавтра. А то мы утром сдаем кросс по физкультуре.
   - То есть мы завтра вообще не встретимся?
   - Выходит, что так.
   - Жалко. Ладно, тогда позвони мне вечером. Только обязательно.
   Я не стала спрашивать "зачем", потому что он на такие вопросы обижается. Скажет: "А что, тебе лишний раз со мной поговорить - неприятно?" - и насупится. Как ребенок. Как будто не понимает, как мне бывает плохо, когда к телефону подходит не он, а его жена, и мне приходится бросать трубку, потом перезванивать?.. Но я не собираюсь это ему объяснять. К тому же у меня почему-то было такое ощущение, будто он даже обрадовался тому, что мы завтра не встречаемся. Уж не знаю почему.
   А на самом деле утром я, как задумала, отправилась в школу Наташи Одинцовой. Я без труда выяснила, в каком классе она учится, и по расписанию узнала, что сейчас у нее урок геометрии в кабинете №12. Я стояла у подоконника напротив двери кабинета и почему-то ужасно боялась, что по коридору пройдет Мережко, он ведь видел меня на суде и мог узнать. Точнее, не боялась, а стеснялась. Чего бояться-то? Что он мне сделает? Это я тогда так думала.
   Мне понравилось, что Наташа после всей этой истории не ушла из своей школы (другая могла бы вообще в другой город уехать), и что, выходя из класса, она гордо держала голову, болтала с мальчиками и смеялась.
   Она сразу узнала меня, что-то сказала своим, отделилась от толпы и подошла. Лицо у нее сразу стало напряженным и неприязненным:
   - Ну?
   - Есть разговор.
   - А кто ты такая?
   - Я учусь на юрфаке. Практикантка.
   - А! Ну-ну. Видела я ваш суд.
   - Наташа, в том-то и дело, что мне показалось, процесс шел неверно. Но, чтобы обжаловать решение, мне нужна твоя помощь.
   - Ну уж нет. Все. Больше я в эти игры не играю.
   - Подумай.
   - И думать тут нечего. Делай что хочешь, но меня не трогай. Хватит.
   Я поняла, что уговаривать ее бесполезно и спросила:
   - Но ты можешь хотя бы ответить на несколько моих вопросов?
   Она глянула на часы.
   - Ну давай. Сейчас у нас информатика. На нее можно и не ходить.
   - Где мы можем спокойно поговорить?
   - Пошли.
   Она провела меня по лестнице на верхний этаж, потом - выше, и мы очутились перед дверью, закрытой на висячий замок. Но оказалось, замок этот - чисто декоративный. Наташа легко сняла его, и мы прошли на школьный чердак. Она достала сигареты и закурила.
   - Ну, - обратилась она ко мне, - давай свои вопросы.
   - Ты после суда Мережко видела?
   - Нет. Он уволился и тут не появлялся.
   - Так. Где находится его фотолаборатория?
   Она вздрогнула и посмотрела мне в лицо своими зелеными кошачьими глазами:
   - А это зачем?
   - Ты обещала отвечать.
   Она помолчала. Потом объяснила свое волнение:
   - Я следователю не говорила. Он меня не только одетой снимал. Голой - тоже. По-разному. Я сейчас этих фотографий больше всего боюсь.
   - Тем более. Я постараюсь забрать их. Вместе с негативами. И тебе отдам.
   - Хорошо. А тебе-то они зачем?
   - Мне они не нужны. Но у него в лаборатории есть что-то еще...
   Наташа снова испуганно глянула на меня:
   - Что? - спросила она и, поперхнувшись дымом, закашлялась. Я поднялась и распахнула у нас над головой чердачное окно. При этом ощутила почему-то сильное удовлетворение, как будто сделала что-то очень важное и нужное. Просто удивительной силы самодовольство.
   - Что там у него? - переспросила Наташа, прокашлявшись.
   Я честно ответила:
   - Пока не знаю.
   - Как тебя звать?
   - Вика.
   - Слушай, Вика, не связывайся с ним.
   - Почему? Ты что-то знаешь?
   - Ничего я не знаю! - она нервно передернула плечами. - Не связывайся, и все.
   - Ну, это мое дело.
   Она молча разглядывала меня, потом затянулась в последний раз и, потушив недокуренную и до половины сигарету, сказала:
   - Ты мне вообще-то нравишься... А он - страшный человек. Ты что, думаешь, я такая трусиха, что все это столько времени терпела и молчала? Совсем нет. Но ЕГО я боюсь до смерти. Он не совсем нормальный, что ли... Он вообще не человек...
   - С чего ты взяла?
   - Понимаешь, когда он... Когда мы... Короче, когда он меня трахал, у меня было такое ощущение, будто ему нужно что-то совсем другое. Что-то большее. А он никак не мог этого получить и злился на меня...
   - Так чего он хотел?
   - Я сама не понимаю.
   - Может, он просто не кончает? Может, он больной?
   - Да нет, тут у него все в порядке. Но ему этого было мало. Знаешь, как если мороженое ешь в стаканчике, но самый кайф это когда потом стаканчик об асфальт хлопаешь...
   Мне надоел этот бестолковый, как я тогда посчитала, разговор, и я вернулась к прежнему:
   - Где фотолаборатория, и как в нее попасть?
   - На первом этаже, возле раздевалки. Попасть в нее просто: ключ у гардеробщицы.
   - А она даст?
   - Мне - даст. Я же в кружок записана. Там у нее на столе список под стеклом.
   - Пойдем сейчас.
   - Пошли.
   Мы уже спускались по лестнице, когда я вдруг снова ощутила это странное чувство - острое удовлетворение, и тут же поняла не менее странную его причину: отчего-то так обрадовало меня то, что Наташа забыла запереть дверь на чердак и даже не прикрыла ее. Но заморачиваться этим я не стала.
   Оказалось, в лаборатории работают сейчас какие-то мальчишки-кружковцы. Тогда, по моей просьбе, Наташа сказала тете Наде (гардеробщице), что придет туда заниматься часов в восемь, и та пообещала дать ей ключ, но не больше, чем на час: в девять она запирает пустую школу.
   Я решила остаться в лаборатории до утра - искать разгадку к тайне лысого влюбленного Мережко, которую, если верить Годи, там можно было найти. Тем паче, больших неудобств я там ощутить не должна: Наташа на мои вопросы ответила, что там есть диван и есть телефон. Все, что мне нужно.
   Ну, а дальше все шло как по маслу: я двинула на занятия, а к восьми подошла к школе, где меня ждала Наташа. Она взяла ключ, отперла лабораторию и, выждав момент, когда тетя Надя отлучилась на уборку верхних этажей (по совместительству та еще и техничка), выскочила на улицу и провела туда меня.
   Я сразу позвонила маме и сказала, что остаюсь ночевать у Инки. Потом позвонила Инке и попросила, чтобы она, если мама позвонит, сказала, что я у нее, но уже сплю. После этого позвонила Виктору (чтобы не беспокоился) и минут десять мы проворковали с ним. Я рассказывала ему, что сильно сегодня устала, что решила пораньше лечь спать, что уже лежу в постели. Потом по его нескромной просьбе подробно описала ночную рубашку, якобы на мне надетую, а так же и ее содержимое, переглядываясь и перемигиваясь с Наташей.
   Тщательно обследовать лабораторию я решила ночью, когда тетя Надя уже ляжет баиньки. Хорошо, что тут все изолировано от света, и если включить электричество, это невозможно заметить ни с улицы, ни из коридора. А пока что я устроилась поспать на диванчик ("Меня мутит от одного его вида", - призналась Наташа). Она погасила свет, пообещав зайти за мной рано утром, заперла дверь снаружи и пошла отдавать ключ.
   А я, свернувшись калачиком, сладко уснула. Обожаю спать на новом месте.
   Проснулась я от противного громкого скрежета. Вокруг стояла такая темнотища, что я даже не сразу въехала, открыла я глаза или нет. Потом я сообразила, где нахожусь и тут же похолодела от охватившего меня ужаса. Я поняла, что означает этот скрежет: кто-то пытается взломать дверь.
   И вот на этом страшном месте я остановлюсь, потому что очень устала писать. По-моему, я еще не делала в дневнике такой длинной записи, а про то, что было дальше еще писать и писать. Самое жуткое еще впереди. Так что сейчас я ложусь спать, а завтра с утра сразу сяду и продолжу.

   Годи озадачил меня странным вопросом:
   - Андрей, вы в детстве, когда мороженое ели, любили стаканчиком об асфальт хлопать?
   - В детстве это все любят.
   - Мне, понимаете ли, трудно судить. Детство я провел в деревне, а там нас мороженым особо не баловали. А вот скажите, если вам мороженое не нравилось, вы стаканчиком хлопали с тем же удовольствием или с меньшим? Или с большим?
   Я не нашелся, что ответить, да он и не ждал моего ответа. Вообще сегодня он был как-то по-особому возбужден и суетлив, словно в предвкушении большого приключения. Ни с того, ни с сего начал вдруг объяснять принцип предвидения, употребляя заведомо непонятные мне термины, типа "хроновекторная сумма сил", "точка сборки" или "базовый факт отсутствия"... В конце концов я не выдержал и довольно желчно заявил ему, что его поведение меня раздражает. "Ладно, не горячитесь, юноша, - ответил он, ничуть не обидевшись. - Я вовсе не склонен с вами ссориться. Сегодня вы особенно нужны мне". Эти слова слегка польстили мне, и я уже не мог злиться на него с той же силой.
   - Значит, так, - продолжил он. - Ваша задача сегодня крайне проста, но без вас мне не обойтись. Сегодня вы пробудете у меня как можно дольше, и даже, если понадобится, останетесь ночевать. Наступит такой момент, когда я неожиданно потеряю сознание. Тогда вы обязаны будете срочно распахнуть двери кабинета и входные двери. А после - последите за моим телом, чтобы оно покоилось в безопасной и удобной позе. Двери не закрывайте. Вот, собственно, и все.
   - Невеликая роль.
   - Зато очень ответственная.
   - А смысл?
   - Покорнейше прошу пока не расспрашивать меня ни о чем, обещаю вам объяснить все в ближайшее время. Скажу только, что делается это на благо последней вашей симпатии.
   Господи ты боже мой! Ни слова в простоте. Все чаще испытываю я раздражение в отношении моего необычного товарища. Ну, да нечасто он обращается ко мне с просьбами.
   - Хотя, может быть, все и обойдется, - добавил он, - и мне не придется утруждать себя и вас. Но все же будьте наготове.
   Мы бодрствовали часов до двух ночи, сидя у камина, попивая кофе с коньяком и играя в шахматы с неизменным моим неуспехом. В ходе игры Годи завел очередную свою космическую байку. На этот раз - о расе разумных человекоподобных практически бессмертных существ, способных в экстремальной ситуации концентрировать свой разум в небольшом объеме, напоминающем семечко растения, и выстреливать его из специального органа на несколько сот метров.
   Семечко это имеет тонюсенькие ножки и ползает в поисках плодородной почвы (если сразу не попало на таковую). В подходящем месте оно прорастает, и через два-два с половиной месяца погибшее существо возрождается. "Кстати, - пояснил Годи, - существо-матрица вовсе не обязательно погибает, но если оно ухитряется выкрутиться, оно уже не настаивает на своих правах (таков инстинкт): новый, только что проросший, индивид, считается истинным, старый же становится его рабом.
   Годи не успел ответить на мой праздный вопрос, не плодят ли они таким образом рабов специально, так как с ним случилось то, чего мы и ждали (не обошлось): закатив глаза, он обмяк и, уронив кресло, повалился на бок. Я еле успел ухватить его за рукав и изменить направление падения тела, иначе он неминуемо угодил бы головой в камин. На лице его блуждала идиотская улыбка.
   Распластав тело на ковре, я, как было велено, кинулся к дверям, распахнул их, сбежал по ступенькам вниз и открыл входную дверь. Темная тень у меня над головой с шелестом вырвалась на улицу в сырую тьму. Я не сразу сообразил, кто это.