ЦВЕТЫ НА НАШЕМ ПЕПЛЕ

   - Наан?! - совсем не ко времени рассмеялся Лабастьер. - Ваш благородный отец назвал вас в честь моей прабабушки, которая, как гласит легенда, стала одной из двух самок первого на Безмятежной семейного квадрата... Какая ирония... А почему вы сказали "Наан", а не "Дипт-Наан"? Ваш возраст...
   - Потому что я не замужем, - отрезала самка. - Я не пожелала делить ложе с маака, и мой жених, такой же, как выяснилось, бесстыдный самец, что и ваш прадед, составил партию с другой самкой.
   - Ага! Выходит, не все считают так же, как вы?! - воскликнул Лабастьер, пропустив мимо ушей оскорбительный выпад в адрес своего великого предка.
   - Это было давно, - помотала головой самка. - С тех пор, как правительницей города стала я, закон семейных квадратов у нас не действует. И мы не собираемся возвращаться к старому... А втянуть меня в бессмысленную дискуссию у вас не получится.
   - Я давненько заметил, - встрял Лаан, - что когда самка долго живет без самца, она становится буйной и сварливой...
   - Ну все! Хватит! - рявкнула Наан, побелев от гнева. - Вы ведете себя так, словно не верите в то, что жить вам осталось от силы несколько часов!.. Довольно болтовни. Пора двигаться. - Самка повернулась к пленникам спиной и пошагала в сторону селения, называемого ею "город". Она пошла пешком потому, что королю и его спутникам лететь не позволяли намоченные крылья. Подручные Наан принялись грубо, толчками и зуботычинами, подгонять их.
   Но не успели они сделать и нескольких шагов, как ситуация вновь кардинально переменилась...

   Тихо с ветки на ветку две капли ползут,
   Им хотелось бы вместе быть.
   Только, слившись, от тяжести вниз упадут,
   Не успев от любви остыть.
   И, тотчас войдя в беспощадный грунт,
   Сгинут. Им - не любить, не жить.
   "Книга стабильности" махаон, т. IV, песнь XXIV; дворцовая библиотека короля Безмятежной (доступ ограничен).
   ...В небе еле слышно зашелестели крылья. Лабастьер оглянулся и в свете лун увидел, что со стороны реки к отряду строптивой Наан приближается не менее полусотни бабочек.
   Окружив своих пленников, отряд ощетинился клинками. Подоспевшие бабочки, в свою очередь, образовали в воздухе кольцо, а затем резко опустились вниз - так, что похитители короля оказались внутри.
   Но опустились при этом не все: небольшая часть из подлетевших осталась в небе, чтобы пресекать попытки окруженных покинуть позицию по воздуху.
   Бабочки, пришедшие на помощь королю, были незнакомы ему, и вооружены они были незнакомым, странным оружием.
   Все описанное произошло в считанные мгновения, так, что никто не успел проронить и слова. И без того озадаченный Лабастьер с еще большим удивлением обнаружил, что среди бабочек, оставшихся в небе, есть самки. Одна фигура показалась ему знакомой... Мариэль?!
   - Это бабочки Пиррона! - придя в себя первым, радостно сообщил свою догадку Лаан.
   Откликнуться Лабастьер не успел. Сделав короткий шаг вперед, один из бойцов, окруживших отряд Наан, весомо произнес:
   - Именем закона я требую немедленной выдачи нам короля и его спутников.
   Лаан узнал его. Это был сомуж Дент-Пиррона, маака Барми.
   - Как бы не так, - бросила Наан, и ее воины откликнулись одобрительным, но опасливым гулом.
   - Предупреждаю, - продолжил Барми, - наше оружие убивает мгновенно и на расстоянии.
   - А негодяй Пиррон уверял, что его любимая племянница только чертежи рисует, - пробормотал Лаан, явно воодушевляясь.
   Пауза чуть затянулась. А затем непокорная Наан, явно храбрясь, вскричала:
   - Бред! Нам ли бояться этих трусов?! Атакуем их!
   Количество вновь прибывших ненамного превышало численность отряда Наан, и в честном поединке, принимая во внимание недюжинные способности отважной Наан воодушевлять своих бойцов, исход боя был бы предрешен. Но оружие, в существование которого она не поверила или сделала вид, что не верит, все-таки действительно имелось.
   Отряд Наан кинулся в атаку, причем, используя крылья, его бойцы приняли горизонтальное положение, благодаря чему стали менее уязвимы для колющего оружия...
   В тот же миг незнакомый голос самки сверху выкрикнул:
   - Король! Ракши! Ложитесь!
   Названные, а вместе с ними и Лаан, рухнули на землю, еще не понимая, зачем это нужно... И тут же раздался грохот, подобный тому, который произвел давешний фейерверк в Веселом саду. Но коренная разница этих звуков состояла в том, что нынешний сопровождался не благоуханием, а отвратительной едкой вонью, что служил он не красоте, а смерти, и сопровождался не восторженными вздохами, а криками боли.
   За несколько секунд отряд Наан, обстрелянный снизу арбалетными стрелами и забросанный ручными гранатами сверху, был частично разбит и полностью деморализован. С десяток окровавленных мертвых тел лежало на земле, остальные бунтовщики, перепуганные, побросав свои клинки, стояли, демонстративно разведя руки в стороны: они сдавались.
   Лабастьер и его спутники поднялись на ноги.
   - Где Наан? - спросил король, но за звоном в ушах и сам не услышал собственного голоса и повторил громче: - Где атаманша?!
   Отозвался Лаан:
   - Убита, - кивнул он в сторону. Лабастьер посмотрел в указанном направлении. И сразу же отвернулся. Изуродованное тело бесстрашной самки представляло собой жалкое зрелище...
   Тем временем бабочки Пиррона под предводительством Барми связывали пленников, собирали их оружие, возились с телами погибших.
   Лабастьер почувствовал, что кто-то позади него перерезает путы на его руках. Флуон лопнул, и король обернулся. Это была Мариэль. Они порывисто обнялись.
   - Вы спасли нас от смерти, - произнес король с благодарностью. - Вы вернулись к Пиррону и привели сюда его отряд... Как вы сумели добраться сюда в столь короткий срок? - Он отпустил ее и отстранился в некотором смущении.
   - Вместе с остальными я воспользовалась приспособлением, которое они называют "прыжком бескрылых"...
   - Ясно, - кивнул Лабастьер. - Пиррон рассказывал мне об этой штуковине... Итак, - обернулся он к Лаану, - как это ни прискорбно, но правительница этого селения убита. Не думаю, что его жители в связи с этим будут очень уж рады нашему визиту. Тем паче что все они, насколько я понял, отменные строптивцы, предпочитающие жить по своему, а не по королевскому, закону и даже называют свое селение запрещенным словом "город".
   - А я и не позволю вам нанести этот опасный визит, мой король, - безапелляционно заявил Лаан.
   - Вот как? - поднял брови Лабастьер. - А как же тогда я сумею установить там порядок?
   - Вам все еще мало? Вновь только чудо спасло вас от гибели. А впереди еще полсотни селений. Если вы будете продолжать "наводить порядок" в них, вы неминуемо оставите королевство без наследника. Так что настоятельно советую вам, мой друг, заняться этим только после рождения сына и в сопровождении хорошо вооруженного отряда. Такого, как, например, этот. А сейчас, Ваше Величество, - сменил Лаан тон с приятельского на официальный, видя, что король хмурится, - лишь только наши крылья высохнут, мы подобру-поздорову отправимся домой.
   - Не слишком ли много ты на себя берешь, брат-махаон? - мрачно осведомился король. - Близость смерти, конечно же, всех сближает и уравнивает, независимо от рангов... Но опасность уже позади. Так вот: я не собираюсь возвращаться домой, не найдя невесты.
   - А по-моему, вы уже нашли ее...
   - Я не понимаю тебя, друг мой, - отозвался король, несколько опешив.
   - Она перед вами, - заявил Лаан, указывая на Мариэль. (Его руки уже были свободны.)
   - Наглец! - гневно вскричал Лабастьер. - Мариэль - невеста Ракши, и честь никогда не позволила бы мне...
   - Уймитесь, Ваше Величество, - перебил его Лаан, - взгляните-ка лучше сами на этого юношу.
   Лабастьер обернулся и увидел, что лицо стоявшего в двух шагах от него связанного Ракши осыпает поцелуями синеглазая Тилия - оружейница, племянница Дент-Пиррона. И тот явно не собирался ей сопротивляться.
   - Ракши, вы что, действительно любите эту девушку? - ошарашенно спросил король.
   Тилия отпрянула и, наклонившись так, что лица ее Лабастьер теперь видеть не мог, принялась распутывать Ракши руки.
   - Моя жизнь принадлежит Мариэль, - произнес Ракши твердо.
   - О! Какие же вы все идиоты! - вскричал Лаан. - Мариэль, милая, вы единственная среди них здравомыслящая бабочка! Так помогите мне хотя бы вы! Повторите то, в чем признались мне вечером, когда эти надутые, как шар-птицы, самцы летали за хворостом.
   - Я же просила вас молчать, - начала Мариэль укоризненно, - и вы поклялись мне...
   - Повторите, - властно потребовал Лабастьер, чувствуя, как кровь бьется у него в висках.
   Решительно посмотрев ему в лицо, девушка сказала:
   - Я призналась Лаану в том, что люблю вас. Но...
   - Никаких "но"! - замахал на нее руками Лаан. - А теперь вспоминайте, мой король, что вы мне говорили прошлой ночью, когда выпили зелья Пиррона! Вы, мой друг, сказали, что, кроме Мариэль, вам не мила ни одна самка на свете, и в связи с этим вы и вовсе намерены навек остаться холостяком. Припомнили?!
   По тому, каким сконфуженным стало выражение лица Лабастьера, было абсолютно ясно, что он вспомнил эти свои слова.
   - Так-то! - вскричал Лаан и обернулся к Ракши: - Все, друг-маака! Забирайте свою Тилию и женитесь на ней.
   Синеглазка, закончив распутывать Ракши руки, выпрямилась, и стало видно, что лицо ее сияет озорной радостью.
   - Но я поклялся Мариэль... - начал Ракши, однако Лаан перебил его:
   - Да не нуждается она в вашей верности! Она любит короля! А клятва... Я, например, только что нарушил сразу две клятвы - Мариэль и королю; но если кто-нибудь посмеет сказать, что у меня нет чести, я немедленно буду драться с ним... Далась вам эта клятва, дружище?!
   Ракши и Тилия, Мариэль и Лабастьер обескураженно переглядывались.
   - Он прав, - выдавил наконец Лабастьер.
   - Он прав, - эхом, еле слышно, отозвался Ракши, глядя на Мариэль, и во взгляде его читалась мольба о прощении. - Я и сейчас готов отдать за тебя жизнь... - Его голос становился тверже. - Да. Но Тилия... Один взгляд, одно слово... Я и сам не знаю, почему это случилось... А когда мы клялись друг другу, мы ведь еще ничего не понимали...
   - Он прав! - не дослушав экс-жениха, звонко воскликнула Мариэль и кинулась на шею... Лаану. А еще через мгновение его уже зацеловывали обе самки.
   Лабастьер и Ракши глянули друг на друга и, внезапно расхохотавшись, обменялись рукопожатием. Все еще смеясь, Лабастьер огляделся по сторонам.
   Оставшиеся в живых бойцы правительницы Наан сидели на земле - связанные, с намоченными крыльями. Рядом стояли бабочки Пиррона. И все - и друзья, и враги, - затаив дыхание, с любопытством прислушивались к разговору монарха и его сотоварищей.
   - Вот так представление мы устроили! - покачал головой Лабастьер. - Скажем прямо, мы выбрали не самые подходящие время и место для решения своих сердечных проблем...
   - Я вообще не понимаю, зачем надо было сюда тащиться, - с напускным недоумением заявил Лаан, которого самки наконец оставили в покое. - Я ведь, Ваше Величество, сразу, еще на хуторе у Мариэль, сказал, что вашей женой должна быть именно она.
   - Ладно, ладно, - усмехнулся король. - Только не рассчитывай, что я теперь буду день и ночь благодарить тебя. Ты ведь уже заработал свой выигрыш, заполучив ее в диагональ.
   Тем временем Тилия в радостном порыве прижалась лицом к плечу Ракши, а Мариэль взяла Лабастьера за руку и заглянула ему в лицо. Ее взгляд был полон удивления и радости:
   - Ваше Величество, неужели я действительно стану королевой? А я-то думала, что мне всю жизнь придется прятать свою любовь и довольствоваться тем, что вы где-то рядом...
   - А я, - посерьезнел Лабастьер, - я спрятал свое чувство так глубоко, что лишь сейчас, под натиском этого плута, - кивнул он на Лаана, - впервые признался в нем сам себе...
   Заря поднималась над лесом на противоположном берегу речки. Первые ее лучи, пробиваясь сквозь листья и становясь от этого лиловыми, тронули и согрели тех самых бабочек, которые сперва убивали друг друга, а затем с не меньшим увлечением наблюдали за мелодраматическим развитием в отношениях короля и его друзей...
   Лаан, покопавшись в сваленном в кучу оружии, нашел кинжал короля, свою саблю и шпагу Ракши. Раздав оружие, он встряхнул крыльями, проверяя, насколько они высохли:
   - Ха! А чешуйки-то держатся! - сообщил он. - Как родные. Минут через двадцать уже можно будет лететь. Как там наши сороконоги? Небось, бедняги, отчаянно перепугались и уже не надеются, что мы вернемся.
   Но судьбы подданных беспокоили Лабастьера значительно больше.
   - Мне жаль, что это утро, утро великой радости, кому-то принесло смерть, - покачал он головой. - Сколь бы преступна ни была предводительница этих несчастных, отдадим ей должное: она была отважной и по-своему честной самкой. Надо освободить их, - кивнул он в сторону пленников.
   - Когда полетим, тогда и развяжем им ноги, - ворчливо возразил Лаан. - И запомните! - обратился он к пленникам, грозно сведя брови. - Его Величество еще вернется! Сразу, как только эта достойнейшая самка, - указал он на Мариэль, - родит ему наследника. А она сделает это, и очень скоро, помяните мое слово. Так что, злодеи, навести у себя порядок советую вам самим, загодя.
   - И похороните погибших со всеми подобающими героям почестями, - добавил Лабастьер. - Такова воля вашего короля.
   Обратный путь.
   "Прыжки бескрылых" у бойцов отряда Пиррона закончились, еще когда они мчались спасать короля и его друзей, так что сейчас все летели самым тривиальным образом.
   Добравшись до места, где были вынужденно брошены сороконоги, Лабастьер обнаружил, что зря за них беспокоился Лаан. Оказалось, к ним еще на тот путь был приставлен самец маака из селения Пиррона, и животные выглядели сытыми и вполне довольными.
   - Это место теперь твое, Мариэль, - великодушно заявил Лаан, указывая на седло Умника позади короля.
   - Но к Ракши, я думаю, сядет Тилия, - возразила та, - как же тогда вы? Лучше будет, если...
   - Лучше будет, если ты раз и навсегда перестанешь мне перечить, - прервал ее Лаан. - Не забывай, я уже почти что сомуж короля, и строптивости в нашей семье я не потерплю!
   При этом он так подмигнул ей, что Лабастьер, соскочив с сороконога на землю, хотел немедленно как следует отдубасить его. Но тот взмолился:
   - О, простите меня, Ваше Величество. Я заговариваюсь от счастья... А глаз, глаз подергивается от волнения... - Заметив, что гнев короля больше напускной, чем взаправдашний, он сварливо добавил: - И, между прочим, не надо лишать меня последних сил, которые я берегу для полета; путь-то предстоит неблизкий! Правда ведь? - обратился махаон к Умнику, и тот всем своим видом подтвердил верность его слов.
   Махнув рукой и стараясь не рассмеяться, король вспорхнул обратно в седло. Да и мог ли он сердиться на друга всерьез?
   Далее две пары влюбленных двигались верхом, а отряд Пиррона и присоединившийся к нему Лаан сопровождали их по воздуху. Бежать сороконоги способны значительно быстрее, чем могут лететь бабочки, но чтобы не приходилось никого поджидать, наездники сдерживали животных и время от времени, чтобы летящие могли отдохнуть, устраивали короткие привалы. Иногда остановки были и вынужденными: когда перед сороконогами возникали те или иные преграды. Тогда отряд, подоспев, по очереди переносил перепуганных зверей через овраг или ручей, и они продолжали путь.
   Во время одной из таких передышек Лабастьер перекинулся несколькими словами с синеглазой Тилией. Конечно же, она была очень мила, но... Его несказанно забавляла мысль о том, что эту самку Ракши предпочел самой Мариэль, и ему очень хотелось понять, как же такое могло произойти.
   - Я думаю, дорогая Тилия, вы сделали завидный выбор, - обратился король к девушке. - Я обещал Ракши и Мариэль, что они отправятся со мной в столицу и останутся при дворе. Теперь это распространяется на вас, и я надеюсь, вы не откажетесь от этого предложения. С Ракши мы знакомы совсем недавно, но благодаря ряду качеств я уже включил его в число своих лучших друзей. Он смел и благороден, добр и великодушен...
   - Мне не нужно расхваливать его, Ваше Величество, - мягко остановила короля самка, - это было бы пустой тратой вашего драгоценного красноречия. Мне было достаточно нескольких минут общения с ним, чтобы понять, что мы рождены друг для друга.
   - О да, понимаю, - кивнул головой Лабастьер, - то же случилось и со мной, когда я увидел Мариэль. И все-таки, если бы не Лаан...
   - Кроме вашего друга мы должны благодарить и удивительное стечение обстоятельств, - возразила Тилия. - На балу Пиррона мы с Ракши и словом не перемолвились о своих чувствах. Его удерживала честь, а меня - гордость. Лишь известие о том, что он вместе с вами находится в смертельной опасности, вывело меня из состояния меланхолии, в которое я впала сразу, как только вы нас покинули. Ведь я была уверена, что больше никогда не увижу того, кого полюбила больше жизни. А если бы я не занималась оружием, меня бы не взяли с собой, и тогда... Все это похоже на чудо.
   Тихий смех Мариэль заставил Тилию и Лабастьера обернуться.
   - Там, где любовь, там и чудо, - улыбаясь, сказала та, - простите, что я невольно услышала конец вашей беседы. Меня послал за вами Ракши: в седельной сумке Ласкового сохранился последний сосуд с напитком бескрылых, и мы посчитали, что это очень кстати. В нашем селении помолвки принято отмечать несколькими глотками... Все уже приготовлено.

   "О взгляни, гусеницу несет муравей,
   Разве он, Первобабочка-Мать,
   Не прекрасен в своем неустанном труде,
   Пусть он и не умеет летать?"
   Улыбнулась она: "Это нужно, скорей,
   У поклажи его узнать".
   "Книга стабильности" махаон, т. IX, песнь XXII; дворцовая библиотека короля Безмятежной (доступ ограничен).
   И это было только начало праздника. Бал, который устроил Дент-Пиррон в честь того, что король нашел-таки, наконец, невесту, а также в честь своей племянницы, которая должна в ближайшее время стать придворной, был еще более роскошен, нежели давешний. Конечно же, все были слегка шокированы неожиданной перетасовкой в компании короля, но, во-первых, такой исход устраивал всех, а во-вторых, он придавал веселью некий особый налет авантюрности и бесшабашности.
   Праздник, сопровождаемый обильными возлияниями, танцами и фейерверками, длился двое суток, на третьи же вновь настало время расставания. До самого края селения король и его спутники шли пешком, сопровождаемые толпой восторженных подданных. Боевой отряд Дент-Пиррона был тут же, по поручению правителя он подрядился сопровождать короля до самой столицы.
   Свою лепту в это решение внес и Лаан, заявив: "Вы поедете в седлах, а я, выходит, один буду по небу лететь?!" Но как раз эта-то проблема была решена моментально: услышав слова Лаана, к его великому восторгу, Пиррон тут же подарил ему великолепного молодого сороконога по кличке Прорва.
   - Он любит поесть почти так же, как я, - объяснил Дент-Пиррон происхождение этого имени и заверил: - Но у него-то это от молодости и быстро пройдет.
   Прощаясь, правитель селения отозвал короля в сторонку.
   - Я - старый толстый махаон, и бояться в этой жизни мне уже нечего, - сказал он. - Потому напоследок хочу заметить вам вот что. Мир меняется. Да, он меняется, мой господин, нравится нам это или нет. И то, что когда-то было единственно правильным для него, сегодня, возможно, ему уже не соответствует или даже мешает...
   - О чем это вы, милейший?
   - Все о том же, Ваше Величество. Тилия рассказала мне, как нелегко было всем вам расстаться с устаревшими представлениями... А уж как счастливы вы теперь, сделав это.
   - Ну и?..
   - Я очень рад, что вы сумели так поступить. Это внушает мне надежду. Подумайте, а может быть, и с изобретательством дело обстоит подобным же образом?
   - Ах вот оно что. Вы снова за свое...
   - Не будь "прыжков бескрылых", не будь того оружия, которое мастерит моя племянница, как я ни пытался отучить ее от этого, вас могло бы уже не быть в живых... Все-все-все, - замахал руками толстяк, видя, что король хмурится, - я вовсе не хочу оказывать на вас давление, и не напрашиваюсь на благодарность... Я замолкаю.
   - Хорошо, мой друг, - сжав его пухлую ладонь в своей руке, сказал Лабастьер. - Я обязательно подумаю над тем, что вы сказали. И какое бы решение я ни принял, поверьте, моя симпатия к вам безгранична.
   Дент-Пиррон выдернул руку и утер со щек внезапные слезы.
   - Слышала бы это моя дорогая, моя любимая женушка Дипт-Рууйни, - пробормотал он, качая головой. Затем, шмыгнув носом и не сказав больше ни слова, он повернулся и побрел обратно в селение. Глядя на золотые и серебряные полосы его одеяния, Лабастьер подумал, что на округлом теле махаона эти полосы напоминают раскраску лесных шар-птиц. Может быть, эти цвета вовсе не фамильные? Может быть, просто Пиррону хочется хотя бы внешне походить на то, что способно летать?
   За правителем потянулись и остальные провожающие. Причем никто из них не воспользовался крыльями, видя, как расстроен Пиррон, и не желая лишний раз напоминать ему о том, чего он лишен,
   ...В последнее пристанище последнего т'анга, закованное в камень селение, решили не заезжать. Времени с памятных событий прошло совсем еще немного, и король посчитал, что вряд ли его визит сюда чем-то поможет тем, кто остался жив, и вряд ли также он будет им приятен. Он обязательно собирался наведаться сюда, но несколько позже.
   Однако любопытство взяло свое, и, поручив бабочкам из отряда вместе с сороконогами двигаться в обход, Лабастьер и Лаан полетели прямиком над селением.
   - Смотри в оба, - предупредил король, - помни о крылодере!
   Но предупреждение оказалось излишним. Как ни вглядывались друзья вниз, на мощенных светло-зеленым и бирюзовым кварцем тротуарах они не заметили никаких признаков жизни.
   Зато в небе порхало несколько десятков бабочек, и это доказывало, что окончательно жизнь в селении все ж таки не остановилась. Собственно, это и было тем единственным, что хотел выяснить Лабастьер, потому, стараясь не столкнуться ни с кем из жителей нос к носу, разведчики сперва добрались до центра, а затем свернули вбок, так, чтобы быстрее догнать идущий в обход отряд.
   - А может, спустимся? - предложил Лабастьер, пролетая над изрезанным вертикальными щелями конусом крыши дворца Дент-Маари.
   - Не стоит, - мотнул головой Лаан, - бессмысленный риск.
   - А я все-таки склонен не послушаться тебя, брат махаон, - заявил король. - Хочу посмотреть поближе, как они там.
   - Мой господин! - обернулся Лаан, и Лабастьер с удивлением обнаружил, что лицо друга выражает крайнюю степень отчаяния. - Я прошу вас! Ради меня, ради нашей дружбы, летим отсюда как можно быстрее!
   - Прости, я не понимаю...
   - Я не думал, что это будет так мучительно. Вид этих домов и улиц снова заставил меня вспомнить о раз и навсегда утерянном счастье. Вы не можете и представить... Давайте поскорее покинем это место, чтобы в обыденной суете я поскорее вновь позабыл, как бессмысленна моя жизнь. И поспешим к нашим друзьям, я не удивлюсь, если и с ними сейчас творится нечто подобное.

* * *

* * *

   Танцы обезумевших светляков,
   Песни безмозглых любовников;
   Улитки, вырвавшиеся из оков
   Раковин уютных домиков...
   Что с миром? Куда он лететь готов?
   И как наказать виновников?..
   "Книга стабильности" махаон, т. IX, песнь XXI; дворцовая библиотека короля Безмятежной (доступ ограничен).
   Время шло, и животик Мариэль стал заметен уже и постороннему взгляду. Ей стало тяжело летать. У Лабастьера Шестого появился прекрасный повод отклонять аудиенции, ссылаясь на недомогание жены, и теперь вместе наедине они бывали почаще. Это было приятно, но иногда и мучительно. Конечно же, Мариэль нередко удовлетворяла страсть мужа тем или иным нетрадиционным способом, но почти всегда после этого между ними возникало чувство некоторой отчужденности, которое они не могли рационально объяснить ни каждый себе, ни друг другу.
   Потому, честно и бережно ухаживая за женой дни напролет, по вечерам Лабастьер нередко старался задержаться или в кабинете, или в библиотеке, или в саду. Иногда он проводил время, просто беседуя с Лааном или Ракши, иногда они, попивая "напиток бескрылых", планировали свои будущие экспедиции по Безмятежной... Главное, чего добивался Лабастьер, - чтобы Мариэль уснула, не дождавшись его. Лишь тогда он прокрадывался в спальню и осторожно, стараясь не разбудить ее, ложился рядом.
   Однажды, в очередной раз проделав подобный маневр, он тихонько влез в гамак, сложил крылья на одну сторону, укрылся ими и примостился, спина к спине, к спящей жене. Спустя совсем немного времени, раздумывая о Мариэль и о том великом подарке, который она ему готовит, он погрузился в мягкое теплое марево полузабытья. Но мысли продолжали свое бесконтрольное движение, перетекая в сон и становясь все более откровенными и все менее целомудренными. Это было еще не сновидение, а только фантазия на уровне ощущений... Но ощущения эти имели совершенно определенный толк...
   И именно в это время, то ли во сне, то ли наяву, Лабастьер почувствовал, как легкие руки самки принялись ласкать его тело, и перевернулся к ней лицом. Губы коснулись любимых губ, а все те же нежные руки направили его возбужденную плоть в горячее лоно...
   Лабастьер встрепенулся, проснулся окончательно и увидел перед собой лицо... Фиам.
   - Ты?.. - выдохнул он, не в силах заставить себя отстраниться от ее объятий. - Где Мариэль?!
   - Я здесь, милый, - услышал он тихий голос жены. - Я хочу этого... Я буду в гостиной.
   Час напролет король и самка-махаон тешили друг друга изнурительными и блаженными ласками. В один из редких моментов отдыха Фиам, не без ноток гордости в голосе, заметила: "Хоть мы, маака и махаоны, и живем так тесно вместе, мой милый король, у каждого из наших народов есть особенности традиционного воспитания. Заниматься любовью меня учили тогда же, когда учили читать и писать, - и закончила чуть насмешливо: - А бедняжке Мариэль до всего приходится доходить своим умом".
   Лабастьер был вынужден признать ее правоту. "Своим умом" приходилось доходить не только Мариэль, но и ему. Однако в этом совместном с ней постижении премудростей плотских наслаждений имелась масса прелестей, главной из которых было то, что они любили друг друга... Но Фиам вытворяла такое... Чтобы до такого додуматься, им с Мариэль потребовались бы годы. Это просто завораживало.
   ...Выходя из спальни, Лабастьер облился потом стыда, представив, как и что он будет сейчас говорить Мариэль. А как он завтра посмотрит в глаза Лаану?.. Должен ли он скрывать от него происшедшее или...
   Но додумать он не успел, уставившись на открывшуюся ему картину. С ножницами и угольками в руках Мариэль и Лаан ползали по расстеленному на полу гостиной отрезу светло-голубого шелка, явно выкраивая из него комбинезончик с отверстиями для ног, какие в последнее время имеют обыкновение напяливать на своих драгоценных гусеничек благородные столичные самки.
   - А! Натешились?! - услышав шорох, поднял голову Лаан и то ли осуждающе, то ли лукаво оглядел жену и друга.
   - Но я... э-э... - попытался собраться с мыслями Лабастьер, но Лаан перебил его:
   - Не беспокойся, - ухмыльнулся он своей бесстыжей обескураживающей улыбочкой, - мы с Мариэль свое еще наверстаем.
   Лабастьер хотел было возмутиться, но тут же осознал, что не имеет на это никакого права, и только досадливо хрюкнул. Это заговор, понял он. Заговор самых близких ему во всем мире существ против его упрямой застенчивости. И сопротивляться этому заговору нет ни малейшего смысла.
   ...Доступная только представителям высшей знати Королевская библиотека, где Лабастьер Шестой с супругой стали проводить большую часть появившегося у них свободного времени, была не слишком-то обширной. В основном здесь хранились свитки флуона с выдавленными на них каллиграфами законами, указами и распоряжениями монархов, начиная от Лабастьера Второго.
   Были тут и "летописи", вести которые вменялось в обязанность придворному церемониймейстеру. Тут же наличествовали топографические карты и планы, описывающие исследованную местность, "Гастрономические отчеты" (списки всего съедобного и несъедобного, найденного на Безмятежной), "Реестр дозволенных приспособлений", кое-какая справочная и учебная литература.
   Только в специальном отделении, доступ в который имели лишь члены королевской семьи, содержались записи иного характера. Выполнены они были рукой Наан, возлюбленной жены Лабастьера Мудрого, и представляли собой изложение единственной культурной ценности древности, которую та посчитала нужным сохранить для потомков первых колонистов Безмятежной, в то же время засекретив ее. Конечно же, это была "Книга стабильности" махаон.
   Шестистишия "Книги", которой Мариэль не на шутку увлеклась, будоражили воображение красотой и часто ускользающим, но явно присутствовавшим в них смыслом. Однако того, что она в них искала прежде всего - однозначного подтверждения космического происхождения бабочек Безмятежной - она не обнаруживала.
   Подавляющее большинство реалий, встречавшихся в "Книге", были прекрасно знакомы ей - звезды, ручей, вода, рыба (так порой называют сельчане волосатого угря), паук, улитка (ракочервь)... Неясным было, правда, что, например, за "паутину" якобы плетет лесной паук и что за "гнезда" строят шар-птицы (или птицы-пузыри, в "Книге" употреблялось только слово "птица", без уточнения), но подобные нелепости Мариэль относила на счет фантазии древних авторов.
   Вовсе незнакомыми были слова, явно означавшие неких представителей фауны - "кот", "муравьи" и "светляки", но это абсолютно ничего не доказывало, ведь это могли быть и просто устаревшие названия и имена вымерших или даже сказочных зверей. А наличие в тексте таких неизвестных персонажей-бабочек, как Дент-Дайан, Охотник и Первобабочка-Мать, говорило лишь о том, что "Книга" - осколок чего-то большего, возможно, что и существовавшей когда-то, но погибшей культуры.
   Мариэль поделилась этим соображением с мужем, и тот согласился с ней, пойдя при этом в уничижении предков еще дальше, чем она.
   - Полная дребедень, - заявил он, оторвавшись от "Реестра дозволенных приспособлений" и выслушав несколько прочитанных Мариэль строф. - Туманно и претенциозно.
   - А мне кажется, что-то здесь все-таки есть. И уж точно, это красиво. Вот, например:
   Капли влаги - душа дождя, дождя,
   Грозный хор их - небесный гром.
   У души нет закона и нет вождя,
   Но сливается дождь ручьем.
   Две улитки пьют из ручья, ведя
   Тихий спор. О любви притом.
   - Разве это не про нас?!
   - Хм, - пожал плечами Лабастьер, - про нас? Про дождь вообще ничего не ясно, а про улиток... Вот уж не думал, что тебе понравится сравнение с ракочервем. Гнусная, надо сказать, тварь... Впрочем, - добавил он, заметив, что Мариэль хмурится, - я в этом ничего не понимаю. Пусть будет про нас... Дай-ка я лучше поцелую тебя.
   Выполнив это намерение, он вновь уткнулся в приглянувшийся ему свиток:
   - Ты только послушай: "Строго-настрого, под страхом смерти, запрещается создавать устройства, позволяющие читать чужие мысли..." Ха! Выходит, это возможно? Вот же гадость...
   Так и бежало их время в ожидании появления сына. (Хоть Лабастьер и с некоторым недоверием выслушал мать-королеву, утверждавшую, что у королей Безмятежной не бывает дочерей, он таки был вынужден признать: действительно, он никогда и ничего не слыхал о самках, в жилах которых с рождения текла бы королевская кровь.)
   И этот час настал. Схватки, отошедшие воды... Короля не пускали в комнату, где две пожилые бабочки-маака помогали Мариэль разрешиться от бремени. Волнению его не было границ, он прислушивался к звукам, доносящимся из-за перекрытия, то и дело заставляя замолчать друзей, дежуривших в гостиной вместе с ним...
   Эти дни он почти не спал, но все же в тот момент, когда все и произошло, он как раз на миг задремал в плетеном кресле.
   - Свершилось, - тронул его плечо церемониймейстер Жайер, выводя из забытья, - королева зовет вас, Ваше Величество.
   И он вбежал в комнату, воздух которой был пропитан благовониями, и первое, что он увидел, было бледное, осунувшееся, но словно светящееся изнутри лицо любимой на розовом шелке подушек. Но серые глаза ее были сухими и ясными... И она смотрела на мужа так, словно одержала победу и ожидала от него похвалы.
   Он скользнул взглядом... К ее груди, к той самой груди, которой доселе с трепетом касался только он, извиваясь и подрагивая, присосалось продолговатое зелено-коричневое мохнатое существо...
   - Как ты? - выдавил из себя Лабастьер Шестой, - как ты, любимая?
   - Мы - в порядке, - ответила ему Мариэль, сделав особый нажим на слове "мы". - А вот ты плохо выглядишь, милый. Тебе надо поспать.
   - Спать?! - вскричал король так, словно в его присутствии было произнесено неприличное слово. - Никогда!
   Гусеничка вздрогнула и, оторвавшись от соска, огляделась по сторонам.
   Тихо засмеявшись, Мариэль приподняла личинку на вытянутых руках:
   - Тогда подержите наследника, Ваше Величество, я попробую встать.
   - А ей уже можно? - встревоженно спросил король одну из бабочек-повитух, опасливо разглядывая чадо.
   - О да, - покивала пожилая самка, - роды королева перенесла прекрасно.
   Делать было нечего, и Лабастьер Шестой дрожащими руками принял личинку.
   Та, внезапно перестав извиваться, принюхалась, затем, изогнувшись, ткнулась ему в рукав и задумчиво пожевала материю. Потом фыркнула, глянула на отца черными бусинками глаз и вдруг... чихнула и заразительно хихикнула.
   И десяток столпившихся за спиной короля приближенных, не удержавшись, расхохотались ей в ответ.