ЦВЕТЫ НА НАШЕМ ПЕПЛЕ

   - Прости. - Она была уже не рада, что затеяла этот разговор. - Понимаешь, хоть я и Посвященная, но знаю далеко не все. Я не знаю, например, почему думатель не становится бабочкой.
   - He знаешь? - В голосе Сейны послышалось недоверие.
   - Не знаю. Но... я не хотела причинить тебе боль.
   - Не знаешь... - Сейна покачала головой. Казалось, ее мысли витают сейчас где-то далеко. - Что ж, я еще никому этого не рассказывала.
   - Может быть, не стоит...
   Но Сейна, не слушая ее, то и дело останавливаясь и выдерживая тягостные паузы, повела свой невеселый рассказ.
   Ее семья - Абальт - имела некую родовую тайну. В чем она заключалась, Сейна не знала до самого замужества, но ореол таинственности ощущала с первых дней превращения.
   Мать Сейны, Посвященная Руппи Абальт, служила смотрительницей группы гусениц в инкубаторе. Это непростое, но почетное занятие. Следить за здоровьем и правильным развитием личинок, помогать им легче переносить две обязательные линьки и закукливание; разматывать коконы, получая из них флуон - грубоватый, но прочный шелк... К той же традиционной в семье профессии она подготовила и Сейну.
   Руппи была неразговорчива и не баловала дочь лаской. Нередко, без всякой на то причины, Сейне казалось, что она в чем-то провинилась перед матерью, особенно когда ловила на себе ее брошенный искоса, испытующий взгляд. И еще ей казалось, что, глядя на нее, Руппи спрашивает себя: "Выдержит ли она? По силам ли ей?.." Что? В чем ее тайное предназначение?
   Спросить об этом напрямик Сейна не решилась ни разу.
   Слушаясь, как и положено, во всем прежде всего мать, душой она была больше привязана к отцу, что у маака вообще-то считается чуть ли не порочным. Во всяком случае, это серьезный пробел в воспитании.
   Алабан не отличался умом, был сентиментален и слезлив. Но это-то и притягивало к нему Сейну. Руппи объясняла ей законы и правила, учила ее выживать и быть хозяйкой жизни... А Алабан рассказывал ей странные, нигде не записанные и передающиеся только устно предания самцов.
   Однажды, прилетев с работы в гнездо позже обычного и в приподнятом настроении, Сейна объявила Алабану, что решила выйти замуж.
   - И кто же твой избранник? - Алабан утер руки о фартук и присел на коврик возле нее, за обе щеки уплетающей куски жаренной на вертеле устрицы. (Никто не умеет готовить ее так вкусно, как Алабан, и Руппи не раз отчитывала его за то, что он слишком балует Сейну необязательной пищей.)
   - Его зовут Сафши, - сообщила Сейна. - Руппи только что познакомила меня с ним. Она сейчас там - в гнезде Мионитов.
   - Он - Мионит?
   - Да, он сын Посвященной Мионы. Он очень красивый и дисциплинированный. Когда Руппи спросила, не желает ли он, чтобы я взяла его в мужья, он ответил, что стать членом семьи Абальт - великая честь для него...
   Тут только она заметила, что по щеке Алабана стекает слеза.
   - Как она могла, как могла... - с трудом разобрала она его бормотание.
   - Что ты? В чем дело? - Она перестала есть и обняла его за плечи. Ей было немного смешно. Она привыкла к тому, что самцы тяжело переносят любое нарушение привычного хода явлений, пугаются любых перемен.
   - Нет, нет, ничего, девочка... - бормотал он, успокаиваясь. - Ничего не случилось... Выходит, так надо...
   ...Сейна не придала серьезного значения этой сцене и вспомнила о ней лишь после официальной регистрации брака, когда ее неожиданно вызвали в средний ярус Координационного Совета, где располагается ложе Гильдии Посвященных.
   С трепетом вошла она в секцию со светящимися стенами. Что могло понадобиться тем, кто знает все секреты бытия, от нее - молодой смотрительницы гусениц?
   - Ты - Сейна? - уточнила развалившаяся в гамаке пожилая самка, по всей видимости - секретарь Гильдии.
   - Да, - кивнула она.
   - И ты взяла в мужья сына Мионы из семьи Мионитов?
   Она кивнула еще раз.
   - Так знай, Сейна, что теперь мы вынуждены принять тебя в Гильдию, ибо должны открыть тебе одну из тайн маака.
   Сейна почувствовала, как дрожат ее колени.
   - Надень это. - Секретарь протянула ей диадему...

* * *

Когда ослеп, он прозрел, прозрел, Когда забыл, он узнал. Когда получал, он еще хотел, Получив же, тотчас терял... Постоянство и смерть - суть одна стезя, Он отцом двух личинок стал.

   "Книга стабильности" махаон, т. I, песнь III; мнемотека верхнего яруса.
   Вечером, проверяя караул, Инталия обнаружила, что исчез Рамбай. Повода для беспокойства за его жизнь у Ливьен не было: двое часовых и двое караульных отдыхающей смены, значительно менее приспособленные к местной обстановке, были живы и невредимы. Нет, было очевидно, что он просто самовольно улетел в джунгли.
   Ни словом, ни движением Инталия, рапортуя, не выдала своих чувств по этому поводу. Но взгляд ее торжествовал... В финале рапорта она хладнокровно предложила вновь усилить караул, ибо Рамбай, побывав в лагере, знает и расположение, и систему движения часовых, и нападение дикарей под его началом грозит их легкий победой...
   Само собой, Ливьен не одобрила эту меру.
   Она и не подозревала, что успела так сильно привязаться к нему. Хотя, возможно, так действовала на нее атмосфера недоверия окружающих. Она чувствовала себя изгоем, изгоем был и Рамбай. С ним ей было легко. Оказывается, весь этот день она прожила в ожидании встречи с ним, чтобы рассказать обо всем, что узнала от Сейны и пережила за этот срок.
   Но удар она выдержала стойко.
   - Рамбай воспитан дикарями, - сказала она Инталии, строго глядя ей в глаза. - К сожалению, я не успела объяснить ему, что такое дисциплина и сколь важна она в нашем положении. Это мое упущение, я признаю его. Он вернется.
   На самом деле она была более чем растеряна. Значение и необходимость дисциплины Рамбай понимал не хуже городских самок, и она знала это.
   - Нужды усиливать караул нет, - продолжала она. - С его стороны провокаций не будет.
   Вот это она произносила уже с полной уверенностью. Какие провокации?! Он изгнан из племени, и он любит ее.
   Любит? Как же он мог уйти, не посоветовавшись с ней? А вдруг с ним все же стряслось что-то непоправимое?..
   Если он появится, она обрушит на него весь гнев, на какой только способна. А пока - нужно держаться. Нужно взять себя в руки еще крепче, чем прежде.
   Приказав Инталии, не поднимая паники, в обычном порядке готовить группу к отбою, Ливьен прошлась по лагерю и, вернувшись в палатку, улеглась на циновку, не надеясь, правда, что сможет уснуть. Но даже если бы ей и удалось это, сон ее был бы недолог: минут через двадцать в палатку вползла Сейна. То, что она рассказала, перепугало Ливьен до дрожи в коленках, и она еще раз порадовалась, что завела себе подругу.
   Оказывается, Инталия, в полном соответствии приказу Ливьен, паники не поднимала. Но часовым дала распоряжение при появлении Рамбая открывать огонь, даже без предупредительных окриков... Сейна случайно услышала это и поспешила сюда.
   Формально координатор была абсолютно права. По ее логике Рамбай - или предатель, или дезертир. Даже если он и не имеет коварных намерений, он оставил пост, а по законам военного времени такой проступок карается смертью. Поэтому Ливьен не стала пытаться переубедить ее. Вместо этого она, поблагодарив Сейну, сама отправилась в палатку караула.
   Выслушав ее, караульные отдыхающей смены - биолог Аузилина и стрелок Биньюат - сухо ответили, что нарушать распоряжение координатора не имеют права. Ливьен, ругаясь про себя на чем свет стоит, была вынуждена оживить Камень. Караульные больше не спорили, но и не разговаривали с ней.
   Так же молча Ливьен сидела в их палатке до тех пор, пока они не ушли менять часовых. А когда появились снятые с поста - лингвист Иммия и стрелок Петриана, - провела с ними ту же процедуру.
   Выждав, пока свет Камня померкнет, она отправилась обратно к себе. Но отдохнуть сегодня ей было не суждено. В палатке сидел... Рамбай. Он вертел в руках неизвестное Ливьен, но явно стрелковое оружие, а у его ног лежала связанная тонкими стеблями лианы бабочка махаон, одетая в чешуйчатый и складчатый серо-зеленый комбинезон из кожи ящерицы.
   Злость Ливьен на его безответственность рассеялась как дым. Более того, сама того не ожидая, она кинулась к нему на шею и покрыла лицо поцелуями радости.
   Рамбай смущенно хмыкал. Наконец, отстранившись и несильно пнув ногой связанного, объяснил:
   - Рамбай охотился.
   Ливьен смотрела на его самодовольную физиономию и не могла заставить себя как следует на него рассердиться. "И не надо", - решила она. Вместо этого то ли попросила, то ли приказала:
   - Сиди тут. Я сейчас.
   И вновь кинулась к палатке караульных.
   Вернулась, ведя с собой Иммию.
   Рамбай снял с губ своей добычи липкий лист почки гибискуса. У пленника появилась возможность говорить, и Ливьен обратилась к нему:
   - Кто ты? - (Пока она даже не сумела разобрать, какого пола это существо.)
   Иммия, переводя, коротко пробормотала ту же фразу на языке махаон.
   Вместо ответа бабочка презрительно отвернулась и уставилась в стенку. Ее волосы были почти наголо острижены, лишь на макушке торчал собранный в тугой узел иссиня-черный клок. Обезображенное шрамом через всю левую щеку и переносицу тонкое бледное лицо в голубоватых прожилках вен с успехом могло принадлежать как самке, так и самцу. Его выражение было непроницаемым, что, собственно, было естественно для религиозного фаната, не боящегося ни пыток, ни смерти. Об этом качестве махаонов известно всем. Никогда еще маака не удавалось развязать язык захваченному противнику. Потому их и предпочитают не брать в плен, а беспощадно уничтожать.
   А раз так, смысла в Рамбаевой добыче было немного. Но Ливьен надеялась получить хоть какой-то минимум информации из случайно оброненной фразы, из поведения пленника... И ее дальнейшие действия были продиктованы скорее интуицией, нежели трезвым расчетом.
   - Иммия, переведи, - кивнула она лингвисту. - Мы не хотим убивать. Хватит крови.
   Удивленно глянув на Посвященную, Иммия залопотала на вражеском наречии.
   - Здесь, в лесу, нет войны, - продолжала Ливьен. - Я не приказываю, я прошу: расскажи нам все, что ты знаешь о нашей экспедиции. Этим ты не предашь свой народ, ведь ты расскажешь только то, что мы знаем и без тебя. - (Иммия торопливо переводила.) - И мы отпустим тебя. Мы отпустим тебя, даже если ты ничего не скажешь. Ступай с миром. Но я прошу тебя рассказать о нас.
   Она обернулась к Рамбаю:
   - Развяжи.
   Тот не шелохнулся.
   - Я приказываю! - повысила она голос.
   Что-то недовольно бормоча, Рамбай принялся возиться с путами. А Ливьен тихо произнесла, обращаясь к нему и Иммии:
   - Будьте наготове.
   Вскоре бабочка махаон была свободна. Первое, что она сделала, поднявшись, - приняла боевую стойку. Но искусство рукопашного боя изучается маака еще в инкубаторе. Ливьен и Иммия, вскочив тоже, поставили непроницаемые блоки. Рамбай же встал в какую-то свою, дикарскую, не менее грозную позу.
   Махаон огляделся. На его правом колене стала отчетливо видна нашивка символа Хелоу - красный крест из двух одинаковых прямоугольников.
   - Иди с миром, - повторила Ливьен, и Иммия вновь перевела эту фразу.
   Махаон попятился к клапану, спиной раздвинул его и исчез за пределами палатки. Присутствующие недоуменно уставились на Ливьен. Отпустить врага? Того, кто скорее всего убил Лелию!.. Но оправдываться ей не пришлось.
   Полог палатки вновь разошелся, и махаон тенью скользнул обратно внутрь. Он уселся в центре и что-то сказал.
   - "Дайте мне нож", - перевела лингвист.
   - Дай, - обернулась Ливьен к Рамбаю. Тот, все так же нехотя, отцепил от пояса шнур с костяным лезвием.
   Махаон принял его и, сжав обеими руками, направил острие на себя. Ливьен испугалась, что он сейчас убьет себя, хотя и не понимала, почему. Но вместо этого тот протяжно заговорил:
   - Так требует гордость, - ("честь", "совесть", "душа"? - Иммия успевала быстро проговаривать варианты перевода, пользуясь тем, что бабочка говорила медленно, по-видимому, торжественно). - Вы одержали победу, и я, Дипт-Дейен, мать солдат, должна умереть.
   Ливьен вспомнила, что воспитатели верхнего яруса не раз рассказывали о противоестественном понимании махаонами воинской доблести. Возможно, ее решение отпустить лазутчика было продиктовано этим, казалось, забытым, знанием?
   - Но прежде я должна выполнить требования победителя, - продолжала тем временем Дипт-Дейен, - если они не наносят ущерба моему народу. Глупая ("странная", "достойная лишь гусеницы"?) просьба рассказать вам о вас же как раз и является таковой. Выполняя свой долг, я подчиняюсь. Слушай же.
   Слепые слуги слепой науки, маака не верят своему сердцу, но верят своим слепым детям-уродам. Народ Хелоу махаон знает своего создателя в двух ипостасях: Хелоу - мир ("бог", "космос"?) и Хелоу - существо ("тело", "животное"?). Первый прислал второго, чтобы сотворить множество куколок и сохранить их в пещере до тех пор, пока Земля не очистится от скверны хаоса. Все мы - дети этой пещеры. Махаоны - верные дети, урании - блудные дети, маака - предатели.
   Там, в Пещере Хелоу, есть все, чтобы делать жизнь, есть и все, чтобы делать смерть. Наши предки первобабочки, зная это, ушли далеко от пещеры, запутали следы и запретили потомкам искать ее. Махаоны помнят это. Маака, обезумевшие в своей гордыне, преступают запрет древних и ищут Пещеру, не имея Веры. Твой караван - один из многих, и да будет он проклят, и да сгинет, как прежние. Я сказала, и моя гордость спокойна.
   Ни Рамбай, ни Ливьен, ни Иммия, завороженные мрачным пророчеством, не успели и шелохнуться, когда Дипт-Дейен вонзила кинжал себе под сердце и рухнула замертво.
   Прежде чем вынести труп, Ливьен отослала Иммию обратно в палатку караульных, а затем, предупредив Рамбая, чтобы он не вмешивался в разговор, сходила за Инталией. Координатор спала. При всей своей нарастающей к ней неприязни Ливьен не могла не признать: на плечи координатора в последнее время свалилась непосильная ноша. Но разбудить ее пришлось. Та не задавала лишних вопросов.
   Войдя за Ливьен в ее палатку, Инталия остолбенела:
   - Что здесь стряслось?
   - Рамбай выследил махаонского шпиона и убил его.
   - А зачем приволок его сюда? - недоверчиво глянула Иммия на самца.
   - Затем, что это единственный способ заставить вас верить ему. Или ты думаешь, я не знаю, что ты приказала часовым?
   Лишь мгновение Инталия была в замешательстве.
   - Этот приказ был обусловлен обстоятельствами, - ответила она, не отводя взгляд. - Я отменю его.
   - Не трудись. Я уже сделала это.
   Координатор нахмурилась. Мало того, что приказ, данный караульным конфиденциально, стал известен Ливьен, та еще и упразднила его. Инталия явно не могла смириться с переходом власти в руки самой молодой и самой взбалмошной бабочки группы. Да еще и приведшей в качестве мужа дикаря из чащи.
   Но ей ПРИДЕТСЯ смириться. Ливьен и Инталия напряженно смотрели друг на друга.
   - Учти, если ты еще хотя бы раз совершишь какие-либо действия или дашь распоряжения, касающиеся меня и Рамбая, не поставив в известность нас, ты дорого за это поплатишься, - процедила Ливьен. - Сегодня он спас жизнь всем нам. Запомни это.
   Инталия опустила глаза, и Ливьен немного расслабилась:
   - Сейчас вы с Рамбаем вынесете отсюда тело и похороните его, как подобает хоронить воина. И пусть при этом присутствуют все наши. Я хочу, чтобы они поняли: Рамбай нам далеко не бесполезен.
   Скрепя сердце, Инталия покорно кивнула и склонилась над мертвецом. Но Рамбай остановил ее:
   - Я сам.
   Он выдернул из груди самоубийцы кинжал, отер о ее же одежду и подвесил обратно себе к поясу. Затем легко вскинул тело на плечо и вышел из палатки. Инталия последовала за ним.
   Только сейчас Ливьен как следует разглядела обвисшие крылья лазутчицы. Как и у всех махаонов, они были наполовину белыми, и Ливьен с трудом поборола в себе приступ брезгливой тошноты.
   Похороны прошли так, как распорядилась Ливьен. Само по себе это было необычно: в нынешней войне тела поверженных противников сваливают в безымянные братские могилы... Но Ливьен твердо решила отдать дань уважения мужеству убитой. И даже произнесла короткую поминальную речь о долге и доблести, закончив строфой из "Книги стабильности":
   Встать пытался, но ветер подул, подул,
   Ветер даже сидеть не дал;
   Лег, и тут же услышал подземный гул,
   Он об этом другим сказал.
   И когда огонь этот мир встряхнул,
   Всякий был готов. Всякий знал.
   Одна из трактовок этого стихотворения: тот оказался спасителем соплеменников, кто не пытался бороться со стихиями. Если рассуждать логически, из этого можно вывести, что смерть - вершина доблести... С другой стороны, косвенно Ливьен напомнила товарищам, что врага уничтожил именно Рамбай, нарушивший дисциплину.
   Когда они разошлись по палаткам, Рамбай заметил:
   - Этот враг - не последний. Завтра Рамбай снова пойдет.
   У Ливьен сжалось сердце. Снова маяться, не зная, жив ли он еще?.. Но если он прав, другого выхода нет. Не дожидаться же, пока махаоны нагрянут сами. Тогда может быть поздно.
   ...Остаток ночи они не сомкнули глаз. Они занимались любовью - без устали, в каком-то сумасшедшем упоении, словно соревнуясь друг с другом в выносливости и умении. Его полузвериные дикарские ласки и ее знания, полученные на специальных уроках верхнего яруса, дополняли друг друга.
   Дойдя до исступления, в какой-то момент окончательно потеряв голову, они выползли из палатки и, не размыкая объятий, взмыли в небеса - так, как это иногда делают бабочки-насекомые.
   Огромная луна освещала их своим колдовским светом, ветер ласкал разгоряченные обнаженные тела. Ароматы леса перемешивались с пыльными запахами лагеря и с запахами их собственного пота... То он, то она сбивались с ритма трепетания крыльев, и тогда Ливьен казалось, что они рухнут вниз и разобьются насмерть, и они действительно падали, падали, падали, но всегда успевали взять ритм и повиснуть над самой землей... И тогда они вновь устремлялись ввысь.
   Несомненно, часовые видели их, но любовникам было не до смущения. Хотя у Ливьен и мелькнула мысль, что в принципе по уставу в них должны были стрелять... Но никто, кроме них самих, не нарушил тишину. Они то шептали друг другу ласковые имена, то стонали, то даже кричали в экстазе... "Так любить можно только на краю гибели", - однажды пронеслось в голове Ливьен. И она, внезапно разрыдавшись, тут же объяснила себе происходящее: "Я боюсь, я безумно боюсь..."
   - Рамбай не знал, кто он, пока не встретил Ливьен...
   Эта фраза, сказанная им под утро, удивительно совпала с ее собственным ощущением. Кем она была до этой ночи?
   На рассвете кто-то подергал наглухо застегнутый клапан палатки. Рамбай моментально вскочил. Костяной кинжал белел в его сжатой руке.
   - Кто? - крикнула Ливьен.
   - Сейна, - отозвались снаружи.
   - Это - друг, - объяснила Ливьен Рамбаю. - Спрячь нож. - И, расстегнув полы, впустила гостью.
   - Я говорила с Лабастьером, - без предисловий объяснила та причину своего визита.
   - И что же он сказал тебе? - Ливьен обратилась в слух.
   - Он сказал, что знает, где искать Пещеру. Он сказал, что это нетрудно было определить по некоторым известным ему закономерностям расселения маака и махаон.
   - Откуда он может знать эти закономерности?
   - Тем его разум и отличается от обычного, что способен получить абсолютно достоверный результат, анализируя сотни и тысячи косвенных данных. Если он сказал, значит, это действительно так.
   - И где же находится Пещера?
   - Мы с самого начала двигались в верном направлении, и учитывая наши темпы, мы выйдем к цели примерно через семь с половиной месяцев.
   - Семь с половиной?! - Ливьен в ужасе схватилась за голову. С момента их выхода из Города прошло лишь полтора!..
   - Да, он назвал именно этот срок. И еще он велел передать, что ты и Рамбай ему нравитесь. - Сейна смущенно улыбнулась. - Такое я слышу от него впервые.
   - Спасибо, Сейна. Передай ему, что и он нам очень симпатичен... Он не говорил тебе, что мы можем найти в Пещере?..
   Сейна замешкалась, затем ответила:
   - Он сказал, что там ты найдешь то, что даст тебе власть над жизнями всех бабочек мира.
   Ливьен спокойно кивнула, думая: "Это почти слово в слово совпадает с тем, что поведала нам Дипт-Дейен. И это, в конце концов, логично. Если учесть, что мы направляемся в Пещеру ХЕЛОУ - создателя всего сущего. Нужно только перешагнуть через атеизм, навязанный обществом маака..."
   - Ли, ты даже не удивилась, - заметила, изучая ее лицо, Сейна. - Ты знала? Выходит, Хелоу существовал? Почему же мы воюем с махаонами?
   - Потому что на этой земле есть место или только нам, или только им. Это борьба за выживание вида, Сейна, а религия - только повод. - Ливьен объясняла подруге то, что и сама узнала от Лелии совсем недавно.
   - Но почему так? - не согласилась Сейна. - Есть же на свете РАЗНЫЕ птицы и РАЗНЫЕ жуки, и они не ведут друг с другом войну на уничтожение, им хватает места. Так почему не может быть РАЗНЫХ БАБОЧЕК?
   - Птицы и жуки - дети природы, а мы - рабы разума. И междоусобица неизбежна. Потому что если ты имеешь разум, ты можешь доверять, а значит, можешь и НЕ ДОВЕРЯТЬ. С какой это стати я буду доверять чужаку? Я - хорошая, я уступлю ему, а он возьмет и обманет - наберется сил и уничтожит меня... Нет уж, я хорошая, но я постараюсь опередить его. И вот, от большого ума, мы все убиваем и убиваем друг друга. И так будет продолжаться, пока не останется кто-то один. Не подумай, что мне самой это по душе. Но что-то изменить в этом раскладе - не в наших силах. Или мы, или они.
   А верить или не верить в Хелоу - это тут совсем ни при чем. - Сейчас Ливьен говорила уже больше с собой, чем с Сейной, пытаясь убедить саму себя в новых, чуждых ее натуре, идеях. - Хотя, если честно, меня больше всего мучает как раз это. Раньше я верила в себя, в свои ум и силу, в друзей и врагов, в науку и поэзию... Но если есть Хелоу, значит, нужно поверить и в главные понятия религии махаон - судьба, предначертание, провидение... Неужели мы не принадлежим себе? Неужели все действительно в руках кого-то свыше?! В руках этого распроклятого бога Хелоу?!
   - Хелоу - не бог, - вмешался вдруг молчавший доселе Рамбай. - Хелоу - очень большая, очень умная бабочка.
   Ливьен и Сейна недоуменно уставились на него, потом переглянулись и вдруг захохотали, безудержно, как полоумные.
   - Так говорят жрецы ураний, - пожал плечами Рамбай.
   Он выглядел обиженным.

Как-то мудрая рыба в воде, в воде, Увидала железный крюк. А на нем, глядит: как в прекрасном сне, Жирный, вкусный, большой паук. Усмехнулась рыба и прочь уплыла. Не бывает такого ВДРУГ.

   "Книга стабильности" махаон, т. II, песнь VII; мнемотека верхнего яруса.
   Мало-помалу Ливьен завоевывала авторитет и доверие соплеменниц. Она поставила это перед собой ближайшей целью и, хорошенько поразмыслив, поняла, как ее достичь. Прежде всего - не так часто пользоваться Правом, пореже напоминать остальным о своей исключительности. Она вспомнила, как скромно вела себя Лелия.
   За неделю, прошедшую с той ночи, когда Рамбай поймал вражеского лазутчика, она, хоть руки постоянно и чесались, заставила себя ни разу не оживить Камень. И трудилась наравне с остальными, беспрекословно выполняя команды Инталии. Только не ходила в караул; когда же она спросила Инталию, почему та не ставит ее в этот наряд, та напомнила, что в караул не ходила и Лелия. Нельзя подвергать повышенной опасности того, кто единственный знает, куда и зачем они идут... Возразить Ливьен было нечего, не могла же она открыть, что знает не так уж и много.
   Они не только вернулись в оставленный лагерь, но и успели после этого еще дважды сменить место дислокации, заметно продвинувшись по намеченному маршруту.
   Ее скрытая война с координатором потеряла недавний накал. Похоже, Инталия признала-таки права Ливьен и, удостоверившись в надежности Рамбая, отбросила подозрения.
   Рамбай пропадал в джунглях, пытаясь найти следы махаонов, но не преуспел в этом. Ливьен начала склоняться к мысли, что его уверенность в том, что Дипт-Дейен была не диверсантом-одиночкой, а членом некоего преследующего караван отряда - ошибочна.
   Искровик Рамбай вернул Ливьен и, кроме лука, был вооружен теперь трофейным махаонским пружинным ружьем - абсолютно бесшумным, стреляющим тонкими крестообразными лезвиями. Это было оружие ближнего боя, но в лесу иного и не нужно. Вращающиеся в полете лезвия были пострашнее любой пули.
   К сожалению, на ремне Дипт-Дейен было только две запасных кассеты по сорок лезвий в каждой, а место, где лазутчица хранила боеприпасы, найти так и не удалось. С другой стороны, и этого должно было хватить надолго, ведь стрелять было не в кого.
   Чтобы избежать недоразумений, Рамбай теперь не назначался в караул официально. Но когда он улетал в лес, у всех становилось легче на душе... Пожалуй, только старая Ферда продолжала поджимать губы при виде полуголого смуглого самца. Остальные же усвоили, что он - надежный защитник и его появление в экспедиции - огромная для нее удача. Хотя Ливьен и подозревала, что в лесу он занимается не только охраной лагеря и поисками врагов, но и очисткой прежних мест стоянок каравана. Но она не спрашивала его об этом.
   До той памятной сумасшедшей ночи любви Ливьен не считала Рамбая настоящим МУЖЕМ, ведь, в конце концов, браком их сочетали урании, по законам же Города маака они оставались чужими... Любовник, друг, экзотическое приключение, это - да... Но вот что-то переломилось в ее душе. Муж. Именно МУЖ. И она не хочет видеть рядом с собой никакого другого самца.
   А он так редко бывает с ней...
   Утешением для нее стала дружба с Сейной и нечто похожее на дружбу с Лабастьером.
   Именно он передал ей через мать ответ на ее очередной вопрос: почему самцы в обществе маака находятся в таком неравном положении с самками.
   Оказывается, много лет назад было все наоборот. Как раз самцы занимали главенствующее положение, самки же служили в лучшем случае "украшениями домов", чаще же - прислугой, наложницами, рабынями, если не сказать - домашними животными. Подобно самцам урании, маака имели тогда по нескольку жен. Но столь мягких законов, как у лесных дикарей, у них не было. Да не было, как такового, и брака. Молодые самки просто покупались у отцов за определенную сумму. При желании и муж мог перепродать "жену" другому самцу.
   Почему так сложилось, что сотни лет всем заправляли именно самцы, понять нетрудно. Они физически сильнее и выносливее, и они никогда не бывают так подолгу беззащитны, как самка в период беременности. А рожали самки ежегодно.
   С развитием Города появились предпосылки для изменения этой ситуации. Во-первых, физическая сила в цивилизованном обществе утратила былой статус основной ценности. Во-вторых, запрет, снятый с противозачаточных средств, позволил самке иметь трех-четырех детей, а не десятки, как считалось естественным раньше.
   Но кардинально все перевернул развивающийся институт думателей. Их становилось все больше. Все труднее дельцам и политикам становилось обходиться без них. И мало-помалу все ключевые позиции в науке, культуре, политике и производстве заняли самки - операторы думателей. Точнее, формально на высших постах оставались самцы, но без своих жен-советниц (именно так их тогда называли) они не могли ступить и шага. Функции самцов становились понемногу сугубо представительскими.
   Так не могло длиться вечно. Рабский труд непродуктивен, в том числе и труд интеллектуальный. Наибольший расцвет получили те хозяйства, те отрасли и те семьи, где жены-советницы имели уже неприкрытую и неограниченную власть.
   Но далеко не все самцы были способны спокойно воспринять эти изменения. Нередко жена-советница, чуть превысившая свои полномочия, бывала нещадно избита, а то и убита мужем. Кстати, никакого наказания самцу за убийство собственной жены закон маака не предусматривал... Убивали их и деловые конкуренты, и политические противники мужей, не боясь уж слишком сурового наказания... Но тогда погибал и думатель - беззащитный, всецело зависящий от своей матери.
   И вот чуть больше двухсот лет назад, по инициативе думателей в Городе разразилась беспощадная и беспрецедентная по своей жестокости гражданская война - "Великая война полов", начавшаяся с так называемого "Ночного бунта самок", когда в одночасье подавляющее большинство жен-советниц убили своих мужей. Самые влиятельные самцы, таким образом, были уничтожены. Но, несмотря на это, "Великая война полов" длилась еще более двух лет.
   Надо заметить, что некоторые жены воевали и на стороне своих мужей. Но такие случаи были все же исключительными. И победили в конце концов самки. Это была страшная, кровавая победа. Самцов к концу войны почти не осталось: они уничтожались без суда и следствия. Права же тех самцов, которым все же сохранили жизнь, были так ущемлены вновь установленным законом, что возможность вернуться к прежнему была полностью устранена.
   С тех пор порядок в Городе маака остается практически неизменным. И по сей день повторяются демографические взрывы и спады. Ведь перед своим ночным бунтом жены-заговорщицы постарались забеременеть - правдами и неправдами. Нельзя же было допустить, чтобы род маака попросту прервался... А затем, в ходе войны, такого, чтобы самка забеременела, наоборот, почти не случалось...
   Ливьен была заворожена рассказом Сейны. "Великая война полов"... Кто бы мог подумать?! И ведь главное, нигде в официальной истории, изучаемой в инкубаторе, нет даже упоминания о ней! Лишь немногие Посвященные и думатели владеют этой информацией...
   Ливьен поинтересовалась у Лабастьера, считает ли он нынешний порядок справедливым. Тот ответил, что абсолютной справедливости не существует в принципе, но сейчас общество маака более справедливо, чем прежде. "Но почему бы не уравнять в правах самок и самцов?" "Равенство полов невозможно, так распорядилась природа".
   "Как бы ни был мудр думатель, он все же не способен по-настоящему адекватно воспринимать окружающее, - подумалось Ливьен. - Ведь вся информация о мире поступает к нему уже преломленной сознанием матери..." Она же, чувствуя себя абсолютно равной Рамбаю, в чем-то превосходящей, но в чем-то даже и уступающей ему, решила для себя, что нынешний порядок в Городе не менее противоестественен, чем прежний.
   Но более всего Ливьен увлекли конкретные исторические сюжеты времен "Великой войны". Например, история торговца Лирбьеры, его жен-советниц Биени и Вейты и их думателей. (Ливьен, кстати, не сразу смогла понять значение слова "торговец", ведь сейчас такой профессии в Городе не существует.)
   Каждый состоятельный самец в те времена старался обзавестись женой, способной родить ему думателя. Это было залогом преуспевания. Такие жены стоили особенно дорого. Торговец Лирбьера имел всего двух жен, зато каждая из них, кроме обычных детей - продолжателей рода, подарила ему по думателю. И каждую из них он любил всем сердцем.
   Последнее обстоятельство, правда, ему приходилось тщательнейшим образом скрывать от окружающих, ибо относиться к самке подобным образом считалось тогда в обществе постыдным, простительным только совсем юным самцам. Узнай о его чувствах к женам его деловые партнеры, они прервали бы с ним всякие контакты.
   Жены отвечали Лирбьере взаимностью. Но обе они были членами тогда еще тайной Гильдии Посвященных, активистками комитета.
   Итак, торговец Лирбьера любил своих жен. И, возможно, от того, что чувство это было запретным, любовь его была абсолютно безрассудна. Ни Биени, ни Вейта и представить себе не могли, сколь хорошо их муж осведомлен о делах и планах заговорщиц. Лирбьера любил своих жен и считал недовольство самок своим социальным положением - справедливым. Он знал, что очень скоро Посвященные выйдут из подполья и начнут открытую войну. Он хотел сражаться на стороне своих возлюбленных жен. Но, будучи самцом, он не мог рассчитывать стать их настоящим другом, другом по борьбе.
   Раздумья его были мучительными и долгими. И он решился.
   Объявив женам, что отправляется по делам в отдаленную провинцию (тогда еще Город не был единым конгломератом), Лирбьера на самом деле, уплатив не самому честному и не самому чистоплотному, но искусному врачу астрономическую сумму, сделал себе необычайную хирургическую операцию... Он сменил пол. Он стал самкой!
   Никто до поры не должен был знать об этом, внешне Лирбьера почти не изменился, одежда без труда скрывала изменения. Только жены должны были знать правду и стать еще ближе... Любовь - всегда безумие, а уж тем более в те страшные времена.
   Но судьба не вознаградила мужества. Лирбьера не знал точного срока, на который самками было намечено начало террора. Точнее, когда он покидал дом, срок установлен еще и не был.
   Бунт самок произошел в одну из ночей его выздоровления после операции. Хирург, у которого он лежал дома (ведь операция была тайной), был заколот своей женой-советницей. Самого Лирбьеру спасла только демонстрация взбесившейся самке неоспоримых доказательств своей новой половой принадлежности.
   Лирбьера уже мог летать, и он поспешил домой. В Городе царил хаос. Всюду на мостовых и в тоннелях валялись трупы, почти исключительно - самцов. Всюду слышались крики и плач, пальба и ругань. Лирбьера торопился. Да, наступили нелегкие и смутные времена. И теперь поступок его выглядел, пожалуй, не столь уж безрассудным. Он, Биени и Вейта будут по одну сторону баррикад!..
   Лирбьера не знал, что подпольный комитет обязал их убить его. Напрасно они пытались доказать, что он не похож на других самцов, что он поможет самкам установить торжество справедливости... Комитет был непреклонен.
   Вернувшись домой с заседания комитета и обсудив положение, Биени и Вейта отправили в мужнино загородное поместье своих нормальных детей, затем закололи своих думателей, а затем - повесились, обрезав предварительно друг другу крылья.
   Эти четыре трупа и обнаружила по возвращении домой новоявленная самка Лирбьера. И именно под руководством этой бабочки прошла вся последовавшая за бунтом "Великая война полов", самая кровавая война в истории маака...
   Ожесточившись, Лирбьера стал инициатором всех самых диких, самых массовых расправ над самцами. Когда победа самок стала бесспорной, многие самцы, пытаясь спасти свои жизни, сделали себе ту же операцию, что и Лирбьера. И тогда он (или все-таки "она"?) собственноручно издал указ о "недействительности" таких "искусственных самок". Отныне всякая самка, уличенная в "искусственности", каралась смертью через отрубание головы.
   Подписав этот указ, Лирбьера подтвердил его силу тем, что добровольно первым взошел на эшафот.
   Теперь Ливьен знала, что и Гильдия Посвященных, и Координационный Совет, и вообще вся современная административная структура Города зародились именно в те жестокие годы. Почти все в этих структурах призвано прежде всего подавлять малейший намек на реакцию и сохранять секретность любой информации, опасной для установленного тогда порядка.
   Неразвенчанных иллюзий у нее, пожалуй, не осталось ВОВСЕ. Однако она не могла не признать, что при всем при том, живя в Городе, она не ощущала на себе ничьего давления, не замечала несправедливости, лживости или чего-либо подобного. И она была вполне счастлива там.
   Она поинтересовалась у Лабастьера, каковы взаимоотношения полов в обществе махаон, хоть и сомневалась, что он владеет и этой информацией. Оказалось, он знает это. Изначально общества маака и махаон были очень похожи, различие было только в повышенной религиозности последних. Возможно, потому-то у них не появилось института думателей и не случилось "Войны полов". Самцы и сейчас занимают там главенствующее положение, самки же - предельно угнетены. И это еще одна причина, взаимной ненависти махаон и маака.
   Ливьен не была уверена, чье общество справедливее. Но война есть война. Дело, в конце концов, не в социальной структуре, а в сохранении вида.

* * *

И повис над землею туман, туман, И неясно, куда лететь. И спросил соплеменников Дент-Дайан: "Может, нам и не нужно лететь? Мы готовились долго, но, знайте, и там Есть не только жизнь, но и смерть..."

   "Книга стабильности" махаон, т. VI, песнь IV; мнемотека верхнего яруса.
   Плотные и черные, словно струи нефти, обрушились потоки воды на тонкую перепонку над их головами. Подул холодный промозглый ветер, и Ливьен, зябко поежившись, хотела было забраться внутрь, но Рамбай вдруг громко рассмеялся и обнял ее. Она удивленно всмотрелась в его лицо и заметила в обращенных к небу глазах странный возбужденный блеск.
   - В такую грозу мое племя поет песни, - сказал он, не дожидаясь ее вопроса и не опуская головы. - Вода бьет по листьям, листья - как струны. И каждый садится у края дупла. И Рамбай садился и свешивал ноги вниз. И вода била по ногам. Ноги - как струны. - Он снова диковато хохотнул и перевел взгляд на Ливьен, словно ожидая ее одобрения.
   - А почему... зачем вы пели? - вместо этого спросила она.
   - Весело, - ответил он и отвернулся, как будто объяснил странное поведение своих соплеменников более чем исчерпывающе.
   Они помолчали. Рамбай снова посмотрел на жену, прочел на ее лице недоумение и, поджав губы, словно говоря "эх, горожанки, ничего-то вы в жизни не понимаете", пояснил:
   - Льется вода и стрекочут небесные цикады. Они хотят убить Рамбая, а ему - не страшно! В дупле сухо и тепло. Рамбай запел, а сосед подхватил. И весь лес поет. Все вместе.
   И в какой уже раз Ливьен почувствовала себя ущербной от того, что не ощущает сердцем общности со своим племенем. Но разумом она понимала, как это должно быть прекрасно. И даже это знание согрело ее. Или это рука Рамбая была так горяча?..
   - Спой, - попросила она.
   Он недоверчиво покосился на нее. Но она повторила:
   - Спой. Пожалуйста.
   Снова сверкнула зарница, громыхнуло, и вода над ними зашумела еще яростнее.