КОРОЛЕВА ПОЛТЕРГЕЙСТА.

   "Сегодня!" - вот мысль, а точнее - ощущение, возникшее в душе Сергея Ильича в миг пробуждения. А еще через мгновение ощущение это оформилось в четкое суждение: "Сегодня меня снова попытаются убить".
   Он согласился на все условия Якова. Сумма, которую тот назвал, была много меньше того, во что сам Деев оценивал свою жизнь.
   Вначале он был просто сражен сообщением, что инициатором покушений на него был не кто-нибудь из коллег-завистников или из прижатых им сутенеров, вынужденных ныне платить ему дань, а наоборот, единственный человек, которому поверял он все свои секреты - Лиза-Лизавета, жена родная, богоданная. Но в истинность этого сообщения он поверил сразу, так как моментально припомнились ему ее участившиеся вечерние прогулки к подружкам, ее уклончивые ответы на вопросы о тратах, ее странные холодные косые взгляды, случайно пойманные им на себе, ее безразличие в постели, которое он принимал чуть ли не с благодарностью, полагая, что оно плод ее понимания, как в последнее время он выматывается на работе.
   Он знал, что, несмотря на свое ангельское личико, Лиза, когда она еще работала официанткой, славилась среди своих подруг-коллег особым талантом облапошивания посетителей, особым цинизмом, но считал это естественным профессиональным качеством, оно даже внушало только уважение и не мешало ему любить ее. Да, любить. Иначе разве было бы ему так больно узнать о ее подлости?
   Как-то он вернулся из командировки на несколько дней раньше, чем обещал. Лизы дома не было, он сварил себе кофе, съел пару бутербродов с паюсной икоркой и уже пошел было ополоснуться в ванную, когда в прихожей раздался звонок. Он открыл. На пороге стоял большой красивый брюнет в джинсовом костюме и с огромным букетом тюльпанов в руках. Лицо его показалось Дееву знакомым, но тогда он еще не вспомнил, откуда. Брюнет, увидев его, явно растерялся. После тягостной паузы он спросил, здесь ли живут Скворцовы, получил отрицательный ответ, извинился и ушел. А минут через десять в квартиру влетела запыхавшаяся Лиза. Мужу она, естественно, обрадовалась, порасспрашивала его о Москве, между делом поинтересовалась, давно ли он дома, не заходил ли кто. Сергей Ильич рассказал о брюнете, и Лиза заметила, что ни о каких Скворцовых в подъезде она не слышала. Пожурила Деева, мол, сколько тебе говорить, не открывай кому попало, в глазок посмотри: мало ли, ходят тут, присматриваются; нам, слава Богу, есть что терять... Поудивлялась на тему, как этот неизвестный смог попасть в подъезд, не зная кода замка... Теперь-то Деев точно знал, что брюнет тот и есть Лизин любовник.
   "Георгий Зимаков"- услышав от Якова это имя, Сергей Ильич сразу вспомнил все. Он - известный в России фотограф, мастер обнаженной натуры. И года три назад он отмечал в "Универсале" свой сорокалетний юбилей, и именно Лиза (она тогда работала в ресторане последние деньки) обслуживала его столик. Выходит, все эти годы?..
   Что и говорить, для специалиста по красоте женского тела Лиза - просто клад. Перед внутренним взором Деева проплыли так любимые им изгибы и округлости. Сила его влечения к этому телу и обида на женино коварство, перемножившись, привели его в неописуемое злое возбуждение. Он резко вскочил и почти бегом рванулся в ванную. Мери еле успела отпрыгнуть в сторону. Не так-то просто это - сутками торчать в чужой квартире незамеченной. Хорошо еще, что Деевы не грешат гостеприимством (опасаясь, видно, зависти и расспросов по поводу поразительной роскоши).
   Чтобы стать для них невидимой, Мери пришлось повозиться. Сейчас она уже совершенно определенно чувствовала миг своего исчезновения, потому что именно он сопровождался ощущением легкого удара по надбровным дугам, после которого накатывали тошнота и головокружение. Пользуясь этим, она прибегла к уже не раз испытанному ею в других заданиях приему. Выследив, когда Лиза была дома одна, Мери погасила во всем подъезде свет, оставив горящей лишь лампочку на площадке Деевых. Затем позвонила в дверь. Лиза открыла. Мери обратилась к ней с каким-то пустым вопросом, давая при этом мысленную установку на исчезновение. А в момент "удара" быстро протянула руку, щелкнула выключателем и, с громким топотом сбежав по лестнице, хлопнула дверью подъезда.
   Миг ее исчезновения для Лизы почти слился с мигом, когда лестничная площадка погрузилась во тьму. И вскоре она начисто забыла этот эпизод. А если бы ей напомнили, спросили, она бы рассказала о юной хулиганке, смахивающей на хиппи, в джинсах и свитере, с цветастым рюкзачком через плечо. Что хулиганка эта неизвестно зачем приходила и непонятно почему ушла. А чего-то сверхъестественного ей не запомнилось. Ее хитрый во всем, что касается денег, но не блещущий в иных сферах ум просто НЕ УСВОИЛ ничего такого.
   И трюк этот Мери применяла дважды: во второй раз - с Сергеем Ильичом. Вообще-то подобных уловок в ее арсенале было накоплено несколько, и, пользуясь ими, она, при определенной подготовке, всегда могла стать невидимой, не вызвав шока у клиента.
   ... Но вот Сергей Ильич побрился, оделся, вынул из тайника в импортной стенке небольшую картонную коробку, а из нее - завернутый в промасленное полотенце "Макаров". Обтер его чистым носовым платком и, сунув в карман брюк, вышел.
   Выждав немного, из надоевшей ей уже квартиры осторожно спустилась за ним и Мери. Торчать у Деевых она вынуждена была оттого, что, по ее сведениям, Лиза могла позвонить сегодня в любой момент, чтобы под каким-либо предлогом заставить мужа срочно ехать к матери на дачу. Где-то по дороге он и должен был погибнуть. Погода на улице стояла чисто питерская - промозгло-ветреная, и дежурить с утра до вечера на улице Мери не улыбалось. Тем более, что, находясь "на деле", она уж точно не могла себе позволить накинуть что-нибудь поверх своих вынужденно вечных джинсов и свитера. Она уже давно осознала, что, подобно мифическому царю Мидасу, который превращал в золото все, к чему прикасался, отчего едва не умер с голоду, она лишена возможности пользоваться своим богатством так, как хотелось бы: зарабатывая солидные деньги, она вынуждена одеваться в одно и то же тряпье. И это злило ее.
   Сергей Ильич вывел свою темно-вишневую "Тойоту", а когда выбрался из нее, чтобы закрыть гараж, Мери скользнула в машину, перелезла на заднее сиденье и с удовольствием свернулась на нем калачиком - так, чтобы ее нельзя было заметить снаружи.
   Деев боялся смерти. А жить он умел. Никто, кроме Лизы (а теперь еще и Мери), даже не догадывался об истинной величине его состояния, о том, что уже более семи лет немаленький ткацкий комбинат в подмосковном городе Иванове, сам того не подозревая, работает исключительно на его карман, что ему принадлежит львиная доля дохода двух контролируемых им питерских таксопарков... Но, как это ни парадоксально, наибольший доход приносил ему его родной ресторан - благодаря сети проституток и сутенеров, а еще более благодаря нелегальной, необлагаемой налогами ночной рулетке.
   Остановившись перед "Универсалом", Сергей Ильич переложил пистолет из кармана в "бардачок" и вышел из машины. Мери осталась лежать: рано или поздно он вернется. Только бы без незапланированных пассажиров... Из ресторана он выскочил тут же. Интересно, что ему нагородила жена - сердечный приступ матери или возможность выгодной сделки? Или что-нибудь еще? Похоже, он напрочь забыл все предостережения Якова. А может быть, позвонил "доброжелатель", сообщивший, что Лиза Деева в данный момент с неким чернокудрым красавцем находится на даче матери, и он, предвкушая наслаждение мести, решил, что это нечто Лизой незапланированное?.. Все средства хороши, чтобы заманить мужа в ловушку.
   Сергей Ильич проскочил с Невского на Литейный, почти не сбавляя скорости на поворотах. Мери, уже не опасаясь нежелательных глаз, села на сиденье. В районе Озерков она заметила, что идущая за ними бежевая "Волга" упорно повторяет все деевские фортели. Почуял "хвост" и Сергей Ильич. Он принялся петлять и кружить, покуда не избавился-таки от преследователя.

   "Тойота" вошла в лесную зону, за которой раскинулся дачный участок. Но углубиться далеко Дееву не удалось: ему пришлось резко затормозить, чтобы не врезаться в стоящую поперек лесной дороги "Ниву". Он остановился метрах в десяти от нее, и Мери увидела в машине двоих - приятеля Лизы (для которого Мери уже давно была невидима) и невысокого крепыша в кожаной куртке, который сквозь окошко в дверце с завидной скоростью выбросил вперед руку с пистолетом...
   - Ложись! - крикнула Мери и, обхватив Деева руками за шею, повалила на сиденье.
   Неизвестно, чего тот испугался больше - пистолета или объятий невидимых рук, но рухнул без сопротивления, и пули, пробив лобовое стекло, просвистели над ними. Мери подняла голову и встретилась со стальным взглядом только что стрелявшего смуглолицего скуластого парня, сейчас торопливо выбиравшегося из "Нивы".
   Тот замер, уставившись на Мери. Насчет девчонки уговора не было. Но это - свидетель. Что-то в ее глазах заставило его помедлить, буквально одну секунду. Но вот рука с пистолетом вновь взметнулась вверх... А Мери наконец почувствовала долгожданный толчок в лоб, услышала противный звон в ушах... И увидела в глазах киллера выражение недоумения и страха. На всякий случай она все же вновь пригнулась к сиденью. И не ошиблась: несколько выстрелов разнесли лобовое стекло и осыпали ее стеклянной крошкой.
   В наступившей тишине она, ничуть не заботясь о рассудке директора ресторана, негромко приказала: "Лежите и не двигайтесь". После чего открыла дверцу и, выждав мгновение, выбралась наружу.
   Не опуская пистолета и не отрывая взгляда от машины, наемник пружинящей походкой двинулся по дорожной грязи к "Тойоте". Мери, стараясь ступать на места посуше, чтобы незаметно было, как ее невидимые ступни проваливаются в жижу, выдавливая углубления, пошла ему навстречу. А поравнявшись с ним, вынула из кармана баллончик с нервно-паралитической начинкой, поднесла к самому его носу и, затаив дыхание, утопила кнопку. Крепыш отшатнулся, когда перед его глазами мелькнуло что-то цветное и яркое, но не успел даже вскрикнуть, как, нелепо взмахнув руками, рухнул в грязь. Мери подняла его пистолет и вместе с баллончиком сунула в рюкзачок. И тут услышала, как надрывно взревел двигатель "Нивы", подчиняясь воле насмерть перепуганного специалиста по обнаженному женскому телу.
   В несколько прыжков Мери достигла машины и, выдернув баллончик обратно из рюкзачка, сунула его в окошко "Нивы". Двигатель рыкнул еще только один раз и затих. Водитель упал лицом на баранку, как чехлом, укрыв ее роскошной седеющей шевелюрой.
   Деев не понял ничего. Прошло лишь три-четыре минуты, а оба врага повержены. Он догадался, что это действует обещанная Яковом защита. Но не понял как. Выждав немного, он осторожно вышел из машины и, недоуменно озираясь, двинулся к "Ниве". Он был так ошарашен всем происшедшим, включая объятия невидимки, что даже и не подумал прихватить с собой "Макаров". А позади его "Тойоты" появилась та самая преследовавшая их в городе бежевая "Волга".
   "Худо", - поняла Мери и, бегом обогнув "Ниву", затаилась. Нацепить рюкзак на плечи она так и не успела, и сейчас он мешал ей. "Волга" тормознула, и из нее выскочили трое мужчин. От волнения Мери чуть не целиком высунулась из-за "Нивы". "Беги", - хотела крикнуть она Дееву, торчавшему посреди дороги глупой живой мишенью, но, побоявшись быть услышанной ребятами из "Волги", только мысленно продолжала повторять: "Беги, дурак, беги!.." А тот лишь обернулся на звук двигателя и стоял теперь выпрямившись, не делая, видно, в растерянности, даже попытки скрыться. Быть может, он уже всецело полагался на своего загадочного невидимого покровителя? Но покровитель был бессилен. Лишь волна жалости окатила Мери, но что она могла сделать? Деев не был ей симпатичен, но за последние дни она привязалась к нему, научилась его понимать, а главное - считала себя за него ответственной.
   Но дичь настигнута. Охотники действовали слаженно и четко. Три пистолетных ствола одновременно уставились в нелепую фигуру на дороге, и выстрелы их слились воедино. Деев, словно дирижер перед оркестром собственных убийц, высоко взмахнул руками. Мери, увидев, как из его спины вылетают в ее сторону окровавленные клочья, почувствовала дурноту и отшатнулась за корпус машины.
   Выстрелы смолкли. Мери, пересилив себя, выглянула. Двое уже оттаскивали тело, держа его за ноги, третий склонился над парализованным крепышом. Но вот он выпрямился и быстрым шагом двинулся к "Ниве". Играть в прятки было бессмысленно. Рано или поздно она будет обнаружена. Так лучше попытаться взять инициативу в свои руки. Мери выпрямилась во весь рост и шагнула из-за машины.
   Убийца, оказавшийся усатым худощавым мужчиной, вздрогнул от неожиданности и, остановившись, вперил в нее цепкий взор угольно-черных глаз. Мери уже давала ему установку на невосприятие себя, чувствуя, правда, как от напряжения начинает раскалываться затылок.
   Выйдя из оцепенения, усатый сделал еще шаг, и одновременно с этим Мери почувствовала сильный удар по надбровным дугам. Усатый остановился снова, и знакомое Мери выражение затравленности мелькнуло в его глазах-угольках.
   - Эй, где ты? - негромко позвал он. Мери, сжимая ладонями лоб и чуть не плача от боли, отступила назад за "Ниву".
   - С кем это ты там? - подошел один из тех, кто оттаскивал тело Деева, - лысеющий коротконогий дядька в форме десантника, висящей на нем мешком.
   - Здесь только что была девчонка, слышь, Гога.
   - Ты бредишь. Тебе они уже на каждом шагу чудятся.
   - Вот тут она стояла. А потом - раз! - и исчезла.
   "Если мне придется давать установку еще раз, я или сойду с ума, или умру. И уж точно - потеряю сознание", - подумала Мери, понимая в то же время, что никуда ей от этого не деться. Она прислонилась спиной к гладкой обшивке "Нивы" и без сил сползла вниз, усевшись прямо на грязную утрамбованную землю. Лысый ощутил шевеление за машиной и с неожиданным проворством прыгнул вперед, одновременно с этим выдергивая из-за пазухи пушку и выставляя ее перед собой. И увидел... перепуганную бледную взлохмаченную девушку, точнее - девочку, совсем еще ребенка, с полуоткрытым, словно от боли, скривившимся ртом, сжимающую руками голову.
   Лысый Гога опустил пистолет, ухмыльнулся и причмокнул толстыми жадными губами:
   - Куда ты смотришь, Копченый? Вот же она. И очень даже ничего...
   Он протянул руку... и, побелев, отшатнулся: девчонка исчезла. Напрочь.
   - Эй! - крикнул он третьему, - Киса, скорее сюда!
   Мери была не в силах даже просто попытаться отползти. Знакомый страшный голос ее детства вместе с огненным пульсом в висках затараторил в ее ушах на неведомом, но угрожающем языке. Еще миг - и она потеряет сознание.
   Сквозь зыбкую дымку она увидела, как рядом с двумя фигурами перед ней появилась еще одна. Они энергично переговаривались, но Мери не понимала слов, заглушаемых гулом в ушах, понимала только, что перед ней - опасность. Она попыталась дать установку и третьему появившемуся, но одна только мысль об этом расколола ее голову пополам, и окружающее заволокло розовой пеленой, сквозь которую человеческие фигуры просматривались лишь контурами. Нет, видимо, лучше не пытаться: три установки подряд - ее физический предел. Там, за границей этой пелены, притаилась смерть.
   Но что-то ведь она должна сделать! Смерть и по эту сторону.
   Ей казалось, она не сможет уже и просто шевельнуться, но руки, словно руки марионетки, руководимые незримыми канатиками, сами заползли в сумку и нащупали там рукоятку подобранного пистолета.
   В тот миг, когда расплывчатая фигура, которую другие звали "Кисой", склонилась над ней, Мери выдернула пистолет и, держа его обеими руками, выставила перед собой. Но пальцы не слушались. Она изо всех пыталась преодолеть накатившую слабость, но курок не поддавался.
   А склонившийся над ней человек, которого она тщетно пытается убить, что-то сказал. Что-то очень простое и до нелепости неуместное здесь. Он сказал...
   Слабость победила, и пистолет, так и не выполнив своей задачи, упал на колени.
   Так что же он сказал?
   Мери почувствовала, как сильные руки бережно подхватили ее и куда-то понесли. И отчего-то ею овладела уверенность, что сейчас наконец можно себе позволить потерять сознание.
   Так что же он сказал? Слова были такие:
   "Маша? Ты?! Откуда?.."
   И что это означает?
   Последним усилием воли она заставила свой взгляд сфокусироваться на лице несущего ее мужчины. И мысли закружились в хороводе смятения. И прежде чем провалиться в небытие, она успела прошептать потрясенно и счастливо:
   - Атос?!

   И вовсе никакая она не Мери. И вовсе она не взбалмошный зверек, способный пролезть в любую щель, если только за это заплатят... Так ее назвали, такой ее сделали. Но кто назвал? Кто сделал? ЧУЖИЕ. А она промолчала и попыталась сыграть возможно искуснее выдуманную для нее роль. Так было проще. Ей не за кого было спрятаться, кроме собственных фантазий. Но фантазии легче воздуха, и они исчезают в небесах, стоит отпустить их лишь на миг. А на самом-то деле она всегда знала, вернее, чувствовала, что не для нее эта роль. На самом деле она - нежная и спокойная, ласковая и безмятежная, добрая и мечтательная.
   В детстве, когда папа с мамой еще жили вместе, больше всего на свете ей нравилось болеть. Валяться в постели и чувствовать, как тебя любят. И чтобы мама сварила душистое какао, а папа почитал вслух "Карлсона". И вот впервые за тысячу лет ей снова выдалась такая возможность.
   Она часами нежилась в белоснежных простынях, изредка, когда искорки мигрени жгли ей виски, закрывая глаза и постанывая. А Атос-Леша сидел перед ней на толстом плюшевом ковре и в десятый, пятнадцатый, двадцатый раз повторял ей удивительную историю их встречи, историю собственного превращения в князька питерской мафии, Робина Гуда на рубеже второго и третьего тысячелетий... Только чашку какао неизменно заменял бокал шампанского, да ласки Леши не ограничивались отеческим поглаживанием послушных волос.
   На второй день пребывания ее в этой небольшой, но комфортабельной квартире, успокаивая очередной приступ истерики, он как-то естественно скользнул к ней под одеяло, и у нее даже мысли не возникло прогнать его. И он легко взял ее - совсем без борьбы, почти без боли и крови. Так, словно она давным-давно готовилась к этой минуте, вся была настроена на нее. И подтверждением этому послужило еще и то, что с первого же раза Маша получила свою долю наслаждения. И ее головные боли пошли на убыль. И жизнь наполнилась каким-то новым, удивительно ярким содержанием.
   Теперь ей уже казалось, что все время, сколько она живет в Ленинграде, она помнила и любила Лешу. На самом деле это было не совсем так. Точнее - совсем не так. Она действительно вспоминала иногда это имя - Леша Кислицин. Но образ, который связывался в ее душе с этим именем, не был Лешей Кислициным. Скорее это был идеальный образ некоего бестелесного существа, начисто лишенного каких бы то ни было пороков, зато с избытком наделенного всеми без исключения добродетелями. Он был ее отдушиной, ее соломинкой, той самой фантазией, которая хоть и легче воздуха, а бывает порой пусть мимолетным, но необходимым утешением.
   В то же время Леша реальный настолько отдалился от нее, настолько мало ее интересовал, что она даже ни разу не удосужилась написать ему письмо или хотя бы позвонить по коду междугородки. А зачем?
   Все, что ей было надо, - внутри нее. Реальность же, казалось ей, может только разочаровать.
   В ее мечтах он - Атос - не на жизнь, а на смерть сражался с негодяями (коих повидала она в Питере великое множество), защищал слабых и обиженных... Встретившись с ним, она обнаружила, что все ею напридуманное соответствует действительности! Это было невероятно. Но разве что-то еще может быть невероятным, если они встретились в этом огромном городе?
   Рассказ Атоса звучал захватывающе. О том, что Маша уехала в Питер, он узнал не сразу. Сначала, когда он несколько дней не встречал ее в школе, он не придал этому большого значения. Он знал, что после истории с химичкой она куда-то перевелась, а куда - решил выяснить позже. Потом, переехав на новую квартиру в другой район, перешел в другую школу и он сам. Новые лица, новые стены заставили его на время забыть обо всем.
   Специально, чтобы узнать, где же теперь учится Маша, он пришел в их старую школу месяца через полтора. И тут только узнал об ее отъезде. И сразу решил: через несколько месяцев, окончив школу, он поедет в Петербург учиться. В университет, на юридический.
   (В этом месте его рассказа Маша встрепенулась: "На юридический?! У меня же там папа работает!" "Античное право? Павел Иванович? Каждый раз, когда я слышал его фамилию, я вспоминал тебя. Я думал, вы однофамильцы. Я и представить не мог, что это твой отец..." "Я часто ходила к нему на работу. Значит, мы все время были где-то неподалеку друг от друга?.." "Выходит, так. А я искал тебя. Столько времени...")
   В июне, перед отъездом на вступительные экзамены, он дважды заходил к ней домой, чтобы узнать ее питерский адрес, и дважды никого не заставал. Уехал. А поступив, вновь вернулся домой - до начала занятий. В сентябре, отправляясь на учебу, опять зашел к ней. Открыл ему толстый, слегка "датый" дядька и на вопрос, где теперь живет Маша, ответил, что "не знает и знать не желает, где сейчас эта сучка". ("Отчим, - подумала Маша, - гад".) Только под Новый год, приехав из Ленинграда на свои первые университетские каникулы и вновь, уже без всякой надежды, зайдя к ней, он застал дома мать Маши, которая дала ему наконец нынешний адрес дочери. Каково же было его разочарование, когда, вернувшись в Ленинград, он не нашел ее и по этому адресу.
   - Все ясно. Мы тогда как раз только переехали, - догадалась Маша, - а маме я об этом написать еще не успела.
   И он окончательно бросил поиски. С самого начала учебы он чувствовал, что здесь он чужой. Точнее, "бедный родственник". Родители и представить себе не могли, что если бы даже они высылали сыну до копеечки всю свою зарплату, он все равно не смог бы одеваться, как одевались многие его сокурсники, не смог бы, подобно им, проводить вечера в ресторанах, не смог бы избежать кошмара общественного транспорта... Конечно, он прекрасно сложен, очень силен и великолепно умеет драться... Прекрасно сложенный, очень сильный, великолепно умеющий драться плебей. Любой талант тут, если он не зачехлен в модную тряпку, выглядит не таким уж и ярким.
   И все-таки именно его бросающееся в глаза атлетическое сложение помогло ему "выбиться в люди". Как-то в перерыве между лекциями к нему подкатила мужиковатая приблатненная пятикурсница по имени Вера и прокуренным кокетливым баском поинтересовалась, не желает ли он своими мышцами заработать десять "штук" за один вечер. (Видно, прослышала об его успехах в секции атлетов.) Естественно, он согласился. Десять тысячь рублей ему отнюдь не лишние... Но что он должен делать? Сопроводить одного человека от дома до аэропорта, только и всего.
   Дело оказалось и правда недолгим и непыльным. Клиент - лет сорока грузин по имени Георгий. Напарник Леши - качок-пятикурсник по прозвищу Медведь. На занятиях секции Леша всегда замечал, что Медведь не такой, как все. Занимался он с ожесточением, грубо обрывал любые попытки других ребят сблизиться с ним, даже просто поболтать. Казалось, он пропитан ненавистью, как губка водой. Вот и за время операции они перекинулись друг с другом от силы двумя-тремя словами. Зато Георгий балагурил не прекращая: рассказывал о своих дочках, о жене, о грузинских девушках ввобще, о вине и настоящем хлебе и, конечно, о цветах, которыми он с товарищами торговал.
   Задача Леши с Медведем была более чем проста - охранять Георгия и его объемистый чемодан-дипломат. И они прибыли в аэропорт без приключений. Когда был объявлен рейс, они втроем зашли в туалет и заперлись там.
   - Вай, ребята, смотрите не шутите, - сказал им там Георгий, - если со мной что случится, хорошие люди вас из-под земли достанут. И прихлопнут ладошкой, как нежных мотыльков.
   Говоря это, он набрал шифр на замке дипломата, тот раскрылся, и Леша увидел, что весь он заполнен плотно сложенными заклеенными пачками денег. Леша никогда не был жадным, но у него перехватило дыхание. Он просто прикинул, сколько пришлось бы вкалывать его родителям, чтобы скопить такую сумму. Выходило что-то около полутора тысяч лет. При условии, что из заработанного они не тратили бы ни копейки, а складывали бы все вот в такой чемоданчик.
   Георгий отсчитал пятнадцать пачек (в дипломате при этом не убавилось ни на йоту) и подал их Медведю. Тот рассовал их по карманам, и они отправились в посадочный зал. На прощание Георгий позвал: "Эй, джигиты, приезжайте в Тбилиси, спросите Георгия Чаривадзе; у кого угодно спросите, любой меня для вас найдет; будем пить вино, петь песни и любить прекрасных девушек..."
   - Хоть и жулик, наверное, а приятный мужик, правда? - поделился Леша впечатлением с Медведем, когда они, после того как самолет Георгия взлетел, выходили из здания аэровокзала. Но тот пропустил его слова мимо ушей, только квадратное его лицо стало еще более непроницаемым.
   На остановке автобуса-"экспресса" Медведь сунул руку в карман, достал одну заклеенную пачку и отдал ее Леше. На перекрещивающейся бумажной ленте шариковой ручкой было написано: "10 тыс." "Так?" - спросил Медведь. Леша кивнул, хотя все в нем и вскипело от обиды: он ведь видел, какую сумму дал Георгий. Он не стал дожидаться автобуса, а, просадив треть полученных денег на тачку, через час с лишним стоял перед дверью квартиры, которую с подружкой снимала Вера.
   - Она мне и открыла. Я не стал темнить, а сразу выложил ей свои претензии: "Почему я получил десять, а Медведь - сто сорок тысяч? За одну работу!" Она тоже ничего не скрывала: "Нам троим причиталось по пятьдесят, такса такая, но раз ты на десять согласился, нам с Медведем по семьдесят вышло". - "Но я-то ведь не знал эту вашу таксу!" - "Это твои проблемы". - "Выходит, ты меня обманула?" - "Почему? Я что, тебе больше обещала? Нет. Я предложила, ты согласился, и свое получил. Где же тут обман? В следующий раз поторгуешься".
   - И следующий раз был? - спросила Маша.
   - Сейчас расскажу. В ту ночь я почти не спал. Ты знаешь, я не жадный. Но меня мучила мысль, что вот такие жулики, как Вера, Георгий и Медведь, имеют все, что пожелают, а мои родители, которые за всю жизнь не взяли чужой копейки, на пару хороших ботинок отцу копят целый год, а то и больше... И я - кончу универ, стану адвокатом и буду таким же нищим. Вот тут-то мне и пришла в голову мысль, что, будь мы с Медведем хорошими друзьями, взяли бы мы за жабры этого хлипкого Георгия в два счета. И никакие "хорошие люди" ничего бы нам не сделали - с такими бабками можно ничего не бояться. Кто нас нашел бы, тот сам бы и пожалел. "Грабь награбленное", - Ленин еще сказал.
   - Ну и чем бы ты был лучше того жулика, которого обворовываешь?
   - А вот чем. Я сразу решил не все, а только часть себе забирать, - чтобы не быть нищим и иметь все, что нужно для работы: оружие, транспорт... А остальную, большую часть денег, определять честным, но обездоленным людям: в детские дома, старикам, талантливым, но бедным музыкантам и художникам...
   - Ужасно глупо. Но красиво. Именно так и должен был бы поступать Атос, которого я себе придумала. И что же дальше?
   - Дальше. Дальше я собрал группу ребят-качков, которым я доверял как себе. Потом, правда, в группу вошли и опытные рецидивисты, без них было бы трудно. И мы через Веру стали напрашиваться на участие в разных, сперва мелких, операциях. Она оказалась опытной наводчицей с богатой сетью контактов. Через нее я многое узнал. Что называется, "проник в недра преступного мира". А потом мы начали проворачивать свои дела.
   - И все-таки с точки зрения закона ты самый обыкновенный бандит. Так ведь?
   Его глаза сузились, и он ответил с упрямыми нотками в голосе:
   - Я пошел на юрфак, чтобы бороться за справедливость. Но понял, что наши законы созданы вовсе не для того. Но это не значит, что я должен отказаться от борьбы.
   - И чего же справедливого в том, что вы убили Деева? По-моему, неплохой был дядька.
   - Неплохой? А знаешь, как его дружки окрестили? Прорва. Это был гад, каких мало. Из "генералов". И заметь - никаких телохранителей. Это шушера разная за свою шкуру боится, а Прорва был спокоен. Ведь все у него делалось через посредников, они-то свои шеи и подставляли. И никто не догадывался, куда в конце концов стекаются деньги... Я очень рад, что мы его убили.
   - Да, ты монстр. Между нами, монстрами, говоря, я все понимала, пока дело касалось денег. Но от Деева-то вы ни копейки не получили.
   - Пока. Но мои люди сейчас следят за его Лизой, и рано или поздно она выведет нас к деньгам.
   - Не проще ли было следить за ним самим?
   - В том-то и дело, что за ним следить было совершенно бесполезно. А Лиза не так осторожна. К тому же и план-то этот у нас появился, когда она его "заказала".
   - "Заказала"... И много у вас уже было заказчиков?
   - Это первая "мокруха". И первое дело, связанное с действительно крупной суммой. До того все больше мелочь была.
   - И кому вы уже помогли, кого спасли, кому давали деньги?
   - Честно сказать, пока никому. Сами только-только на ноги встали. Вот машины купили, вооружились, хату сняли... Ты знаешь, сколько, к примеру, стоит несгораемый сейф, если ты не представитель официальной организации?.. Теперь-то я уже понял, что помогать людям, то есть делать то, ради чего я все это затеял, мы сможем лишь тогда, когда создадим по-настоящему крепкую организацию с очень солидной базой. То есть, когда научимся грабить самого главного и самого богатого жулика нашей страны.
   - Кого это?
   - Государство. И теперь-то мы сможем его грабить.
   - Почему?
   - Потому что нам поможешь ты.
   - Не поняла.
   - А что тут непонятного? Человек-невидимка - это чего-то да стоит, если он не одиночка, а член хорошо сбитой команды.
   - Как ты узнал?
   - Что может быть проще? Все трое моих людей, которые участвовали в последней операции, не видят тебя. Мы тут слегка поэкспериментировали, пока ты была без сознания. Вот. Теперь твоя очередь рассказывать.
   Маша нахмурилась. Не понравилось ей все это. Если бы не то, что Леше она готова доверять беззаветно, она бы заподозрила, что ее пытаются использовать. Но поддавшись осторожным ласкам, после часа любви она все о себе ему рассказала. И закончила:
   - Ладно, я буду вам помогать. Но у меня будет несколько условий. Вот первое: звать я тебя буду Атос.
   Леша засмеялся, он ведь уже знал, что так она давно называет его про себя.
   - Ладно, валяй. Вообще-то меня тут Кисой называют. Кислицин - Киса. Не очень уважительно, зато по-свойски. Ну, Атос так Атос. Но я тебя буду звать Марусей.
   - Это еще почему?! - возмутилась она.
   - В каждой порядочной банде должна быть своя Маруся. Даже еще лучше - Маруха...
   - Ну уж нет! На Марусю я еще согласна.
   - Порядок. Какие еще будут условия?
   - Не все сразу, Атос. Я буду ставить условия по мере возникновения.
   Он снова засмеялся:
   - Каприз, возведенный в закон? Что ж, придется терпеть.
   - Придется, Атосик. Да ты обязан терпеть мои капризы уже только потому, что любишь меня. Или не так?
   - Так, так.
   - И все-таки я никак не пойму, почему мы с тобой встретились? Питер - огромный город...
   - Все просто. - Он перевернулся на живот. - Оба мы - провинциалы, оба - чужаки в большом городе. Оба обладаем силой: я - физической, ты - сверхъестественной. Нас обязательно должна была прибрать к рукам СИСТЕМА. А работая в одной системе, даже по разные ее стороны, мы неминуемо должны были встретиться.
   - Не совсем тебя поняла, но я очень рада, честное слово.
   - Я тоже.
   ... Домой она явилась через неделю. Она открыла дверь ключом. На звук из комнаты в коридор вышел отец. Вид у него был неважный.
   - Где ты шляешься? - тихо спросил он, не глядя ей в глаза. - К тебе мама приехала.
   Маша испугалась: если мама приехала несколько дней назад, что она подумала?
   - Давно?
   - Сегодня днем.
   - И что ты ей сказал?
   - Что ты куда-то с утра убежала. У нее отлегло от сердца.
   - Спасибо, папа, - потерлась она щекой о его колючую щеку.
   В этот момент из комнаты выглянула мать. И они бросились в объятия друг друга.

   Хоть и летнее, но промозглое питерское утро. Желтый газик с синей полосой посередине корпуса и с надписью "вневедомственная охрана" по этой полосе остановился перед обитой серой жестью дверью. Маленький мрачный человек по фамилии Ляхов, в милицейской форме, с кобурой на правом боку и объемистым кожаным портфелем в левой руке, выбрался наружу и, поправляя густые унылые усы, огляделся. Перед дверью стояла девочка в джинсовке, с цветастой сумкой-рюкзачком.
   Что-то шевельнулось у Ляхова в душе - какая-то смутная тревожная ассоциация, но, зная себя как человека неоправданно мнительного, он не придал этому значения и бодро пошагал к двери. Поравнявшись с девушкой, он бросил:
   - Иди-ка, девонька отсюдова, не мешайся под ногами.
   - А вы, дяденька, инкассатор? - спросила та.
   - Да, да, - раздраженно ответил Ляхов. - Топай, говорю, отсюдова.
   Но та и не думала уходить. Склонив голову набок, она улыбнулась Ляхову безмятежной улыбкой и сказала проникновенно:
   - Тогда я вас сейчас грабить буду.
   И тут он вспомнил. Саня Вахромеев, у которого неделю назад без единого выстрела шпана два миллиона отняла, прежде чем его в СИЗО увели, все о какой-то девке в джинсах кричал. "Была, - кричал он, - и вдруг - нету!.." - Все думали - бредит. Или под психа косит, чтоб не посадили. А вот она-ДЕВКА.
   Ляхов схватился за пистолет... Никого перед ним не было. Он стер пот со лба, вернулся и сел в машину.
   - Ты чего? - спросил его напарник-водитель Колька - жирный, рыжий и конопатый.
   - Да ничего. Так. Показалось.
   - Крестись, - недоверчиво хохотнул Колька. - Ты давай быстрее, обед провозимся. Заболел, что ли? Слышь, давай я, а?
   - Иди ты, - огрызнулся Ляхов, - у тебя и допуска нет. Случись что, кто отвечать будет?
   Отерев еще раз испарину, он спросил осторожно:
   - Коль, ты девку в джинсах видел?
   - Хиппарьку, что ли? Вон там стояла.
   - Ну, а потом?
   - Что потом?
   - Куда делась?
   - Че ты тюльку гонишь? - надулся напарник и отвернулся. Ляхов вдруг схватил его за грудки, развернул, притянул к себе нос к носу и рявкнул: - Куда девка делась?
   - Ты че, белены объелся?!
   Но Ляхов рубаху не отпускал.
   - Ты че, серьезно, что ли?.. Куда, куда... Вы чего-то с ней побакланили, она повернулась и вон туда, за угол зашла. А чего?
   Ляхов отпустил рубаху.
   - Ладно. Смотри внимательнее. Не нравится мне тут что-то. Пошел я.
   - Ну, ты артист, - хохотнул жирный, облегченно поправляя воротник. Но Ляхов так глянул на него, что тот сразу осекся.
   Инкассатор, озираясь и выставив зажатый в правой руке пистолет, кошачьей походкой достиг двери и позвонил. Дверь служебного входа в магазин Ювелирторга отворилась. Сигнализация сработала, но тут же была отключена изнутри тем, кто открыл. Ляхов скользнул внутрь.
   И в этот момент рыжий Колька увидел ту самую "хиппарьку", выходящую из-за угла.
   Уставившись на нее, он распахнул дверцу и выполз наружу. Он понял, что с ней что-то неладно, но не мог понять, ЧТО. А потому и не мог испугаться по-настоящему, и не знал, что следует предпринять.
   Она остановилась в нескольких шагах от него, и с минуту они молча разглядывали друг друга. Потом лицо ее вдруг исказилось гримасой боли, и она вскинула руки к вискам. Конопатый Колька вздрогнул: на том месте, где она только что стояла, никого не было. (Два исчезновения за день - большая, конечно, нагрузка, но терпимая. Несколько часов головной боли окупятся с лихвой.) И тут дверь магазина отворилась и вышел Ляхов.
   - Лях, сюда! - закричал ему остро почуявший надвигающуюся опасность Колька. - Бегом! Она была тут! И пропала! Скорей!
   Ляхов мигом понял, о ком идет речь, побежал, но тут перед его носом мелькнуло что-то маленькое, разноцветное и яркое, а в легкие вошло сладостно-одуряющее... И он, еще крепче сжав ручку портфеля, воспарил в бездумную голубизну...
   Его напарник увидел, как ноги Ляхова подкосились, и он с размаху ударился головой об асфальт... Затем Колька, выдергивая из кобуры свой пистолет, увидел еще, как портфель, отделившись от тела Ляхова, взмыл примерно на метр над ним и словно бы растворился в воздухе, не оставив и следа. (Под свитер "хиппарьки" Маруси портфель втиснулся с трудом.)
   Леша, наблюдавший всю эту сцену из окна дома напротив (дверь подъезда этого дома выходит на обратную сторону), увидел, как, пошатываясь, Маша странными зигзагами побежала в сторону ПРОТИВОПОЛОЖНУЮ той, где ее ждет машина. И свернула за угол, за тот, из-за которого только что вышла.
   Жирный Колька набрался храбрости или, наоборот, окончательно ошалел от страха и сделал несколько выстрелов наугад, куда попало, благо, переулок был пуст. И полез в машину - к рации.
   Сотовый в руках Атоса заверещал как раз в тот миг, когда он сам собирался делать вызов.
   - Да! - крикнул он.
   - Атос, - раздался искаженный радиосвязью голос Маши, - что мне сейчас делать?
   - Куда тебя понесло, Маруся?!
   - Я не знаю... Голова... Даже идти не могу.
   - Оставайся там, где ты есть! Сейчас за тобой подъедут! Не волнуйся, все нормально. Потерпи. Помаши для Гоги телефоном.
   Он отключился и набрал номер.
   - Ее что-то до сих пор нет, - прозвучал в трубке голос Гоги, лучшего шофера в банде.
   - Знаю. И не будет, - быстро ответил Леша. - Давай за ней в объезд. Понял куда?
   - Понял.
   - Давай быстрее, сейчас тут менты будут, а она, похоже, совсем расклеилась, не может передвигаться.
   - Не суетись, Киса, все будет в ажуре.
   - Возьмешь ее и за мной. Как договаривались.
   - Порядок.
   - И смотри не наедь на нее. Она, возможно, прямо на дороге сидит. Или лежит. Она тебе трубкой помашет. Гляди в оба.
   Через несколько минут бежевая "Волга" с лысоватым и мешковатым Гогой в десантном комбинезоне за рулем уже удалялась от проклятого места, от того места, куда сейчас, воя сиренами, неслись милицейские машины. А на заднем сиденье Леша Кислицин, целуя, успокаивал плачущую Машу:
   - Ну что ты, что ты, перестань. Теперь будем отдыхать, долго отдыхать. Мы имеем право хорошо отдохнуть.
   - Атос, миленький, зачем ты так мучаешь меня, зачем нам столько денег, ведь их и так много?
   - Денег много не бывает. Да ты ведь знаешь, сколько я уже по детским домам раскидал. Я же тебе показывал квитки.
   - Но я не хочу быть героиней. Я хочу быть просто счастливой.
   - А это возможно, если вокруг столько несчастных? Судьба наградила тебя даром, но она же и накажет тебя, если ты будешь пользоваться этим даром только во благо себе. Ты так много можешь сделать для других.
   Новый приступ головной боли не дал ей ответить. Она затихла на миг, уткнувшись лицом ему в колени, а затем зарыдала еще сильнее, повторяя:
   - Извини меня, пожалуйста, извини...
   - Да что ты, перестань, за что я должен тебя извинять? - Он приподнял ее голову и стал поцелуями снимать с ее ресниц слезы.
   - Я такая плохая, такая эгоистка... Но мне больно!
   - Все, все, все, больше этого не будет. Отдыхаем! Да и не пройдет еще раз этот номер с инкассаторами. Ты видела, он же почуял что-то неладное, вот и вернулся в машину. А прошлые разы - только пооглядываются по сторонам и дальше топают.
   - Потому-то мне и пришлось второго обрабатывать.
   - Какого черта?! Мы же договорились, если что не так, операцию прекращаем!
   - Мне было жалко уже потраченных сил. Обидно работать впустую. Да и азарт уже какой-то появился.
   - Азарт... Ради чего причинять себе такую боль?
   - Ты же сам только что говорил, что у меня дар, что должна, и все такое.
   - Это я все верно говорил. Но нет на свете ничего, ради чего ты должна была бы ТАК мучаться.
   - Да? - она улыбнулась сквозь слезы и похлопала по тугому кожаному боку портфеля. - А это?
   - Это, конечно, хорошо. Но не такой же ценой! Твоя жизнь стоит в тысячу раз дороже. - Он помолчал. - Нет, больше этот трюк не пройдет. Нужно сочинять новый сценарий. С учетом того, что менты уже начали что-то соображать. Третий инкассатор за месяц... И банки тоже отпадают. Хватит двух. В третий-то раз они обязательно нас на чем-нибудь накроют.
   - У нас ведь еще есть Лиза Деева, - напомнила Маша. - Пора взяться за нее. Ее-то мне уже не нужно обрабатывать.
   - Там ты пока не нужна. Потом, если понадобишься, скажу. Отдыхай.
   Боль немного отпустила ее, и она, сладко потянувшись, произнесла по слогам:
   - Бу-дем от-ды-хать!
   - Да, до вечера. А вечером - сюрприз. Бал в твою честь. Я откупил десять мест в "Универсале". На всех.
   - Почему именно в "Универсале"? Это же ведь деевский кабак. Все-таки опять что-то связанное с работой?
   - Никакой работы. Просто это действительно классный ресторан. Деева нет, Лиза там не показывается. Гулять будем.
   - Бу-дем гу-лять! - тут она встрепенулась: - Слушай, а сейчас-то мне домой нужно. Я папе сказала, что буду к обеду. Он со мной о чем-то поговорить хотел. А морда загадочная, смех берет. Давайте меня домой.
   - А куда мы тебя везем-то? - бросил через плечо Гога, для которого она с момента убийства Прорвы зрительно не существовала, что поражало его воображение и для поддержания достоинства в собственных глазах заставляло разговаривать с ней нарочито пренебрежительно, мол, эка невидаль - невидимка. - Домой и везем, Маруся...

   ... - Ой, да брось ты, папа! Ну ни в какую историю я не вляпалась. Осенью устроюсь на работу, пойду в шарагу доучиваться. - Она валялась на диване в своей комнате, одетая в выцветший, мамин еще халатик и беседовала с сидящим в кресле отцом. Благо, головная боль окончательно отступила.
   - Как мне было стыдно перед Галиной. Ведь надо отдать должное твоей матери: она сумела преодолеть свой естественный материнский эгоизм и отправила тебя ко мне. Потому что была уверена, что здесь ты получишь лучшее образование, даже, что греха таить, лучшее воспитание. Ты ведь видела, она не питает иллюзий по поводу своего Степана Рудольфовича. Он не тот человек, который смог бы воспитать тебя по-настоящему. Возможно, он способен дать счастье твоей матери, чего не сумел я, но воспитать тебя - вряд ли. И вот Галина приехала, чтобы повидать тебя, порадоваться, как верно она поступила. И что же она увидела? Что я донельзя разбаловал тебя. Что ты нигде не учишься и нигде не работаешь. Что ты не приходишь ночевать домой...
   "Боже мой, - думала Маша с нежностью, - милый мой папочка, как же все перепуталось в твоей умной голове. "Преодолела свой материнский эгоизм..." Да уж, она преодолела! Знал бы ты только, как, почему и ради чего она его преодолела..." Но тут же укорила себя за эти не очень-то лестные по отношению к матери мысли, вспомнив ее молящий о прощении взгляд на перроне вокзала. Этот взгляд - самое яркое воспоминание, оставшееся у Маши со дня ее приезда. Папа же продолжал с искусством прирожденного оратора:
   - А особенно стыдно мне, что ведь это именно я воспитал в тебе способность быть внутренне абсолютно свободной. И не учел, что это нам, людям зрелым, свобода дается с трудом и никогда не заслоняет внутреннего контролера и цензора, которого в нас прочно вогнали в детстве. Мы можем только слегка обуздывать его. А в вас свобода входит легко, заполняя вакуум, она становится основой вашей натуры, но, не имея внутреннего оппонента, саморазвивается, буйно разрастается до полного анархизма. До омерзительно легкого отношения к жизни. Такое воспитание - как лекарство для здорового: больного оно лечит, а здорового может угробить напрочь.
   - Папа, побереги красноречие для студентов. Что я натворила, чтобы так меня отчитывать? - и она тут же испугалась собственного вопроса, понимая, что ему ох как есть ЧТО ответить.
   - Во-первых, как я уже отметил, ты не учишься и не работаешь. Во-вторых, как я также уже отмечал, ты не ночуешь дома. В-третьих, тебя постоянно спрашивают к телефону, заметь, спрашивают исключительно мужчины. И в-четвертых, наконец, у тебя появилось много денег.
   Маша мысленно усмехнулась: "Много денег!.." Так он называет те несчастные несколько штук, которые вечно болтаются у нее в сумочке. Что бы он сказал, если бы знал, сколько денег прошло через ее руки за последние два месяца!
   - Откуда они у тебя? Каким образом ты можешь позволить себе уже несколько недель подряд подкидывать нам с Варей "на хозяйство" не сто - двести рублей, а пять - шесть тысяч?!
   - Но я же занимаю место, создаю вам хлопоты, а у вас своих - море. Папа, не обижайся, но я все-таки квартирантка. И я должна платить за квартиру.
   - Я пропускаю мимо ушей твое заявление о том, что ты, моя родная дочь, "квартирантка" в доме своего отца, списывая его на твою молодость и глупость. Ни я, ни Варя, по-моему, ни разу не давали тебе повода для подобного суждения.
   Маша поняла, что и впрямь ляпнула глупость, - так оскорбить папу, а главное - всегда веселую и невозмутимую Варвару Сергеевну! Ее даже бросило в жар. А он продолжал:
   - Я не говорю и о том, что для "квартплаты" это слишком большие суммы. Я принимаю как аксиому, что деньги лишними не бывают. ("Час назад то же самое сказал Атос", - мелькнула у Маши мысль.) Но я хочу заострить внимание на том, что величина твоих ПОДАЧЕК в последнее время в несколько раз превышает наши с Варей совместные доходы. - ("Дура! Дура же я! - кляла себя Маша. - Думала, так будет лучше, старалась не обращать внимания на их удивленные и настороженные переглядывания. Думала, это нечестно, когда у меня столько денег, что девать некуда, а они бьются за каждый рубль, хватают любые внеплановые часы лекций, подвизаются в репетиторах у тупых отпрысков новых русских...") - Да, я хочу заострить внимание на величине твоих подачек и вытекающем отсюда выводе об их природе. Несмотря на высокий уровень инфляции морали в нашем обществе, я, как отец, все же считаю вдвойне и даже втройне оскорбительными твои подачки, понимая, каким способом деньги эти заработаны.
   Маша заглушила в себе поток покаянных мыслей и насторожилась.
   - Да. Я сопоставил все факты и пришел к однозначному выводу о том, откуда у тебя эти деньги.
   Маша похолодела. "Откуда?" - хотела она спросить. Но от волнения у нее начисто пропал голос, и она, как рыба, только бесшумно подвигала губами.
   - И даже не пытайся разубедить меня в этом, - сказал отец и замолчал, словно говорить уже было нечего.
   Она что-то прослушала в конце? Маша ничего не поняла. Она откашлялась и спросила сипло:
   - В чем?
   - Что "в чем"?
   - В чем тебя не надо разубеждать?
   - Ты сама знаешь.
   - А ты скажи.
   - Я не считаю возможным произносить это вслух. В моем доме.
   - Папа, я правда не понимаю, лучше скажи, - попросила она жалобно.
   - Лицемерка, - сквозь зубы бросил отец. - Что ж, если ты настаиваешь, я скажу. Как бы ни было мне больно. - И закончил с обличительным пафосом: - ТЫ ПРОДАЕШЬ СЕБЯ.
   - В смысле?
   - В прямом. Ты занимаешься проституцией. Ты валютная проститутка!
   И тут только до нее дошло. И вся тяжесть с ее души ухнула в пропасть облегчения. И она, трясясь от беззвучного сначала смеха, поползла с дивана на пол... Наконец дар речи вернулся к ней:
   - Батя! - закричала она, давясь хохотом. - Батя, ты гений! - Она окончательно свалилась с дивана и корчилась теперь на ковре. - Ой, - стонала она, - ой, я сейчас сдохну! Шерлок Холмс недорезанный! Мегрэ, блин!!!
   - Не надо, не надо, - попытался своей чопорностью сбить приступ ее незапланированного веселья отец, - меня не проведешь... - Но не выдержал ее заразительного хохота и сам принялся потихоньку посмеиваться в бороду. Он все-таки знал свою дочь и почувствовал, что так круто сыграть она вряд ли сумела бы. А значит, самые мерзкие его подозрения не подтвердились. И это было славно. Он расслабился и даже в открытую стал смеяться вместе с ней.
   А она, хохоча, забралась ему сперва на колени, а затем и вовсе уселась на него верхом.
   - Батя! - кричала она, - отныне я буду ездить в "Интурист" на тебе! Я, понимаешь ли, день и ночь тружусь не покладая рук, или чего там не покладая, а папочка деньги лопатой гребет! Все! Теперь ты будешь моей тачкой: будешь возить меня к клиентам с доставкой на дом.
   - Тьфу ты, - попытался скинуть ее с себя отец. - Ты уже не маленькая, ты мне шею сломаешь...
   Шуточки ее казались ему неприличными и неуместными, но он ничего не мог поделать со своими губами, растянувшимися до ушей в счастливой улыбке. Наконец он сбросил-таки с себя дочь и как можно более серьезно спросил:
   - Где же тогда ты берешь деньги? ТАКИЕ деньги. Потрудись ответить.
   Маша перестала смеяться, превратила лицо в мрачную маску, подползла на четвереньках к его креслу, встала перед ним на колени и, уставившись ему в глаза, произнесла замогильным голосом:
   - Папочка, я граблю банки. Прости.
   - Балбеска! - он встал с кресла и двинулся к двери.
   Но она все так же на четвереньках побежала за ним, продолжая замогильно:
   - Папочка! Я граблю еще и сберегательные кассы. Порою - ювелирные магазины. Папочка, прости.
   - Иди ты к черту, - стараясь не показать своего облегчения, сказал отец и закрыл у нее перед носом дверь своей комнаты.
   Она вернулась к себе, залезла на диван и растянулась в изнеможении. "Классно, - думала она, - вот так сама собой разрядилась эта трудная ситуация. Хочешь, чтобы тебе не поверили, говори чистую правду". А ведь она боялась этого разговора со вчерашнего дня, когда отец с мрачной решительностью заявил, что жаждет с нею серьезно побеседовать, и назначил время. Классно. Но теперь ясно, что ничего нельзя пускать на самотек. Нужно срочно сочинить какую-то правдоподобную легенду, все для отца объясняющую. Сейчас-то он отстал, но скоро опять начнет мучаться вопросами. А хорошо было бы сочинить такую байку, чтобы и маме деньги посылать...
   В это время в коридоре раздался звонок телефона. Она услышала, что отец снял трубку и говорит с кем-то. Потом он постучал в дверь ее комнаты. Раньше он всегда входил без стука.
   - Да! - крикнула она.
   - Какой-то мужчина спрашивает Марусю...
   "Козлы! - зло подумала она. - Надо же было так все испортить. Почему было не позвонить по сотовому?" Но она тут же вспомнила, что сотовый отключен, ведь это - "предмет роскоши", и отец о нем не знает... Она спрыгнула с дивана и, проскочив мимо отца, взяла трубку:
   - Ну?!
   - Маруся, - раздался дурашливый голос лысого Гоги, - карета подана, добро пожаловать в кабак!
   О, ёлки! Про кабак-то она и забыла.
   - Ладно, сейчас спущусь. Жди.
   Она бросила трубку, вернулась к себе, скинула халатик, облачилась в свой опостылевший джинсовый костюм, схватила рюкзак и, заглянув в комнату к отцу, сказала ему в спину:
   - Папа, перестань. Я тебе все объясню. В том, что ты там себе напридумывал, нет ни капли правды. А сейчас мне надо бежать. У одного типа день рождения.
   Но отец так и не обернулся.
   Уже выходя из квартиры, она крикнула в пустоту коридора:
   - Пока!
   Подождала. Но никто не откликнулся. Закусив губу, она хлопнула дверью и бегом полетела вниз по лестнице.

   До "Универсаля" добирались весело. Так совпало, что заехали за ней как раз те самые трое (а всего в банде сейчас было десять человек), которые участвовали в операции по уничтожению Деева: Гога, невысокий скуластый сероглазый крепыш Вадик (раньше он был Лешиным одногруппником) и худой усатый вредный дядька - натуральный уголовник по кличке "Копченый". И для всех троих с памятных времен той операции Маша была невидима. И вот они усадили ее за руль (Атос уже месяц учит ее водить автомобиль) и умирали от жути и хохота, наблюдая за тем, как сами собой нажимаются педали сцепления и газа, вертится баранка и машина, в которой они сидят, несется БЕЗ ВОДИТЕЛЯ по вечернему Питеру...
   Ресторан по сути своей и есть не что иное, как зона вечного праздника. Ну, а "Универсаль" просто лопался от самодовольства, ежедневно снова и снова празднуя великую радость избавления от мертвящего ига Сергея Ильича Деева, от его неусыпного ока, жесткой руки и неуемной алчности, за которую и был он прозван Прорвой.
   Шальной ветер свободы витал в воздухе меж изящных хрустальных люстр. Доходило до того, что порой тот или иной официант у всех на глазах неожиданно опрокидывал стопарик коньячку и принимался лихо отплясывать с какой-нибудь особо сексапильной посетительницей. Раньше за такое дело он и с работы мог бы вылететь, а нынче это никого ничуть не возмущало, кроме, пожалуй, администраторши Софьи Львовны, которая при Дееве была его правой рукой, теперь же ощущала, как власть ускользает из ее цепких пальцев, и воспринимала это чуть ли не как Апокалипсис.
   Атос и Маша нередко проводили вечера в ресторанах, но чаще - в небольших кафешках с национальными кухнями. Ей нравилось все это пробовать. И всегда они были только вдвоем. Сегодня же впервые гуляла ВСЯ банда. И лишь сев за стол, точнее за два сдвинутых столика, Маша из обширной речи Атоса узнала, что, собственно, послужило поводом для этого праздника.
   - Итак, господа, - начал Атос, - вчера, еще не зная исхода сегодняшней операции, я взял на себя смелость заказать места в этом прекрасном зале. Потому что я верил в счастливый исход. Потому что удача продолжает сопутствовать нам. И я не ошибся. Все вы уже знаете, сколько мужества и сил потребовалось нашей Марусе, чтобы это случилось. И сегодня общий счет финансовых поступлений в кассу нашей фирмы достиг МИЛЛИОНА ДОЛЛАРОВ!
   Присутствующие нестройно, но с энтузиазмом прокричали "Ура!" и зааплодировали. Но Атос, остановив их поднятием руки, продолжил:
   - Все вы знаете, что основная цель нашей деятельности - благотворительность. И, вступая в дело, каждый из нас знал, что половина общей суммы наших доходов уйдет обездоленным людям. Оставшаяся же половина снова будет поделена пополам: одна часть уходит в оборот фирмы - на обеспечение всем необходимым, другая же - поровну делится между нами. То есть сумма личного дохода каждого из нас будет составлять лишь десятую часть от четверти общей суммы. И я счастлив объявить, что именно сегодня каждый из нас впервые получит свою долю - двадцать пять тысяч баксов!..
   И снова Атосу пришлось останавливать взмахом руки восторженный гвалт.
   - Отличные кейсы фирмы "Кодак" из натуральной, естественно, кожи, в которых лежат ваши деньги, - подарок фирмы. Так же, как и все расходы за сегодняшний банкет.
   Тут Копченый открыл вынутый из багажника "Волги", в которой они приехали, и внесенный в зал чемодан. (В багажник машины встроен сейф; Маша знала, что код его замка - ее год рождения. Атос любит такие эффектные штучки.) Копченый достал из чемодана десять аккуратных добротных кейсов и передал их по рукам. В ручку каждого из них была вшита металлическая бирка с гравировкой. Маша получила свой кейс и прочла на бирке: "Любимой Марусе". "Это безумие, - подумала она, - сейчас за нашим столом в общей сложности четверть миллиона долларов. Все кончится или стрельбой, или чем-то еще хуже". Однако Атос быстро снял ее беспокойство.
   - Желающие забрать свои деньги немедленно должны выпить с нами этот бокал и сейчас же покинуть ресторан. Остальные же сдадут свои кейсы обратно, они тотчас будут отвезены в контору и помещены в сейф. За сохранность я ручаюсь. Деньги будут вам выданы по первому же требованию. Я бы очень не хотел, чтобы кто-то сейчас покинул наш стол, но повторяю, это личное дело каждого... А выпить я предлагаю за нашу дорогую Марусю. И объявляю ее Королевой полтергейста!
   Все встали, грохнули пробки, холодная искристая жидкость пролилась в бокалы. Выпили. После этого восемь кейсов вернулось в чемодан к Копченому, и тот под охраной двух вооруженных человек проследовал к выходу. Двое же (клички "Слон" и "Али-Баба"), извинившись, покинули ресторан со своими кейсами в руках. Правда, они обещали вернуться по возможности скорее.
   Пока за столом оставалось пятеро, в основном царила настороженная тишина. Но вот вернулись те трое, что увезли деньги, и Копченый объявил: "Порядок". Все вздохнули с облегчением. Маша, расслабившись, заметила:
   - Ну, ты, Атос, и пижон...
   И - понеслось!
   Текли реки текилы и джина "Тичер", коньяка "Наполеон" и еще десятков жидкостей, о которых Маша доселе и не слыхивала. Снова и снова пили "за Марусю", пили "за Кису", за град Петра, выпили даже за упокой души Деева, которому все они обязаны появлением Маруси... Отчетливо пахло травкой...
   - Ты не боялся отпускать их с деньгами? - между делом спросила Маша Атоса.
   - Они понимают, что заработают и больше. И еще - они боятся тебя.
   Маша была слегка шокирована.
   Потом они танцевали. Сперва танго, а потом и ламбаду, и жигу и фокстрот, и черт еще знает, что... При этом мужики, кроме Атоса, конечно, разбрелись по всему залу и вели жестокий целенаправленный "съем" самых красивых дамочек, независимо от наличия у тех кавалеров, а потом тащили их к своему столу и опаивали французскими винами вековой выдержки, обкармливали экзотическими деликатесами... И отпускали с Богом. "От нас не уйдет".
   Но каждый считал своим долгом хотя бы один раз станцевать с Машей. Она была уже порядком пьяна, чувствовала себя на вершине блаженства от внимания и почитания девяти таких разных мужчин. Но особенно понравилось ей танцевать с Гогой, который ржал как сумасшедший, ведь он танцевал с невидимкой, и самому ему казалось, что он обнимает руками довольно приятный на ощупь воздух.
   То, что он осязал невидимое, смешило его особенно. Крича, к примеру, что-нибудь вроде: "А где наши титечки?! Титечки-то где?!", - он клал руку ей на грудь, закрывал глаза и отвечал сам себе успокоенно: "Вот они, наши титечки..." Затем руку убирал, глаза открывал и, выкатив их из орбит, говорил: "Тю-тю..." И смеялся он так заразительно, что Маша на эти его выходки не оскорблялась, а напротив, заливалась вместе с ним.
   Потом явились Слон с Али-Бабой и ко всеобщему удовольствию включились в оргию.
   Потом, танцуя с кем-то еще, она краем глаза и издалека видела, что к их столику подходила очень стройная и, кажется, очень красивая женщина с густыми короткими черными волосами - под Мирей Матье (или это парик?), и о чем-то недолго говорила с Атосом. Кого-то она Маше напомнила, на кого-то она была похожа, но на кого?.. Маша, вернувшись к столу, поинтересовалась у Атоса, кто это был, но тот ответил, что впервые ее видел: попросила прикурить.
   Потом Маша в порыве хмельного умиления возжелала вдруг выпить на брудершафт с вредным дядькой Копченым, которого она почему-то немного побаивалась, и, подойдя, случайно подслушала обрывок его разговора с молодым и патологически жадным головорезом Али-Бабой.
   - ... Да с какой радости? Какая, к херам, благотворительность? - говорил Али-Баба. - Это же деньги в задницу! Сиротки какие-то, понимаешь...
   Маша с рюмкой в руках стояла за его спиной, и он не видел ее. Копченый же не видел ее в принципе.
   - Сынок, - отвечал он Али-Бабе презрительно, - работай ты в другом месте, все равно больше бы не имел, а здесь - риска нет. Меньше, чем за два месяца - двадцать пять тысяч зеленых, где ты видел? А с Марусей - еще и побольше будет. Это дело верное.
   - А может, нет сироток-то? Может, все - Шахине в карман? ("Это они меня так прозвали", - умилилась Маша.)
   - Молчи, сука, - зашипел Копченый, - ты что, забыл? - И он понизил голос до шепота: - Нет Шахини, понял? Нету. "Не ясно, - подумала Маша, - как это - меня нету?"
   А Копченый сказал снова в полный голос:
   - А если и в карман, тебе-то что за забота? Чего ты в чужом кармане считаешь?
   - Ей-то не жалко, заслужила. А вот Киса - Кис-Кис-Киса... Кто пахан? Он пахан? Это ж чистый шестой номер. Я таких давил, как клопов в щели на нарах...
   - Тупой. Тупым тебя мама родила. Завалишь ты все. Это же театр. Без Кисы нет Маруси...
   "Опять меня почему-то нет", - совсем запуталась Маша и влезла в разговор:
   - Кто тут Марусю вспомнил?
   Спорщики подпрыгнули от неожиданности, а она полезла к Копченому обниматься, хватая его за усы:
   - Ну Копченый, ну почему ты меня не любишь? Все меня любят, а ты не любишь. Давай на брудершафт?
   - С привидениями не пью, - огрызнулся тот, - уйди отсюда.
   Но в конце концов разомлел и выпил-таки с ней "за дружбу".
   Потом Атос забашлял музыкантам, и они вместо однообразной попсы заиграли битловское "Let It Be", и Маша с Атосом пошли танцевать и целоваться. И случился маленький, но забавный эксцесс. Неожиданно перед ними выросла большая, похожая благодаря габаритам и толстому слою белой пудры на памятник самой себе женщина и заявила:
   - Немедленно покиньте наш ресторан. Как вы себя ведете? У нас - культурное учреждение. В театре вы себя так же ведете? Отправляйтесь домой и делайте там все, что вам угодно. К тому же женщин в штанах мы вообще сюда не допускаем. Тем более в таких старых и рваных.
   Атос хотел ответить ей что-то резкое, но Маша стала нашептывать ему на ухо, он сперва запротестовал, но она настаивала, и он, засмеявшись, сказал: "Ну, ладно. Давай".
   Затем обернулся к администраторше Софье Львовне (а это была именно она):
   - Где вы видите женщину в штанах?
   - А это что? - почти радостно возопила та, вперив в Машу толстый морщинистый палец с массивным перстнем. А Маша внимательно и пристально посмотрела ей в глаза. И Софья Львовна увидела, как пьяная девочка в старых джинсах тихонько растворилась в душном воздухе полутемного зала.
   - Извините, - сказала Софья Львовна и с огромными, как блюдца, глазами решительным шагом прошла в свой кабинет. Чтобы запереться и просидеть там до конца вечера, уныло таращась в стену.
   Апокалипсис продолжается. На кого ж ты нас покинул, Деев Сергей Ильич?..
   ... - Слушай, давай смоемся отсюда, - шепнул Атос Маше.
   - Давай, - согласилась она.
   Эта толстая тетка была у нее третьей за сегодняшний день, и хоть с утренних инкассаторов прошло уже много времени, в ушах у нее звенело, и побаливала голова. И она уже пожалела о своей выходке.
   Чтобы заглушить головную боль, она, вернувшись с Лешей к столу, налила себе полный фужер коньяку. Леша пытался остановить ее, но не успел, и она залпом выпила.
   Она не помнила, как Атос усадил ее в машину, как вез. И очнулась уже на хате, в ванне с прохладной водой. И она услышала неразборчивые голоса - Атоса и женский.
   Кое-что она сумела разобрать: видимо, говорили прямо за дверью. Атос: "Нет, нет, ничего не выйдет. Она здесь..." Голос: "О! Я хочу посмотреть, как это в воде..." После чего дверь как будто чуть-чуть приоткрылась, но Маше уже было не до того: ее вдруг дико затошнило, и она наполовину вылезла из ванны, чтобы не превратить в помои воду, в которой сидит...
   Появился Атос и долго и нежно приводил ее в норму. И она спросила: "Кто у тебя был?" "Никого". "Но я же слышала. И кто-то заглядывал сюда". "Тебе привиделось. Это глюки". И Маша поняла, что это действительно была галлюцинация.
   Потом ее рвало еще и еще, и она плакала, а Атос ухаживал за ней. Потом он вытер ее огромным полотенцем и укутал в свой махровый корейский халат. Потом он заставил ее проглотить две таблетки аспирина и напоил крепким-прекрепким чаем, от которого во рту стало горько и вязко. И хоть ее и начало знобить, ей стало намного лучше. А потом он налил себе и ей по пятьдесят граммов коньяку. Она пить не могла, но Атос сказал, что нужно, и она, давясь, выпила. И вправду ей снова стало совсем хорошо, знобить перестало. И Атос включил тихую музыку.
   От выпитого сегодня алкоголя и пережитой психической нагрузки все ее чувства были слегка притуплены, но несмотря на это, с ними случилась такая сумасшедшая, такая красивая ночь, после которой женщина может чувствовать себя счастливой целую неделю.

   И она чувствовала себя счастливой целую неделю. К тому же после этой ночи было еще и утро, и была еще следующая ночь, а за ней - другая. Они отдыхали на всю катушку, но без напряжения, которое, случается, возникает у того, кто решает отдохнуть "на всю катушку". Они объехали все лучшие питерские рестораны, они гуляли по ночному городу и курили, кидая огоньки окурков в темную маслянистую Неву. Они взахлеб рассказывали друг другу о своих чувствах, делясь маленькими секретами собственной физиологии. А после проверяли все это на практике, занимаясь любовью в самых неожиданных местах, где, всегда врасплох, заставал их щекочущий магнетизм взаимного влечения.
   Легко на душе у нее было еще и потому, что Атос, не особенно утруждаясь, решил ее проблему с отцом. Неизвестно где и за какую цену добыл он бумагу с солидной подписью и круглой печатью, в коей удостоверялось, что Маша является работником совместной франко-советской фирмы "Кристиан Диор в России".
   Наиболее охотно люди верят самым беспочвенным и невероятным выдумкам.
   - Шеф говорит, что мой папа - ювелир, - объявила она отцу, вручая бумагу; самое удивительное, что при этом она испытывала искреннюю гордость, - на моей внешности фирма зарабатывает миллионы. Ну и мне кое-что перепадает.
   - Что только они находят в такой кобыле? - откликнулся отец, вертя в руках фирменный бланк. - Я так понимаю, что натурщица, или, как сейчас говорят, "модель", должна быть сексуальна. А ты?.. Клубника со сливками. - Но было видно, что ему приятно, да он и сам знал, что дочь у него красивая. - Тебя уже где-то печатали?
   - Да, они гонорар только после этого платят.
   - Ты бы хоть фото принесла, что ли. Или еще лучше результат - журнал или там плакат, что вы делаете-то?
   - О, папочка, их еще и в России нету. И вообще в твоем возрасте такие вещи смотреть вредно.
   - Ты что там - голая?!
   - Нет. В пояске.
   Услышав это, отец принял в воспитательных целях чопорный вид и прошествовал в свою комнату, а Маша кричала ему вслед:
   - Да шучу я, шучу! Принесу я тебе фотографии, сам посмотришь!
   "Так, так, так, - думала она, придется Атосу попыхтеть еще и с фотографиями..." И тут же вспомнила про фотографа - дружка Лизы Деевой. И подумала: "Какого черта Атос не позволяет мне поработать с ней?"
   ... В эти же дни она, не имея теоретического знания законов диалектики, на практике познала абсолютную верность, во всяком случае, одного из них: закона перехода количества в качество. Их с Атосом деньги перестали быть деньгами, а стали чем-то совершенно иным, как бы новым их ЛИЧНЫМ КАЧЕСТВОМ, превращающим их в полубогов или волшебников.
   Когда у тебя в кармане мелочь, ты можешь выпить стакан газировки; когда штука - много стаканов... Но когда у тебя по карманам рассован миллион, которым ты не особо и дорожишь, для тебя нет закрытых дверей, нет дефицитных товаров, нет гаишников, нет проблем с комнатой "на часок" в любой гостинице, нет проблем с транспортом, нет проблем со связью... НЕТ ПРОБЛЕМ. И кажется уже, стоит лишь захотеть, как следует напрячься, и ты взмоешь в небо и полетишь без всяких глупых приспособлений.
   ... В субботу, часа в четыре, на журнальном столике у Атоса зазвонил телефон. Он, не одеваясь, перелез через Машу, взял трубу, что-то в ней услышал, бросил в нее - "Минуточку" - и прошлепал с ней за дверь комнаты. До того у него от Маши секретов не было, и она, слегка обидевшись, старалась не прислушиваться к бормотанию за стенкой. Но не могла не разобрать слово "бабки", произнесенное дважды, громко, отчетливо и, похоже, сердито.
   Атос с телефоном вернулся в комнату. Выглядел он сумрачно.
   - Черт, - сказал он, - срочное дело. Часа через полтора надо выезжать.
   Она не стала спрашивать куда. Хотел бы, сказал бы сам. Но обиделась еще сильнее и отвернулась носом к стене.
   - Ну перестань, - стал уговаривать он, забираясь в постель, - потом я тебе все расскажу. А пока это не моя тайна. - Говоря, он губами касался ее шеи, плеч, спины... И они пробарахтались в постели почти час, и на смену утолению приходила новая жажда, а на смену той - новая...
   - Ты надолго? - крикнула Маша из ванной одевающемуся Атосу.
   - Да. Мне сначала в контору надо заехать, взять кое-что, а потом уж по делам. Ты здесь будешь?
   - Нет. Ты домой меня сможешь закинуть?
   Он глянул на часы:
   - Давай тогда бегом! - и хлопнул входной дверью.
   Маша выскочила из ванны, наспех вытерлась, натянула паутиново-шелковые плавочки (не имея возможности разнообразить свой верхний туалет, она брала реванш на белье), ковбойку, джинсы, свитер, кроссовки, схватила рюкзачок (в нем - лишь почти пустой уже газовый баллончик, сотовый да деньги) и бегом скатилась вниз, где, сидя за рулем, ее ждал Атос.
   Возле ближайшего цветочного ларька он тормознул, вышел на минуту и вернулся с огромным букетом роз. Он вручил ей цветы, чмокнул в щечку и продекламировал экспромт: "Ты не плачь, моя Маруся, я к тебе еще вернуся".
   - Ты мне позвонишь завтра? - спросила она. Не потому, что сомневалась, а потому, что ей было приятно услышать утвердительный ответ. И она услышала его:
   - Хорошо, часов в двенадцать.
   "Что я буду делать до завтрашнего полудня?" - подумала она. Настроение у нее сейчас было хорошее, и омрачал его лишь этот вопрос - как убить сегодняшний вечер? Ведь она уже напрочь отвыкла жить без Атоса.
   И вдруг появилась отличная идея.
   - Атос, не надо меня домой, выруливай сразу в контору. А меня по дороге высадишь, я тебе скажу, где остановиться.
   - Семь пятниц на неделе, - констатировал он. - Куда это ты намылилась?
   - Я потом тебе все расскажу, - мстительно передразнила она его интонацию, - а пока это "не моя тайна".
   Атос хмыкнул, а она добавила:
   - Да, слушай, цветы придется оставить у тебя. Мне же с ними нельзя по улице ходить: вдруг кто-то из моих старых клиентов встретится. Представляешь: плывет по воздуху букет... Ну чего ты насупился? Мне самой жалко. Классные цветы. Спасибо тебе... Но не ехать же мне домой только из-за них.
   - Ладно, - вздохнул Атос. - Хотя меня иногда и вышибает твой рационализм.
   - Ничего, еще подаришь.
   В этот момент они добрались до нужного ей перекрестка, остановились, попрощались, и Маша отправилась претворять в жизнь свою новую идею. Которая заключалась в том, чтобы посвятить сегодняшний свободный вечер слежке за Лизой Деевой. Сколько раз она говорила Атосу, что пора ей этим заняться, но он упрямо отнекивался, уверяя, что пока не время, что с самого начала, когда они затевали эту операцию, они не рассчитывали на помощь невидимки, и Слон с Вадиком не прекращают вполне сносную слежку за вдовушкой. А пускать на такие элементарные дела Марусю, которая за полчаса работы может приносить миллионы, - крайне непрактично. Если будет нужно, они непременно попросят ее о помощи, но пока в этом необходимости нет... И тому подобное.
   Может быть, необходимости и нет, но Маша соскучилась по "тонкой" работе, когда, находясь в одной квартире с хозяевами, только скользя между ними, она ухитрялась сутками ничем себя не выдать. А ведь надо было как-то спать, есть, справлять естественные надобности.
   ... Вот и знакомая дверь. Маша нажала кнопку звонка и, дождавшись шагов (ура! дома!), поднялась на несколько ступенек вверх по лестнице, сняла кроссовки и сунула их в рюкзак. А достала оттуда подобранную по дороге консервную банку, которую приготовилась бросить вниз, в лестничный пролет. Что она и сделала в тот момент, когда Лиза открыла. Оглядевшись, укутанная в шелковое японское кимоно, фиолетовое с золотым огнедышащим драконом, Лиза шагнула от двери и заглянула вниз, в пролет: что гремело? И этого было достаточно, чтобы Маша скользнула в квартиру.
   В спальне играла мягкая музыка - как бы делясь друг с другом самым сокровенным, вели неспешный диалог саксофон и гитара. На огромном экране телевизора, подключенного к видику, мерцали плавные сумеречные блики. Лиза сбросила кимоно и принялась за, похоже, прерванную звонком гимнастику. Маша уже не в первый раз залюбовалась линиями ее тела. Она и раньше ловила себя на том, что красивое женское тело впечатляет ее больше, чем мужское, но не видела в этом патологии: она ведь не испытывала при этом влечения, а наслаждалась чисто эстетически.