ЦВЕТЫ НА НАШЕМ ПЕПЛЕ

   - Я и сам испугался, - признался тот, послушно отбросив один бластер и принимая другой.
   - Куда мы летим? - спросила Наан.
   - Для начала мы должны скрыться из виду. А потом - туда. - Лабастьер указал рукой вверх. - К Пещере Хелоу.
   - Зачем?! Там есть что-то такое, что поможет нам спастись?
   - Нет, делать там нам абсолютно нечего. У нас нет причин лететь туда. А значит, это единственная возможность избежать того, что ОН выследит нас; ведь еще довольно долго он будет угадывать каждый мой шаг так же легко, как свой.
   - А этот шаг он не угадает?
   - Возможно, что и так. Но выбора у нас нет... Я уверен, если ОН и станет искать нас там, то - в последнюю очередь.
   Перспектива показалась Наан довольно унылой, но предложить что-то более конструктивное она не могла. "В конце концов, все складывается в какой-то степени логично, - с долей самоиронии подумала она. - Я и до сей поры непрерывно совершала только самые нелепые поступки, но делала это в одиночку. Теперь мы будем заниматься этим вдвоем. Это даже отрадно..."
   Она покосилась на Лабастьера, и тот, поймав ее взгляд, улыбнулся.
   Напряжение, в котором Наан находилась с того момента, как решилась бежать с ним, спало, а опасность погони, хотя и была более чем реальной, оставалась пока лишь теоретической. Сейчас же они - две свободные и самостоятельные бабочки - просто летели вместе над расстилающимся внизу суровым, но живописным пейзажем и, изредка переглядываясь, улыбались друг другу.
   И Наан подумала, что, возможно, она счастлива сейчас. Да, счастлива! Впервые за всю свою короткую, сперва такую спокойную, а теперь бурную и полную опасностей, жизнь.
   ...Делая небольшие передышки на покрытых мхом и лишайником выступах скалы, они целые сутки летели почти вертикально вверх, прежде чем добрались до края очередной ступени Хелоу. У самой кромки ступени они подверглись нападению трех огромных черных птиц, и лишь непрерывный огонь из двух плазмобоев спас их: один из крылатых монстров камнем рухнул вниз, двое оставшихся убрались восвояси.
   Наан устала, а Лабастьер и вовсе выбился из сил. Со стонами облегчения они упали на холодную, покрытую реденькой травкой почву, а потом засмеялись, передразнивая собственные стоны. Они не занимались любовью, но каждый взгляд, каждое их прикосновение друг к другу казались ни чем иным, как частью затянувшейся любовной игры.
   Нахохотавшись вдоволь, они успокоились и затихли, устроившись поудобнее. Стылый воздух, проникая в легкие Наан, заставил ее вспомнить о том, что, по легенде, для того, чтобы добраться до Пещеры, им предстоит перейти через плато, покрытое замерзшей водой.
   Когда-то святую Ливьен, ее товарищей и думателя спасла в этой ситуации самодельная теплая одежда. Но у Наан с Лабастьером не было ничего такого, что можно было бы для этого приспособить. Или он надеется добраться до Пещеры достаточно быстро благодаря тому, что точно знает дорогу?
   Желая спросить, Наан глянула на своего возлюбленного. Он лежал на спине, с закрытыми глазами, и то, как ровно вздымалась его грудь, подсказало ей, что он уснул. Он укрыл себя, завернувшись в крылья, но это, конечно же, не могло спасти его от утренней прохлады высокогорья. Лицо его осунулось, черты обострились, и если бы не то, как Наан относилась к нему, он выглядел бы просто жалким.
   Она тоже прикрыла веки, но сон, несмотря на усталость, не приходил. Вместо этого ее сознанием овладели мучительные сомнения и страхи.
   Если отбросить романтическую идею, что ради нескольких дней на свободе рядом с любимым существом стоит жертвовать жизнью (хотя Наан и была согласна с этим тезисом), план Лабастьера не выдерживает никакой критики. Собственно, это даже нельзя назвать "планом". Если даже они почему-то и не погибнут от холода на снежной равнине, рано или поздно (и скорее рано, чем поздно) император настигнет их и в Пещере.
   Что он сделает с ними? Ее Лабастьер вновь станет частью, одним из многих телесных воплощений императора, она же... Кем или чем станет она, останется ли она живой или нет, уже не имело значения. Даже если император вновь пощадит ее, существование ее отныне будет безрадостным и бесцельным и в душе ее не останется гордости.
   Лабастьер не желает обсуждать этот вопрос. Слишком хорошо зная мощь своего противника, он уже покорился судьбе и не видит ничего лучшего, чем недолгий побег без надежды на спасение. Просто он еще не научился быть по-настоящему самостоятельным.
   Но она-то устроена по-другому! Да, она ошибалась. Но еще никогда она не складывала крылья, покоряясь обстоятельствам! Она должна что-нибудь придумать и на этот раз! Хоть как-то отодвинуть страшную развязку на более отдаленный срок.
   Наан открыла глаза, села и тут же почувствовала, что у нее кружится голова. Ее лицо пылало, в горле першило. Похоже, она уже простудилась. Дело оборачивается все хуже.
   Так что же делать? Обмануть, перехитрить императора? Возможно ли это? Да, если попытаться вновь воспользоваться его привязанностью к ней. Но это подло... Нет! Разница их сил и возможностей столь разительно велика, что в ее борьбе с ним запрещенных приемов нет.
   Стоило Наан прийти к этому выводу, как она тут же поняла, что ей следует предпринять. Немедленно. Это было настоящим озарением.
   Пересилив головокружение и заставив себя забыть о болезненных симптомах, Наан встала на колени. Вынув бластер, она установила указатель его мощности на самую нижнюю отметку. Затем достала из кармана остаток той бечевки, которой связывала Дент-Харрула и Дипт-Шиан, оценила его длину и, отметив середину, поднесла плазмобой к этому месту. Нажала на спуск.
   Легкий дымок, противный запах горелого флуона - и шнур разделился на два равных отрезка.
   Наан осторожно, стараясь не шуметь, подползла на коленях к Лабастьеру и в нерешительности встала перед ним. Опять, опять она совершает предательство... Но ведь это - во имя его же пользы... Однако она не спрашивает его разрешения. Но если она спросит, потеряется весь смысл задуманной ею авантюры.
   Отбросив робость, она одной половиной бечевки крепко, но не стягивая, чтобы не разбудить Лабастьера, связала ему ноги. Удостоверившись, что он не проснулся, она бережно раздвинула его крылья и, опасливо поглядывая возлюбленному в лицо, принялась связывать и руки, положив их сперва одна на другую.
   Был миг, когда ей показалось, что он просыпается, и она почувствовала, что от волнения покрывается испариной. Но, пробормотав что-то нечленораздельное и передернув плечами, Лабастьер так и не открыл глаз.
   Вытащив из его кармана бластер и отбросив его подальше, Наан перевела дух, а затем, поднявшись, обошла спящего. Она присела возле его головы, вздохнула и решительным движением сделала самое главное и самое страшное: отомкнула крепление сережки-блокиратора и сняла ее...
   Лабастьер открыл глаза и уставился на нее. Наан знала, что сейчас его глазами на нее смотрит император, но она не ожидала, что разница будет столь очевидна.
   Несмотря на то, что черты его лица, само собой, остались прежними, на нее смотрело совершенно другое существо. Взгляд его был холодным, волевым, и в нем чувствовалась такая чудовищная сила, что все внутри Наан сжалось и задрожало от робости.
   - Приветствую тебя, - произнес император Лабастьер Первый, не добавляя обычных эпитетов, и в голосе его сквозил мертвенный холод.
   - Приветствую тебя, возлюбленный жених мой, Внук Бога, умеющий быть везде... - склонила Наан горящий жаром лоб.
   - Что за очередная низость взбрела тебе в голову? Я не перестаю удивляться твоей изобретательности.
   - О нет, мой повелитель, я не собираюсь причинять тебе вред...
   - Почему же тогда я связан? - Император перевалился набок, а затем рывком сел.
   Вид его был решителен, и Наан испугалась, что теперь у него достанет силы порвать флуон или, дотянувшись до щиколоток, развязать ноги. Она уже потянулась было за плазмобоем, но стало ясно, что ни того, ни другого он сделать все же не способен. И она успокоилась.
   - Ты забыла про крылья, - заявил император. - Я могу улететь и связанный.
   - У меня есть бластер, - напомнила она, дивясь собственной наглости.
   - Та-ак, - протянул он. - Чего же ты хочешь?
   - Выслушай меня, мой повелитель, я все тебе объясню.
   Император мрачно кивнул.
   - Я всегда знала, что люблю тебя. Всегда. Этому меня учили в Храме, к этому я пришла и сама... Но что-то, что не зависит от моей воли, не позволяло мне слепо подчиниться предначертанию. Ты знаешь, я наделала много глупостей, и в некоторых из них я искренне раскаиваюсь. Но никогда, никогда я не стану раскаиваться в том, что отделила от тебя одно из твоих воплощений...
   Лицо императора исказилось злобой:
   - Это как раз единственное твое настоящее преступление, единственное, чего я не обещаю простить тебе!
   - Да-да, мой повелитель, я понимаю... Но именно с ним, с одним из твоих воплощений, а значит, в какой-то степени и с тобой, я узнала, что значит любить по-настоящему...
   - "В какой-то степени", - передразнил тот. - Хотя... "В какой-то степени" это так. Ведь все, что было в его памяти, теперь помню и я... - На его лице, возможно, помимо его воли, появилась блуждающая улыбка.
   - Я хочу предложить тебе обмен, - выпалила Наан, пользуясь сменой его настроения.
   - Сделку?! - поднял брови император и усмехнулся. - Безумная маленькая бабочка. По-моему, ты просто не понимаешь, в каком жалком положении ты сейчас находишься. Я, конечно, не предполагал, что это мое возомнившее себя самостоятельной особью воплощение потащит тебя в сторону Пещеры Хелоу. В этом нет ни малейшего смысла. Но все равно через пару дней я нашел бы вас и там. Ну а теперь, когда я знаю, где ты, не пройдет и получаса, как до вас доберутся мои антигравы.
   - Когда я сняла с твоего уха сережку, я понимала, что тем самым выдам наше местонахождение. Но я надеюсь на твое благородство! - Наан вложила в эти слова всю страстность, на которую только была способна. - Выслушай же меня, не перебивая, ты ведь и сам говоришь, что времени у меня немного, а я должна успеть! Я поняла, почему я бунтовала, почему не могла покориться неминуемому. Я не находила сил заставить себя любить только часть чего-то огромного. Не знаю: или другие твои жены лгут тебе, или это я - неправильная самка... Мне нужно время. Я хочу добраться с одним из твоих воплощений до Пещеры, хочу какое-то время прожить там с ним и любить его так, как люблю уже сейчас. Я должна привыкнуть к нему и привыкнуть к мысли, что рано или поздно он вновь станет тобой... И тогда, мне кажется, я смогу перенести всю свою любовь на тебя... Я буду стараться! Дай мне срок! Помнишь, ты ведь говорил, что умеешь ждать!
   - Так вот зачем ты связала меня... Чтобы я не сопротивлялся, когда ты станешь цеплять мне обратно на ухо свой проклятый прибор... То, что ты говоришь, не лишено смысла. Но только в отношении тебя. А как быть с моим воплощением? Простит ли он тебе новое предательство? Ведь он будет помнить все, что ты только что мне сказала.
   - Он любит, и он поймет меня. Он уже отчаялся и покорился. Единственное, чего он хочет, - хотя бы на несколько дней оттянуть миг, когда нас схватят.
   - А о каком сроке говоришь ты?
   - Месяц. Хотя бы месяц. Обретая самостоятельность, твое воплощение становится нерешительным, но оно не менее благородно, чем ты. И я обещаю: через месяц он снимет эту серьгу со своего уха сам. Он будет благодарен тебе за эту отсрочку.
   - Но... я ревную тебя, - с тенью смущения произнес император.
   - Ревнуешь?! Значит, мы квиты. Я ревную тебя ко всем самкам, с которыми ты был за эти триста лет во всех своих воплощениях. А к кому ревнуешь ты? К собственной части, память которой вскоре вновь станет твоей?..
   Император прищурил глаза, но она не отвела взгляд, и ни один мускул не дрогнул на ее лице.
   - Если бы мои чиновники владели искусством убеждения и обмана в той мере, в какой им владеешь ты, - наконец вымолвил он, - я, пожалуй, переложил бы часть своей работы на их плечи... А что будет, если я не соглашусь с твоими доводами?
   - Я убью себя, - заявила Наан решительно, доставая плазмобой, и она на сто процентов верила в то, что говорила. Она приставила ствол к груди, а палец положила на кнопку пуска.
   Император дернулся, желая, по-видимому, помешать ей, но путы не позволили ему этого.
   - Перестань! - рявкнул он. - Ладно. Я согласен. Я даю вам этот месяц. Мне ли, бессмертному, не подождать этот смехотворный срок? Месяц - это миг по сравнению с вечностью. Хотя, возможно, это и будет самый мучительный миг в моей жизни... Может быть, мне помочь вам добраться до Пещеры?
   Наан на миг задумалась, а затем отрицательно покачала головой:
   - Нет, мы должны сами проделать этот путь. Как Ливьен и Рамбай.
   Она не смогла бы объяснить даже самой себе, почему она ответила именно так. Скорее всего потому, что хотела считать этот месяц счастья своей собственной заслугой, а не подарком императора. Внезапно ей показалось, что существо перед ней - ее любимый Лабастьер, и она, порывисто наклонившись, поцеловала его в губы.
   - А потом, через месяц, ты не убьешь себя? - спросил император, когда она отстранилась, и в его голосе мелькнуло что-то, что заставило ее сердце болезненно сжаться.
   - Нет, я не убью себя, - ответила она искренне и тут же сменила тему: - А ты можешь передать от меня привет моему брату?
   - Могу, - кивнул тот. - Но вряд ли он обрадуется. Сейчас он сидит в антиграве рядом с одним из моих воплощений и проклинает тебя всеми возможными проклятиями.
   - Передай ему, что мне очень жаль. И спасибо тебе. Прощай.
   С этими словами Наан поспешно протянула руку и, водворив серьгу на место, щелкнула застежкой.
   Лабастьер застонал и вновь повалился на спину.
   - Я задушу тебя, подлая, низкая тварь! - простонал он.
   - Подожди, любимый! - вскричала она, и из глаз ее как реакция на пережитое только что напряжение брызнули слезы. Врать и оправдываться, врать и оправдываться... Ее жизнь превратилась в сплошную муку. - Не спеши обвинять меня. - Она подползла к нему и, осыпая горячими поцелуями его лицо, забормотала быстро и страстно: - Все, что я говорила ЕМУ, - ложь, ложь все, до последнего слова. Но у нас теперь есть целый месяц, и за это время мы можем придумать что-нибудь еще!
   - Нет! Не верю! - закричал он, мотая головой и уклоняясь от ее поцелуев. - Если это так, то почему же ты сняла серьгу в то время, когда я спал?! Ты подкралась ко мне, как воровка, и связала меня! Почему же ты сначала не рассказала о своем замысле мне?!
   Его глупость отрезвила ее.
   - А ты подумай, - холодно отозвалась она, выпрямившись, села и отвернулась. Пауза длилась недолго.
   - Прости, - сказал он. - Действительно, если бы ты согласовала это со мной, ОН знал бы, что все это хитрость. Он никогда не поверил бы тебе и не дал бы нам этот месяц. А он поверил, я знаю, ведь я только что был ИМ. Я даже помню, как отдал приказ всем антигравам возвращаться в Город... - Он помолчал. - И все-таки мне больно.
   - Мне тоже, - отозвалась она, смягчаясь. И спросила: - Я могу тебя развязать? Глупостей больше не будет?
   …Лишь час любви, который они наконец позволили себе, окончательно снял с их душ груз обмана и ощущение лживости всего и вся. А затем, когда нервное напряжение спало, Наан вновь почувствовала себя больной. И тут уж расклеилась по-настоящему.
   Она то впадала в забытье, то приходила в себя и тогда видела склонившееся над собой озабоченное лицо Лабастьера. Однажды, в полубреду, ей привиделось, что Лабастьер уговаривал ее спуститься обратно - в тепло, на ту ступень Хелоу, где находилась тайная пещера мятежников. Ей привиделось, что она согласилась, и они полетели вниз. Точнее, не полетели, а почти упали, так как в полную силу крыльями работал только Лабастьер, держа Наан висящей на вытянутых руках, а она своими крыльями лишь чуть-чуть помогала ему.
   ...А потом оказалось, что все это был не бред, и она очнулась на мягком полу той самой уютной теплой комнатки, которая совсем недавно служила темницей плененному императору.
   Очнувшись одна, она хотела было выползти наружу, но тут в проеме возник Лабастьер. Он принес нанизанные на прутик куски жареного мяса.
   - Тебе надо подкрепиться, - весело сказал он. - Я очень испугался за тебя, но, кажется, кризис миновал, и дело пошло на поправку. Это мясо той птицы, которая напала на нас, я нашел ее на этой ступени. Представляешь, - добавил он с воодушевлением, - я впервые за триста лет сам готовил еду!
   - Сколько я провалялась? - спросила Наан.
   - Двое суток.
   - Двое суток?! - вскричала Наан, приподнимаясь на локтях. - Двое суток из подаренного нам месяца?! Я должна немедленно встать!
   - Успокойся, не спеши, - остановил ее Лабастьер. - Лучше подкрепись. В конечном счете твоя болезнь пошла нам на пользу.
   - Каким образом? - недоверчиво спросила Наан, откусывая попахивающий дымком пресный, но сочный и душистый кусок птичьего мяса.
   - Если бы ты не заболела, мы были бы сейчас уже на полпути к Пещере. И мы бы плелись сейчас по снежной пустыне, потому что обледеневшие крылья не способны удержать бабочку в воздухе, тем более в таком разреженном, как там...
   - Нам еще предстоит это, - заметила Наан, дожевывая кусок и чувствуя, что силы действительно возвращаются к ней.
   - Вовсе не обязательно, - заявил Лабастьер. - Император уверен, что мы отправились туда. А мы вместо этого спустимся вниз, доберемся до Города маака, изменим нашу внешность, смешаемся с толпой и будем жить долго и счастливо. А?!
   Наан перестала жевать и изумленно посмотрела на Лабастьера. А ведь это настоящий выход!.. Ей такая возможность и в голову не приходила. Он действительно становится самостоятельным самцом.
   Он же смотрел на нее, улыбаясь блаженно и глупо.
   - Но если я изменю внешность, будешь ли ты, коварный самец, любить меня?
   - Конечно, нет, - засмеялся он. - Для того-то я это все и придумал.

   Если бы только Охотник знал,
   Где поджидает кот,
   Он никогда бы туда не летал, "
   Пусть его кот не ждет.
   Если не хочешь, чтоб кто-то поймал,
   Не залетай вперед.
   "Книга стабильности" махаон, т. III, песнь XIV; учебная мнемотека Храма Невест провинции Фоли.
   Весь следующий день Наан пролежала, не вставая, терзаемая приступами отчаянного кашля. Однозначно, это была пневмония. Но метаболизм теплокровных бабочек интенсивен, и болезни, если они и случаются, длятся недолго. Уже к вечеру она почувствовала, что идет на поправку.
   Они обсуждали идею Лабастьера и приходили к выводу, что, возможно, у них все-таки есть будущее. За месяц им на собственных крыльях, конечно же, не долететь до Города, но там, внизу, в диком лесу, они смогут скрываться сколь угодно долго и, если повезет, рано или поздно доберутся до него. Они оба понимали, что все далеко не так просто и шансов быть пойманными у них значительно больше. Но оба старались казаться наивнее, чем есть, и поддержать другого своей показной уверенностью в успехе.
   Но еще больше они разговаривали на самые отвлеченные темы, просто, чтобы лучше узнать и понять друг друга. Неожиданно оказалось, что представление Лабастьера о своей возлюбленной, искаженное памятью того существа, частью которого он был, мало соответствует реальности. Да и Наан, как выяснилось, не совсем точно знала, каков он на самом деле. По большому счету он и сам еще не очень хорошо знал себя.
   - Почему вы такие разные? - спросила она однажды. - Почему все лучшее, что я видела В НЕМ, в тебе сохранилось, а все то, что пугало и отталкивало меня, исчезло?
   Лабастьер ненадолго задумался.
   - Я, кажется, понимаю, о чем ты говоришь. И постараюсь объяснить тебе. Император взвалил на себя непосильную ношу, и она деформировала его. Если поначалу телепатия служила для его телесных воплощений не более чем средством связи, через несколько поколений она перевела его в иное качество. Его личность как бы "размылась" в тысячах воплощений. Он действительно перестал быть бабочкой. Я помню... Я очень много видел и слышал, очень много знал и понимал, но чувствовал я совсем не так. Тускло. Я цепенею даже сейчас, когда вспоминаю это ощущение. Единственное, чему я удивляюсь, так это тому, что я так легко адаптировался, став самостоятельным. Наверное, это благодаря тебе.
   Наан пропустила мимо ушей лестное для нее признание и продолжала расспросы:
   - Но если ты говоришь, что ему плохо, тогда зачем ему все это? Не понимаю!
   - Ему, собственно, не с чем и сравнивать... Как бы тебе объяснить... - Он беспомощно поморщился и потер затылок. - Как объяснить... Ты знаешь про космический проект императора?
   - Да. Мне рассказал о нем Дент-Харрул.
   Лабастьер непонимающе глянул на нее, и она уточнила:
   - Тот зеленоглазый мятежник, которого ты чуть было не пристрелил.
   - А-а... - кивнул Лабастьер с легкой усмешкой; ему явно доставляло удовольствие это воспоминание. Еще бы, ведь это был его первый самостоятельный и решительный поступок после отделения от императора. - Помню. Помощник твоего брата. Так вот, ты знаешь, почему бабочки до сих пор не отправились в космос? - Наан отрицательно покачала головой, и Лабастьер объяснил: - Потому что возглавить такой полет может только сам император - одно из его воплощений. Никому другому он не доверит этого. Но расстояние, на котором действует телепатическая связь, не бесконечно. И он боится. Потерять хотя бы одно из воплощений ему так же страшно, как тебе, например... вырвать зуб. Даже страшнее.
   - Но если этот зуб болит?
   - Если болит, это дело другое! Недаром воплощения императора никогда не умирают от старости, а кончают жизнь самоубийством, как это было когда-то принято у вас, махаон.
   Наан усмехнулась. Император в своем амплуа. Запретив эвтаназию законом, для себя он вновь сделал исключение.
   Лабастьер тем временем продолжал:
   - Но если все-таки не болит?! Кому-нибудь может прийти в голову вырвать себе зубы лишь потому, что ему сообщат, что каждому отдельному зубу так будет лучше и жить они будут самостоятельно? Но еще больше он боится того, что отделившееся воплощение пойдет его же путем, там, далеко в космосе, оплодотворит тысячи самок и создаст тысячи своих воплощений... Он не знает, что произойдет при встрече двух таких множественных существ - слияние или гибельная борьба.
   Наан сменила тему:
   - А по поводу его божественного происхождения? Выходит, это полный обман, не имеющий под собой ни малейших оснований?
   - Все не так бесспорно. Давай разберемся для начала, что же такое Бог. Ни махаоны, ни маака, ни урании не добрались в этом направлении познания даже до половины того пути, который прошли бескрылые. У них, как и у нас, было множество религий, одни сменялись другими, порой даже воевали друг с другом! Но в отличие от нас, бескрылые все-таки сумели обобщить весь свой опыт в этой области, и они создали науку - прикладную теологию. Науку о Боге. Они НЕ ВЕРИЛИ, но они не были и атеистами. Они ЗНАЛИ.
   - Так что же такое Бог? Неужели кто-то действительно может ответить на этот вопрос? Ты, ты сможешь мне это объяснить?! - Она вспомнила, как зубрила в мнемотеке Храма постулаты Новой Веры и, пытаясь вникнуть в их смысл, не находила его.
   - Ты думаешь, можно изложить курс целой науки, главной науки бытия, в двух словах?
   - Попробуй.
   - Не знаю...
   Наан выжидательно смотрела на него.
   - Что ж, начнем. Бог - это ничто, пришедшее в гармонию и создавшее из себя все.
   - Эта сказочка мне знакома! - возмутилась Наан. - Это - Первый постулат Новой Веры!
   - Да! В том-то и дело, что император, взяв конечные выводы науки бескрылых, превратил их в постулаты, в аксиомы без доказательств. Он посчитал, что знание бабочкам вовсе ни к чему, и вновь заменил его слепой верой, добавив кое-что и от себя.
   - Зачем?
   - Он считает, что для вашей же пользы.
   - "Вашей" или "нашей"?
   - Не лови меня на слове, я еще не привык считать себя обычной смертной бабочкой.
   - А ты боишься смерти?
   - Я еще не осознал, не прочувствовал, что это такое. Но уже, кажется, начинаю. Во всяком случае, я не мог бы так хладнокровно убивать, как это делает ОН.
   - Много? Он много убивает?
   - Да. Но я не хотел бы говорить об этом. Мне тяжело вспоминать это.
   - Затопление махаонского Океанополиса - самое его массовое убийство своих подданных за последнее время?
   - Нет.
   Наан поймала себя на том, что эта беседа начинает ее раздражать, а чересчур лаконичные ответы Лабастьера кажутся ей уклончивыми.
   - Хорошо, вернемся к теме, - сказала она. - Итак, он решил, что вера для бабочек важнее знания. А как считаешь ты? Ведь ты - почти он!
   - Сперва мне придется объяснить тебе кое-что еще. Создавая из себя материальную вселенную, Бог не превратился в нее полностью, Он остался и духовной субстанцией, гармоничным НИЧТО, пронизывающим вещество и поле. И самое яркое выражение этого - жизнь, наши души. А император един в тысячах воплощений, и потому он считает, что он - сгусток душ, а значит, тысячекратно ближе к Богу, чем любая обыкновенная бабочка. А раз так, он - мессия, Внук Бога, и он вправе диктовать остальным все, что угодно. Но стоило мне отделиться от него, как я моментально осознал, что это - величайшее заблуждение. Это-то и потрясло меня более всего.
   - А как на самом деле?
   - Тут не действуют законы арифметики. Слияние сознаний не суть слияние душ. Император не ближе к Богу, чем кто-либо еще. Он просто другой. Он информированнее и сильнее. По большому счету, он - особый организм, точнее - колония организмов, не более того.
   - Выходит, Лайвар был прав...
   - Да. Но на земле нет силы, способной бороться с императором. Да и способной заменить его в случае победы тоже нет.
   - Но бескрылые как-то ведь жили?..
   - И где они теперь? Им не помогла даже их наука о Боге.
   Наан удрученно покачала головой. А Лабастьер продолжил:
   - Но на самом деле, я думаю, мир свободных бабочек все же возможен.
   ...Город общего счастья,
   Город без зла и лжи,
   Город, где нет ненастья,
   Город, где все равны...
   - продекламировал он. - Ты помнишь, откуда это?
   - Конечно. "Сон святой Ливьен по пути к Пещере Хелоу".
   ...Город, куда дорогу
   Хочет найти любой.
   Знает ее Внук Бога,
   И поведет за собой...
   Лабастьер невесело усмехнулся:
   - Да. Поначалу я и в самом деле думал именно так. Но, изменяясь, я, сам того не замечая, менял и свои устремления. - Наан посмотрела на него удивленно. Не заметив того, Лабастьер опять заговорил об императоре в первом лице. - И теперь, чтобы сделать мир таким, как мне мнилось когда-то... Как ЕМУ мнилось, - поправился он наконец, - его-то самого и нужно уничтожить прежде всего. И принести в жертву еще много, очень много жизней. Стоит ли? Вообще, стоит ли идея жизней? Однажды он решил, что стоит, и вот что из этого получилось. Он думал, убивать придется только в начале, а оказалось - останавливаться нельзя.
   - Смерть, снова смерть... - устало пробормотала Наан, прикрывая веки. А Лабастьер, тряхнув головой, добавил:
   - А мой вопрос "где теперь бескрылые?"- не столь риторичен, как может показаться. Они теперь - это мы. Процесс реинкарнации не остановился с гибелью мира бескрылых. Он не остановится никогда. А вот тебе и главное тому подтверждение: мы любим друг друга, как когда-то любили друг друга они.
   В путь двинулись с рассветом следующего дня и до берега небольшой речки, от которой брал свое начало суровый кряжистый лес низовья, добрались спустя всего лишь неделю. Благо над каменистыми и пустынными плоскостями "лестницы Хелоу" лететь им пришлось вниз и налегке. Они не позволяли себе отдыхать более четырех-пяти часов в сутки, забываясь неглубоким тревожным сном, хотя первые два дня Наан и чувствовала себя еще нездоровой и слабой.
   Они не дежурили по очереди, ведь если бы они делали так, время на отдых увеличивалось бы вдвое. Опасность, которая могла возникнуть во время их сна, была достаточно абстрактна, тогда как месть императора была более чем реальной, и каждая бессмысленно потерянная минута приближала ее. Они полностью положились на судьбу. И им повезло: за эту неделю ни единой экстремальной ситуации не возникло.
   Перелетев речку и опустившись на ее берегу, они, не сговариваясь, сбросили с себя опостылевшую, пропитанную потом одежду, положили на землю оружие и, поначалу чуть-чуть стесняясь своей наготы, а потому не глядя друг на друга, вошли в пенистый игривый поток.
   Студеными струями воды усталость смывалась с их тел вместе с последними признаками цивилизованности, и вскоре, почувствовав себя блудными детьми природы, они принялись играть и резвиться так, словно в душах их не было ни страха, ни стыда, ни тяжкого бремени прожитого.
   Они не боялись вымочить крылья, так как заранее договорились, что, добравшись до леса, устроят себе большой привал в первом попавшемся дупле, к которому можно будет влезть по веткам. Для того, чтобы способность летать вернулась, достаточно будет нескольких часов. А уж до места привала можно добраться и пешком.
   Плескаясь и любуясь алмазной игрой капель на солнце, Наан то и дело прикасалась к мокрой горячей коже Лабастьера и чувствовала от этого пьянящее возбуждение. Но когда он, по-видимому, испытывавший то же самое, попытался овладеть ею, она выскользнула из его объятий, шепнув: "Не сейчас...". И он не настаивал. Эта ситуация принесла Наан неожиданное наслаждение, ведь она впервые повела себя с Лабастьером так, словно он был обыкновенным влюбленным в нее самцом, и он ответил ей тем же.
   (В какой-то степени, хотя, конечно же, с большой натяжкой, их даже можно было назвать ровесниками: телесное воплощение императора, ставшее теперь самостоятельным, вышло на свет из куколки всего лишь на год раньше Наан.)
   И вот, часть одежды обмотав вокруг бедер, а остальное свернув в узлы, они, посвежевшие, но все еще ощутимо нуждающиеся в отдыхе, выбрались на берег. Сжимая в руках бластеры и вибрируя крыльями, чтобы те обсохли побыстрее, босые и притихшие, вошли они в тенистые кущи.
   Величавые гладкоствольные деревья с широко раскинувшимися в поднебесье кронами обступили их неотвратимо и безмолвно, словно укоряя за что-то своим извечным молчанием. Кое-где буро-зеленая кора вековых великанов была покрыта бесформенными наростами и мхом. Ни крики птиц, ни шелест ветра не нарушали тишь. Даже крупные муравьи, проползая вверх и вниз по стволам, казалось, ставят свои лапки на кору дерева с особой осторожностью и торжественностью.
   Наан, оглядевшись, не заметила вокруг ни одного молодого деревца, и ей пришло в голову, что лес этот, однажды родившись, вечен, что он сродни императору и уж точно имеет божественное происхождение.
   Лабастьер отнесся к окружающему с несколько меньшим благоговением, возможно, потому, что его трехсотлетняя память еще хранила впечатления начала его жизни, точнее, жизни первого воплощения Внука Бога. Он не вертел головой и не ахал, как это делала Наан, а лишь внимательно вглядывался в заросли, подыскивая подходящее для отдыха отверстие в стволе. Но стволы были ровными и цельными.
   - Похоже, отдыхать придется прямо на земле, - сообщил он.
   - Это слишком опасно. Пока мы еще в состоянии двигаться, лучше уж тогда идти, - отозвалась Наан. - В лесу немало неожиданностей. Если мы остановимся тут, обязательно придется бодрствовать поочередно, и это займет уйму времени. Когда-нибудь лес изменится, и мы найдем убежище.
   - Откуда такая уверенность?
   - Целое племя ураний жило в этом лесу в дуплах.
   - Лес велик. До того участка, где они обитали, - еще почти месяц лету. Это во-первых. А во-вторых, дупла, в которых жили урании, - искусственного происхождения. Из поколения в поколение они, по традиции, делали глубокие надрезы в стволах молодых деревьев. Когда те вырастали, на месте надрезов появлялись дупла, служившие жилищами потомкам тех, кто позаботился об этом. Но в принципе, - кивнул он, - ты права. Лучше все-таки идти и искать. Если, конечно, ты еще не выбилась из сил...
   Покосившись на него, Наан чуть заметно улыбнулась. Он ведь не хуже нее знает, что она и крепче, и выносливее его. Порой он ведет себя даже не как ее сверстник, а как бабочка значительно моложе ее.
   К закату крылья обсохли настолько, что путники смогли лететь. И, несмотря на сомнения Лабастьера, вскоре они все-таки действительно выбрались на поляну совсем иного характера. Новый пейзаж был несколько веселее за счет обилия лиан, вьюнов с крупными желтыми и белыми цветами и за счет снующих вокруг последних удивительных миниатюрных пташек с непомерно длинными клювами. Но прежде всего картина кардинально изменилась от того, что тут росла совсем другая порода деревьев - кустистая и разлапистая, с уродливыми корневищами, высоко высовывающимися из почвы, и с корой, испещренной глубокими вертикальными трещинами.
   Легкая прохлада опустилась на землю, и путники вновь облачились в свои костюмы. То Лабастьер, то Наан облетали очередное "подозрительное" дерево, проверяя, не спряталось ли в его листве подходящее для ночлега дупло. И найти такое удалось. Но уже ночью. Однако пользоваться при этом ночным зрением не пришлось: налитый презрением к маленьким крылатым существам драконий глаз луны был сегодня таким ярким и огромным, что в лесу было светло почти как днем.
   Отверстие было глубоким, но узким. Две бабочки, вытянувшись на дне во весь рост, только-только помещались в нем, хотя прижиматься друг к другу и не приходилось. Сперва Наан думала, что уснет моментально, как только появится возможность прилечь. Но, проворочавшись минут двадцать на охапке наспех набросанных листьев, она принялась стягивать с себя одежду: ей стало казаться, что складки блузы врезаются ей в кожу, что материя стала влажной и липкой...
   Ее примеру последовал и Лабастьер. А спустя еще немного времени они, сами поражаясь своей ненасытности, принялись ласкать друг друга так страстно, словно не мечтали об отдыхе всю неделю, а минувший день провели не в изнурительных перелетах, а в неге и в томительном ожидании любви...
   У Наан не было привычки спать в объятиях самца. В середине ночи она проснулась, чувствуя, что ей душно и неудобно. Стараясь не разбудить Лабастьера, она высвободилась и села.
   Это их и спасло.
   Внезапно Наан поняла, что вход в дупло чем-то плотно закрыт, так как свет луны не пробивается внутрь. Оттого, по-видимому, ей и стало душно. Сфокусировав свое не слишком натренированное ночное зрение, она оцепенела. Заслонив собой проем, на нее, не мигая, смотрела уродливая чешуйчатая морда. Она была столь велика, что не могла пролезть в дупло целиком и упиралась в его верхний край надбровными дугами.
   Не отрывая своего взгляда от гипнотических глаз, Наан осторожно потянулась к изголовью за плазмобоем, но чудище опередило ее. С легким шелестом из безгубой пасти выскользнул тонкий и длинный раздвоенный язык и, молниеносно обвившись вокруг запястья Наан, потянул ее к себе. Наан с визгом уцепилась свободной рукой за шевелюру Лабастьера.
   Несмотря на неожиданную боль, тот, проснувшись, сумел сориентироваться на удивление быстро. Наан не отпускала его волос, и голова его была неестественно перекошена и прижата подбородком к груди. Но он сразу протянул руку туда, где лежало оружие и ухватил то, что попалось.
   К несчастью, это был не бластер, а старинное махаонское пружинное ружье. Чтобы привести его в боевую готовность, следовало минут пять заводить пружину, вращая выдвижную рукоятку. Такой возможности у Лабастьера не было. Дотянуться до бластера он теперь уже не мог, так как чудовище, слегка отпрянув, подтащило Наан к самому краю проема, а та, в свою очередь, не переставая визжать, стянула со своего места и Лабастьера.
   И все же тот не растерялся и принялся что есть силы колотить прикладом пружинника по языку монстра, то есть и по руке Наан.
   - Больно! - перестав верещать, простонала та после второго удара. Но Лабастьер, не обращая внимания на ее жалобу, ударял еще и еще. И это подействовало: шершавый жгут языка размотался и, хлюпнув, втянулся в пасть. И тут же морда зверя вновь прижалась к проему вплотную.
   Несмотря на ужас и на боль в руке, Наан с удивлением обнаружила, что чудище улыбается. Осмысленно и приветливо. Вместо того, чтобы предпринимать какие-то активные меры защиты, Наан, вяло отползая вглубь, не отрываясь, смотрела на насмешливую змеиную морду, вяло рассуждая про себя: "Может, оно вовсе не улыбается? Может, просто дело в том, что так у него устроены челюсти?.." Словно в данной ситуации это что-то меняло.
   Но Лабастьер, в отличие от Наан, продолжал действовать. Полыхнул разряд его бластера, и чудище, исторгнув леденящий душу хриплый вопль, отшатнулось. Только тут Наан пришла наконец в себя и поняла, что была загипнотизирована его немигающими тусклыми глазами.
   Но и тогда она осталась неподвижно сидеть, прижимаясь спиной к дальней стенке дупла, а ее зубы, изредка поскрежещивая, дробно стучали друг о друга. Лабастьер же все палил и палил из плазмобоя, сначала высунувшись из гнезда по пояс.
   - Что... Кто эт-то бы-был? - с трудом преодолевая озноб, спросила его Наан, когда тот вернулся.
   - Древесная змея, - ответил он. - Урании называли ее "савваманти-анит'а", что значит "зовущий взглядом во тьму себя".
   Услышав, что Наан при этих его словах истерически хихикнула, он встревоженно спросил:
   - Ты в порядке?
   - В по-по-порядке, - подтвердила та, затем хихикнула еще раз, а потом - расплакалась навзрыд. И как ни уговаривал ее Лабастьер, как ни обещал чутко сторожить ее сон, она уже до рассвета не смогла заставить себя сомкнуть глаз.
   В конце концов рассудили наоборот: коль скоро ей этого уже не суждено, спать завалился Лабастьер. Так что за ночь выспался только он. Она же уснула лишь утром, когда он протер глаза. И проспала до полудня.

   Первобабочка-Мать не желала знать,
   В чем личинок ее судьба.
   Не желала знать Первобабочка-Мать
   И того, что найдет сама.
   Если б стала она путь иной искать,
   Мир, возможно, накрыла бы тьма.
   "Книга стабильности" махаон, т. IX, песнь I; учебная мнемотека Храма Невест провинции Фоли.
   Шли дни. Путешествие через лес не казалось Наан чересчур изнурительным, оно напоминало ей, скорее, развлекательно-познавательное турне. В принципе, ей было так хорошо с Лабастьером, что иногда представлялось возможным навсегда остаться с ним в лесу. Но здравый смысл подсказывал ей, что рано или поздно она начнет тосковать по обществу других бабочек.
   Кроме того, Лабастьер неоднократно повторял ей, что по окончании месяца, узнав об очередном обмане Наан, император будет в такой ярости, в какой, пожалуй, не был еще никогда. А уж кому-кому, а Лабастьеру можно верить в знании императорской натуры... Внук Бога направит на поиски беглецов все свои силы и не отступится, пока не найдет их. И, как бы ни был велик лес, укрываться от его гнева здесь в течение многих лет невозможно.
   Возвращение в город, конечно, еще опаснее. Но если им удастся в первые же дни сделать пластические операции, можно будет надеяться прожить неузнанными до конца своих дней при том, что серьги-блокираторы надежно защитят их от мнемозондирования. (Наан мысленно похвалила себя за то, что забрала у Лайвара вторую сережку.)
   Другими словами, сказать уверенно, нужно ли им спешить в Город или, напротив, им следует как можно дольше прятаться в чаще, было затруднительно. А коль скоро так, они предпочитали не задумываться над этим лишний раз, а порхали от дупла к дуплу и занимали себя всем, чем только могли.
   Время от времени, не столько для того, чтобы подкрепить свои силы, сколько для удовольствия, они устраивали себе роскошные пикники, лакомясь подогретым на огне нектаром, фруктами и ягодами, орехами, нежным мясом древесной улитки, запеченной в собственной раковине, и кисловато-терпкими сушеными рыжими муравьями.
   Иногда, когда их очередное жилище оказывалось особенно удобным, они задерживались в нем на целые сутки, предаваясь любви, разговорам и снова любви.
   Не обошлось без встреч с дикими котами и прочей хищной живностью, но с бластерами в руках бояться им было нечего.
   А месяц уже приближался к исходу, в то время как осилили они не более половины пути.
   Как-то раз, готовясь к очередному ночлегу, Лабастьер заметил, что земли, над которыми они сейчас порхают, пожалуй, самые неисследованные на континенте.
   - Цивилизованными бабочками, - согласилась Наан. - Урании-то, думаю, тут бывали.
   - Вполне вероятно, что и нет. Их территория, дальше которой они обычно не забирались, находилась ближе к городу. Сейчас там - секретный космодром императора, - добавил он. - И это уже не так далеко.
   - Космический корабль построен? - полюбопытствовала Наан.
   - О да. Он огромен и прекрасен. Но я говорю о другом. Я говорю о том, что именно тут ни маака, ни махаоны, ни урании не бывали никогда.
   - А экспедиция святой Ливьен? - возразила Наан.
   - Да, мои отец и мать со своими спутниками были где-то в этом районе, но ведь они, как и мы, продвигались продолжительными перелетами, - пояснил он. - И, как и мы, скорее, были над этими землями, чем на них.