ЦВЕТЫ НА НАШЕМ ПЕПЛЕ

   Рамбай навесом бросил нож Сейне. Та поймала его, а он, вновь обернувшись к Ливьен, неожиданно заявил:
   - Мне стыдно, жена моя.
   Ливьен удивленно вскинула брови.
   - Как только Рамбай понял, что Ливьен беременна, он должен был остановить ее. Рамбай захотел для себя и для Ливьен сразу два счастья - найти Пещеру и родить наследника. - Он горестно поник головой. - Рамбай забыл мудрость древних ураний: "двойное счастье - хуже несчастья"...
   - Ты ни в чем не виноват, - начала было Ливьен успокаивать его, но приступ резкой боли в пояснице заставил ее замолчать. Боль усиливалась. - Сейну! Позови Сейну! - прохрипела она. В глазах померкло, и она потеряла ощущение времени. А когда пришла в себя, Сейна уже была рядом. И вновь - взрыв боли внутри.
   - Рамбай... - тихонько простонала она.
   - Я здесь, о слеза моей глупости. - Он склонился над ней и отер ей испарину со лба. Вмешалась Сейна:
   - Кажется, началось, - заявила она деловито. И тревожно добавила, разговаривая сама с собой: - Но почему не отходят воды?
   - Дай мне ЭТО, - продолжала Ливьен тихо, обращаясь к Рамбаю.
   Он сразу понял, о чем идет речь.
   - Нельзя. Сейна сказала, сок пейота может убить ребенка. Мы говорили.
   - Он умрет все равно. Но я не хочу умирать.
   Сейна, сбросив с Ливьен перья, стояла спиной к Рамбаю так, что взбухший живот Ливьен был как раз между ее ног. И теперь она медленно присаживалась, опускаясь прямо на него.
   У Ливьен зашевелились на голове волосы при мысли, что ей сейчас предстоит испытать.
   Рамбай воровато покосился на Сейну, торопливо высыпал из мешочка щепоть знакомого порошка себе на ладонь и поднес ее к лицу Ливьен, приподняв ей голову другой рукой.
   Ливьен торопливо втянула в себя воздух. Огонь опалил ее внутренности, и, как и в прошлый раз, она почувствовала смертельное удушье. Но на этот раз не испугалась: вместе с удушьем пришло и облегчение.
   И вот она уже висит в воздухе, глядя на себя сверху.
   Сейна не только всем своим весом давила ей на живот, но и энергично раскачивалась взад и вперед. Распластанная под ней белой нагой лепешкой, Ливьен показалась себе отвратительной.
   Ее ноги были широко раздвинуты и согнуты в коленях. Сейна протянула руки вперед. Рамбай стоял рядом с Сейной и что-то доказывал ей. И тут Ливьен увидела, ЧТО выходит из ее чрева. Нет, не обычная личинка, а нечто огромное, сферическое, синевато-серое с кровяными прожилками на блестящей от слизи поверхности.
   Ливьен охватил было ужас, но она тут же отбросила его. "Э нет, - сказала она, точнее - ее дух, себе. - Это проблемы той, что внизу. А я - свободна!" Она с усилием отвела взгляд.
   И увидела нависший над миром неописуемой красоты закат.
   "Я отправляюсь путешествовать!"
   Даже если бы это случалось с ней каждый день, она вряд ли смогла бы привыкнуть к тому чувству освобождения ОТ ВСЕГО, в том числе и от физических законов вселенной, которое сейчас испытывала.
   Домой? Нет. Ее уже не интересует, что происходит и там. А не посмотреть ли ей на страну махаонов? Да! Это будет любопытно.
   Предположительно установив направление, она, словно не знающий расстояния световой луч, скользнула на тысячи километров вперед. И оказалась над угрожающе темной поверхностью воды.
   Или направление, или расстояние были ею выбраны неверно. Она несколько раз обернулась вокруг себя. Берегов нет. "Океан", - догадалась она. Тот самый океан, которым, как учили ее в инкубаторе, покрыта вся поверхность земного шара.
   И тут она со страхом поняла, что напрочь потеряла ориентацию в пространстве и не имеет ни малейшего представления, где находится тот небольшой и единственный на планете участок суши, на котором расположились и Город маака, и страна махаонов, и лес ураний, и горы...
   Она принялась бестолково метаться в пространстве, то снова выныривая над гладью океана, то - в пульсирующей слабым голубоватым светом бездне, то - в черноте земных недр... С трудом взяв себя в руки, она, висящая на этот раз над дыбящимися штормовыми бурунами, попыталась рассуждать трезво. Сам процесс мышления в ее состоянии был странен. Словно МЫСЛЬ думает самою себя...
   Но, как бы то ни было, она МОГЛА рассуждать.
   "Действительно ли я - душа Ливьен, или все это сон, иллюзия, галлюцинация? Если верно второе, то не о чем и беспокоиться. А значит, на всякий случай следует предположить первое. Тогда - очередной вопрос. Душа сама собой вернется в тело, когда оно проснется, или же наоборот - только когда вернется душа, тогда оживет и тело? Допустим, это так. Тогда, если душа не вернется, тело умрет... Она должна разыскать себя!"
   Слегка успокоившись, она начала методично "прочесывать" поверхность планеты, совершая "прыжки" только в одном направлении, длиной примерно в тысячу километров.
   Вода и только вода. На светлой - дневной - стороне планеты и на темной - ночной... Похоже, она вернулась в исходную точку. Развернувшись на девяносто градусов, она двинулась в направлении, перпендикулярном прежнему.
   Сколько все это длится? Годы? Миг?..
   Но однажды, вынырнув из ничего, она увидела далеко под собой зеленое полотно суши. Нацелившись в сторону виднеющихся гор, она совершила очередной "прыжок", но, чуть не рассчитав, оказалась не возле, а внутри горы, в ее плотно спрессованном гранитном монолите.
   Двинувшись вверх, она неожиданно очутилась в обширном, явно рукотворном помещении, в которое не проникало ни лучика света. Но "ночное видение" позволило Ливьен разглядеть многое.
   Это был зал. И огромные предметы, наполнявшие его, не были похожи ни на что. Это была какая-то техника. Но странная, неземная техника. В то же время, казалось, что какая-то тайная жизнь теплится в этих переплетениях металлических труб, гроздьях сфер и экранов... У Ливьен возникло ощущение, что кто-то подглядывает за ней. И ей стало страшно.
   А особенно жутко ей стало, когда на идеально гладком полу она увидела останки бабочки - обглоданный временем костяк.
   В своем нынешнем состоянии Ливьен не могла адекватно определять размеры предметов. Но скелет показался ей просто ОГРОМНЫМ.
   В испуге она энергично "дернулась" в сторону и вылетела из горы на яркий солнечный свет. Слишком яркий - от того, что тысячами алмазных искр он переливался на неестественно белой, словно стерильной, поверхности.
   Ливьен не сразу сообразила, что это. До сей поры она видела только искусственный снег. Кому и зачем понадобилось делать его столько?..
   Она двинулась над снежным полем, удаляясь от вертикали скалы, и вскоре обнаружила пропасть. Скользнула вниз. Тут равнина была уже не такой безжизненной. Еще ступень... "Лестница Хелоу!" - догадалась она.
   И тут же увидела своих. И себя. Собственное тело. Рядом сидела Сейна.
   Ливьен обрадованно метнулась туда.
   ...И открыла глаза.
   - Очнулась! Она очнулась! - закричала Сейна. И тут же затараторила: - Ли, ты была без сознания четверо суток! Я уже думала, ты не очнешься никогда! Ты не представляешь, как нам повезло! Личинка вышла в оболочке! Это - один случай на тысячи!
   - Я была в Пещере Хелоу, - еле слышно прошептала Ливьен.
   Подлетевший на зов Сейны Рамбай произнес с благоговением в голосе:
   - Он будет жить, возлюбленная мать моего потомка...
   - Я была в Пещере, - повторила Ливьен и вновь закрыла глаза.

Слышишь, как муравьи поют, поют Песнь о смерти своей звезды? Видишь сна паутину? Ее плетут Пауки, что зовутся "мечты"... Ты открыла глаза, ты хотела уйти, Только это - уже не ты.

   "Книга стабильности" махаон, т. VII, песнь XV; мнемотека верхнего яруса.
   Подняться Ливьен смогла только на следующий день. Сейна подвела ее к небольшому углублению в почве, наспех облицованному Рамбаем обожженной глиной. Там, в теплой, почти горячей воде лежал ее плод - полупрозрачный, напоминающий яйцо насекомого пузырь.
   Никаких материнских чувств Ливьен не ощутила.
   Рамбай и оправившийся от ранения Дент-Байан ежеминутно вычерпывали из углубления немного воды, выливали ее в подогреваемую на костре посудину, а обратно добавляли столько же, но уже горячей, поддерживая тем самым необходимую для развития личинки температуру.
   Ливьен склонилась над "яйцом". Внутри, изредка слабо пошевеливаясь, плавала свернувшаяся гусеничка.
   Ливьен выпрямилась.
   - Я слышала раньше, что иногда, очень редко, ребенок начинает выходить прямо в оболочке, - обернулась она к Сейне, - но ведь ее тогда прокалывают...
   - Рамбай не позволил мне этого сделать. Я боялась, что ты не выдержишь, но он заявил, что дал тебе сильный наркотик и ты выдержишь все. Он спас ребенка. Теперь то, что ты не доносила его, не отразится на его развитии.
   Ливьен кивнула. Не наученный горьким опытом, Рамбай вновь погнался за "двойным счастьем". И на этот раз ему повезло. Но могло случиться и по-другому. Уже во второй раз за последнее время она убедилась, что, несмотря на всю преданность и нежность, он, если это необходимо, способен без колебаний рисковать ее жизнью и здоровьем.
   Но - "победителей не судят".
   Две недели тянулись, как годы - в монотонном ухаживании за личинкой и запасанием для нее провианта. Гусеница маака ужасно прожорлива. Рамбай и Дент-Байан, оставляя присматривать за плодом самок, отправлялись в длительные перелеты вниз, к плодородным местам, и возвращались с корзинами, полными лесных орехов, ягод, улиток и рыжих муравьев.
   Фрукты нарезались тонкими дольками и развешивались сушиться на флуоновых нитях меж вкопанных в землю жердей. На тех же нитях сушились и муравьи, но - целиком. И большая часть мяса подбитой давеча птицы тоже была завялена впрок.
   Как назвать ребенка, пока не решили. Да и не решали. В племени ураний гусениц не называли вообще, а давали имя позже - уже вышедшей из куколки бабочке. У маака гусеницам в нижнем ярусе присваивали порядковые номера. Тем более что гусеница не имеет пола и до ее превращения неизвестно - мужское давать имя или женское.
   Так что, когда к концу второй недели окрепшая гусеничка, разрушив стенки оболочки, принялась беспомощно барахтаться в теплой воде, дежурившая в этот момент возле нее Сейна крикнула так, словно вопрос с именем новорожденному был решен давным-давно:
   - Ливьен! Рамбай! Скорее! Ваш Первый проклюнулся!
   "Ваш Первый", - отметила про себя Ливьен. Звучит так, словно точно известно, что будет и Второй, и Третий...
   До сей поры Ливьен не приходилось подолгу общаться с гусеницей, и если бы не Сейна, уверявшая, что все идет так, как и должно быть, она решила бы, что произвела на свет монстра. Первый ел не переставая. Он (она?) пожирал все, что ему давали, - без разбора и ограничений. Только в первый день он включал в свой рацион и материнское молоко, а уже на следующий Ливьен с несказанным удивлением наблюдала, как ее маленькое мохнатое зелено-коричневое чадо носится по равнине в поисках съестного, умопомрачительно быстро перебирая десятком ножек-присосок.
   И все же размер был не единственным, что отличало Первого от насекомого.
   Первый смеялся.
   Поиск пищи Первый начинал с того, что приподнимался верхней частью корпуса над землей и, поворачиваясь ею из стороны в сторону, тщательно принюхивался. Наконец, уловив вожделенный запах еды, он заразительно хихикал (иногда даже падая на спину и подергивая в воздухе ножками) и несся к кучке провианта, только что заготовленного взрослыми...
   Если он не ел, то спал, свернувшись клубком. Он рос не по дням, а по часам.
   Он начал нравиться Ливьен. Ей было приятно и весело наблюдать за ним. Порой она даже чувствовала приливы нежности к нему, и ей казалось, что Первый отвечает ей взаимностью.
   Что касается Рамбая, то он просто лопался от гордости.
   Было решено, что, когда Первый станет куколкой, они спрячут его в укромное место поблизости и продолжат поиск Пещеры. Им должно было хватить времени - добраться до нее, исследовать и вернуться, - пока куколка не превратится в бабочку.
   Пару раз Рамбай намекал Ливьен, что, мол, возможно, теперь спешить и не стоит, что, возможно, никакой Пещеры и нет... Но та стояла на своем. Она не рассказывала, что происходило с ней во время родов, но сама об этом забыть не могла. Она уже побывала в Пещере... И это был далеко не бред. Теперь она точно знает, что цель их поисков существует.
   Наблюдая за Первым, Ливьен не раз поражалась его сообразительности и той быстроте, с которой он находит очередную (или внеочередную) порцию пищи. Поделившись этой мыслью с Сейной, она получила более чем неожиданное объяснение:
   - Ему подсказывает Дент-Байан.
   - ?.. - Ливьен недоуменно уставилась на Сейну.
   - Твой Первый - телепат. Они разговаривают.
   Телепат?! Откуда? Почему? В ее роду не было телепатов!
   И тут же до нее дошло. Мать Рамбая унесла его в лес, боясь, что его превратят в думателя. Значит, у него в роду телепаты были...
   Какое счастье, что Рамбай - дикарь, что они встретились с ним не в Городе. Случись по-другому, не миновать бы Первому судьбы Лабастьера...
   Сейна добавила, что чтение мыслей имеет собственные, довольно странные законы. Она может "говорить" с Лабастьером, то же может делать и Дент-Байан, а вот "говорить" друг с другом они не могут. Первый общается с Дентом, но ни с ней, ни с Лабастьером у него связи нет...
   Ливьен попросила Сейну узнать у Дент-Байана, что Первый думает, чего хочет, как к ним относится. Сейна не замедлила выполнить ее просьбу и сообщила вот что:
   - Он очень любопытный, но глупый. - (Ливьен слегка покоробило такое определение.) - Он хочет знать все, но его память устроена так, что, поспав, он снова ничего не помнит. Если он не голоден, ему всегда весело, и он всех нас любит. Но если мы исчезнем в тот момент, когда он будет спать, он даже и не вспомнит, что мы когда-то были... Дент-Байан уверен, что Первый будет самцом; но я не поняла, как он это определил.
   Случай, происшедший с ними вскоре, наглядно продемонстрировал Ливьен нрав и способности Первого.
   В очередной раз самцы отправились на заготовки, но задержались дольше обычного. Сейна прилегла поспать, а Ливьен, присматривая за Первым, варила ему похлебку из улиток, которую он обожал (как, впрочем, и все прочее, что можно было запихать в рот).
   Некоторое время он не давал Ливьен покоя, нетерпеливо кружа вокруг костра и принюхиваясь к исходящему от варева аромату. Стоило Ливьен лишь однажды на миг отвлечься, как он подскочил к котелку, сунулся в него, ошпарил нос и, обиженно заверещав и замотав головой, чуть не опрокинул варево в костер.
   Ливьен была вынуждена строго на него прикрикнуть, и Первый, загрустив, удалился.
   Некоторое время он, меланхолично понурившись, слонялся по территории стоянки, пока наконец не нашел себе очередное занятие. Подкравшись к шестам, между которыми были натянуты нити с сушившимися припасами, и придерживаясь лапками за один из них, он попытался дотянуться до свисающего куска птичьего мяса. Попытка эта была обречена на неудачу, так как высота шеста раза в полтора превышала длину Первого, а взобраться по шесту Первый не мог: тот был слишком тонок.
   Стоя на задних конечностях и держась остальными за шест, Первый принял вертикальное положение и даже ухитрился чуть-чуть подпрыгнуть. Но, шмякнувшись о землю, удрученно пискнул и дальнейшие эксперименты прекратил.
   Похлебка поспела, Ливьен, обмотав ладони кусками ветоши, осторожно сняла ее с огня и поставила на землю - стынуть. А когда обернулась, Первого не увидела. Ливьен встревоженно огляделась. Позвала. Никто не откликнулся.
   Ливьен вспорхнула над землей, но и тогда не увидела его. Никакого шевеления, насколько хватало взгляда.
   В панике Ливьен разбудила Сейну и рассказала об исчезновении ребенка. В первую очередь Сейна "поговорила" с Лабастьером, но тот не имел никаких предположений. Тогда они вдвоем принялись за поиски.
   В земле, метрах в двухстах от костра, они обнаружили расселину, раньше на которую не натыкались. Она была столь узка, что спуститься в нее на крыльях было невозможно. Все, что они могли предпринять, это идти вдоль этой трещины, то и дело наклоняясь и зазывая: "Первый! Первый!.." Но в ответ из бездны не доносилось ни звука.
   - Если он жив, он уже отозвался бы, - заявила Сейна, и от этих слов по спине у Ливьен пробежали мурашки. Но Сейна не заметила в своем высказывании жутковатого оттенка и прагматично добавила: - Давай искать в другом месте.
   Прошло около полутора часов, они вдоль и поперек облетели весь обжитый участок плато, но следов Первого так и не обнаружили. Ливьен была почти уверена, что он провалился в расселину. Чтобы отогнать от себя страшные мысли и видения, она повторяла про себя: "Ну, я найду тебя, я устрою тебе прятки! Ты не забудешь их, сколько бы ни спал!" Но с каждой минутой угроза эта казалось все бессмысленнее, и все чаще вместо нее Ливьен принималась клясть и корить себя за невнимательность.
   Они добрались до скалистого края "ступени Хелоу". Где-то там внизу, за туманной дымкой, занимались добычей провианта самцы. Но у них есть крылья! А у Первого крыльев нет. Если он сорвался...
   И в этот миг из тумана вынырнули Рамбай и Дент-Байан.
   Вылетев им навстречу, Ливьен и Сейна обрушили на самцов полные смятения крики (хотя понимать их мог, конечно, только Рамбай):
   - Первый пропал!..
   - Его нигде нет!..
   - Мы обыскали все вокруг! Там, в земле - щель!..
   Лицо Рамбая стало суровым, в голосе послышалась чуть ли не угроза:
   - Где была Ливьен?
   - Я... Я была возле костра...
   Мрачный, как туча, он увеличил скорость и, заложив вираж, полетел к костру. Остальные еле поспевали за ним.
   Никто не посмел проронить ни слова. Пока они не добрались до места... И не увидели Первого. Который сладко дрых возле опустошенного и начисто вылизанного котелка.
   - Где он был?! Где он прятался?! - еле сдерживая слезы облегчения и обиды, как могла более возмущенно вскричала Ливьен.
   Сейна перекинулась с Дент-Байаном какими-то жестами.
   - Разбудите его, Дент сейчас все у него узнает, - кивнула она Ливьен и поспешила к Лабастьеру.
   Ливьен послушно растолкала Первого. Тот отряхнулся, осоловело посмотрел на взрослых, что-то недовольно пискнул и, улегшись поудобнее, задремал вновь.
   Вернулась Сейна:
   - Бесполезно. Он уже ничего не помнит, - сообщила она. И тут, наклонившись, подняла с земли предмет, доселе взволнованными путниками не замеченный.
   Это был обруч, похожий на диадему самок маака, но чуть меньше диаметром. Он был иззелена-черен, покрыт кавернами и наростами глины, с большим утолщением с одной стороны. Чем бы ни был этот предмет, приволочь его мог только Первый; оттуда, где он побывал. Но где?! Где он побывал?!
   Взрослые недоуменно вертели находку в руках, передавая друг другу. Ясно было одно - это очень-очень старая вещь. И она имеет искусственное происхождение.
   Когда находка во второй раз попала в руки Рамбаю, он присел на корточки, снял с пояса свой костяной кинжал и принялся скрести им о темную округлую поверхность. Вскоре очертания предмета стали более четкими.
   - Золото, - определил Рамбай, не прекращая чистку.
   В том месте, где на обруче было утолщение, обозначилась грань отполированного зеленого камня.
   Да, это была диадема. Диадема с изумрудом. Но бабочка, когда-то носившая ее, была, по-видимому, раза в полтора меньше обычной.
   Однако, когда Рамбай очистил предмет достаточно хорошо, уверенность покинула Ливьен. Дело в том, что камень не был, как это делается обычно, вкраплен в обруч, а был прикреплен к нему пятью загнутыми штырьками. И камень этот был ужасно велик - с половину кулака Рамбая.
   Можно предположить, что когда-то в древности тут обитал низкорослый народ, для представителя которого обруч этот был как раз впору. Но таскать на лбу такой камень?.. Или этот обруч одевался на шею? Нет, это еще нелепее. Хотя от дикарей можно ожидать все, что угодно.
   Ливьен пригляделась еще внимательнее. Потрогала. Металл был гладок. В одном месте на его поверхности были выгравированы какие-то знаки.
   Нет, вряд ли изделие столь совершенной чеканки могли изготовить дикари...
   Сейну, похоже, терзали те же сомнения, что и Ливьен.
   - Может, они носили камень на затылке, - без предисловия высказала она предположение. - Или эту штуку носила гусеница?..
   - Возможно, - откликнулась Ливьен. - Если это была личинка вождя, ее вполне могли украшать подобным образом... Рамбай, ты никогда не слышал о таком обычае?
   - Нет, Рамбай не слышал, - отозвался тот. - Рамбай думает, не нужно говорить зря. Нужно искать, где он был. Завтра будем искать. - Он отвлекся от работы и, взглянув на Ливьен, впервые с момента возвращения улыбнулся ей. - Это знак. Наш Первый будет великой бабочкой.
   Сейна хмыкнула и бросила Ливьен:
   - Иногда самцы говорят неглупые вещи.
   Рамбай посуровел вновь:
   - Идите спать, самки, - пробурчал он. - Рамбай будет сторожить. И думать.
   Ливьен и Сейна не стали спорить с ним. Сегодня была его очередь первым заступать в караул. Через два часа он разбудит Дент-Байана, и тот сменит его. Затем наступит очередь Сейны. Ливьен пока в караул не ходила - она еще не вполне оправилась от родов.
   Потому она и удивилась так, когда Сейна разбудила ее среди ночи:
   - Ливьен, проснись. Только тихо...
   - Что опять стряслось? - Она напряженно села на подстилке и приготовилась к неприятностям.
   - Ничего, ничего, успокойся. - Сейна опустилась перед ней на корточки. - Я просто подумала, что должна сказать тебе. Я описала обруч Лабастьеру, и он вроде бы знает, что это такое.
   - Что же это? - не скрывая облегчения, Ливьен опять прилегла.
   - Это перстень.
   - Перстень? А что такое перстень?
   - Украшение, которое древние самцы маака носили на пальцах.
   - На пальцах? - снова переспросила Ливьен, но тут же, сообразив, что это означает, села вновь.
   На пальцах! А она-то думала, что владелец обруча был меньше, чем современная бабочка...
   - Да, - продолжала Сейна. - А ты помнишь, что сказал о Хелоу Рамбай?
   - Нет, - призналась Ливьен.
   - Он сказал, что Хелоу - просто ОЧЕНЬ БОЛЬШАЯ БАБОЧКА.
   Сомкнуть глаз в эту ночь Ливьен больше не смогла.
   Перед ее мысленным взором вновь и вновь вставал кошмар, который доселе она боялась даже вспоминать. Картина из ее наркотического бреда. Странные неземные предметы. Машины, которые, кажется, подглядывают за тобой. Гладкая зеркальная поверхность пола. И зеленовато-белые кости на нем. Кости ОЧЕНЬ БОЛЬШОГО скелета.

Нам являться из небытия дано, Чтобы влиться в лесную сень. Неминуемо день превращается в ночь, Но и ночь превращается в день. Жизнь однажды кончается смертью, но Разве вечна ночная тень?

   "Книга стабильности" махаон, т. I песнь XIX; мнемотека верхнего яруса.
   Утром принялись за скрупулезное изучение обнаруженной Ливьен и Сейной расселины, в которой предположительно побывал Первый. Вскоре какие-либо сомнения развеялись. Рамбай, видевший в темноте не хуже, чем при свете дня, углядел на одном из участков трещины, на глубине полутора-двух метров, металлическую трубу. Точнее - два конца трубы с рваными краями, торчащие из каменистых стен. Было очевидно, что раньше они составляли единое целое, но, треснув, порода разорвала пополам эту древнюю коммуникацию.
   Ширина трещины не позволяла воспользоваться для ее обследования крыльями. Рамбай и Дент-Байан слетали на предыдущую ступень "лестницы Хелоу" и принесли оттуда крепкую жердину, вполне способную выдержать вес бабочки. Привязав посередине нее флуоновую нить, они перекинули жердь через трещину, и Рамбай, цепляясь за нить руками и упираясь ногами в стенки, спустился к трубе. Он примостился рядом с ней, на выпирающей из стены глыбе, и, крепко обвязавшись вокруг пояса, принялся за осмотр.
   Диаметр трубы оказался как раз подходящим для того, чтобы в нее могла пролезть гусеница. Но для бабочки он был слишком узок.
   Металл, из которого была изготовлена труба, на первый взгляд абсолютно не подвергся коррозии. Но когда Рамбай взялся за ее край и приложил некоторую силу, кусок белого сплава отломился, как ореховая скорлупа. Время изменило-таки физические свойства этого материала.
   В какой из рваных концов трубы лазил Первый, определить было нетрудно. Из того, который шел в сторону их стоянки, торчал жгут почерневших от времени проводов. Когда Рамбай потрогал их, они рассыпались, словно зола. С другой стороны такого жгута не было. Значит, его уже разрушил Первый. Он был именно там, в той стороне, которая ведет к центру скалы.
   Как он нашел эту трубу, как сумел спуститься и влезть в нее, осталось для взрослых загадкой. И уж тем паче загадкой было, куда он проник через нее, где побывал, откуда приволок пресловутую золотую вещицу. (Хотя на этот счет Ливьен и имела кое-какие соображения. Но она не спешила поделиться ими с остальными.)
   Стоило Ливьен представить, скольким опасностям подверглось ее непутевое чадо, ее прошибал болезненный озноб.
   А Первый тем временем, пережив две положенные линьки, начал вести себя по-новому.
   Сегодня он уже не охотился за припасами, не носился как угорелый туда-сюда и не совал куда ни попадя свой любопытный нос. Нет. Сперва он на пару часов как бы впал в некую философскую рефлексию, а затем поведение его стало деловитым и целенаправленным.
   Он готовился к закукливанию.
   В нижнем ярусе городского инкубатора кокон личинке не нужен. И без того там поддерживаются необходимые температура, влажность и освещенность. Но инстинкт, несмотря ни на что, заставляет гусениц вырабатывать флуоновую нить. Она используется маака в промышленных целях.
   Но в нынешних условиях поведение Первого было оправдано на сто процентов. Он с удивительным проворством выхватывал веточки из приготовленной взрослыми кучи хвороста и, смачивая соединения быстро схватывающейся слюной, плел из них нечто вроде продолговатой, поставленной вертикально корзины с узким отверстием сверху. Скорее всего, Первый как-то прикрепил это сооружение к почве, иначе оно должно было упасть. Но как и когда он это сделал, Ливьен не заметила.
   Вмешательство в этот процесс взрослых, по совету опытной Сейны, ограничилось лишь заготовкой прутьев.
   Закончив изготовление каркаса, Первый, ловко перебирая лапками, принялся ползать по нему, многократно обматывая его вдоль и поперек флуоновой нитью. Спустя несколько часов ветки каркаса под гладкой сероватой, матово блестящей поверхностью уже не угадывались вовсе.
   Наложив несколько слоев, Первый забрался на верхушку своей конструкции и нырнул в отверстие. А еще через несколько минут кокон зашатался и рухнул набок.
   О том, что Первый ведет внутри некую бурную деятельность, теперь можно было догадаться лишь по тому, как кокон дрожит и подергивается.
   Ливьен решила, что в ипостаси гусеницы Первого больше уже не увидит, и у нее защемило сердце. Она успела привязаться к нему. Что ж, бессмысленно было ожидать от личинки слез прощания или иных проявлений сыновней нежности... И все же...
   По задумке Рамбая, кокон после закукливания Первого следовало куда-нибудь спрятать и замаскировать. Но инстинкты Первого сделали эту предосторожность излишней. Когда Ливьен уже потеряла надежду еще раз его увидеть, он неожиданно выбрался из кокона и принялся рыть почву рядом с ним. Выкопав небольшой продолговатый окоп с наклонным дном, Первый, упершись парой передних лапок в стенку кокона, столкнул его туда.
   Кокон лег в землю под углом градусов в сорок пять и почти полностью скрылся из виду. На поверхности остался только торец с отверстием. Первый закидал яму щебнем. Если бы не отверстие, вряд ли кто-то смог бы теперь догадаться об искусственном происхождении этого холмика.
   Лишь после этого Первый, удалившись окончательно, замуровался изнутри. Но прежде он совершил поступок, явно продиктованный не одними инстинктами и поразивший Ливьен. А именно: он утащил в свое логово "перстень Хелоу" (так про себя окрестила Ливьен его находку).
   Зачем понадобился ему этот золотой предмет? Может быть... Может быть, Первый почувствовал, что контакт с древней и загадочной вещью даст ему нечто особенное в процессе таинства превращения?.. Если так, то прав был Рамбай, говоря о великом будущем Первого.
   Размышляя, Ливьен глянула на мужа и убедилась, что тот расценивает происшедшее так же. Никогда еще не видела она на его лице такой смеси гордости и блаженства.
   Заметив ее взгляд, Рамбай поспешил принять невозмутимый вид. Но сказал:
   - Даже личинки ураний, живущих в лесу, не умеют прятать свой кокон. - Многозначительно помолчав, он продолжил: - В племени, изгнавшем Рамбая, есть обычай: перед свежим коконом личинки кладут несколько предметов. И по тому, что она захватит с собой, определяют ее дальнейшую судьбу. Рамбай взял стрелу и стал охотником. Первый взял изумруд - камень мудрости и власти.
   О да, это было похоже на предзнаменование. Но в то же время Ливьен испытала и легкое разочарование. Оказывается, манеру тащить что-нибудь с собой в кокон имеет не только ее вундеркинд-Первый, но и прочие гусеницы. И по большому счету, тут ему и взять-то больше было нечего, кроме перстня, который, кстати, и находился к кокону ближе всего... Что же касается Рамбая, то кем еще, кроме как воином, он мог стать?
   Итак, забота о ребенке отошла в прошлое, и путники вновь принялись готовиться в дорогу.
   Превращение из куколки в бабочку длится около месяца. Они должны были уложиться в этот срок.
   Прежде, чем лететь дальше, Ливьен настояла на изготовлении теплой одежды. Она помнила снежную равнину из своего "бреда".
   Рамбай поначалу ни о чем таком не хотел и слышать.
   - Объясни, жена моя, - язвительно вопрошал он, - зачем Рамбай должен обрастать шерстью, как дикий кот, или покрываться перьями, подобно глупой птице? Рамбай - не кот и не птица!
   - Чем выше мы поднимаемся в горы, тем становится холоднее, - терпеливо объясняла Ливьен. - Ты ведь и сам это заметил. А дальше будет так холодно, что не будет таять снег.
   - Рамбай никогда не слышал такого слова.
   - Снег - это вода, которая от холода стала твердой.
   - Ха! - Рамбай презрительно усмехнулся. - Всегда я знал, что самки из Города только кажутся умными! "Твердая вода!" - передразнил он. - Личинка махаона не смогла бы придумать ничего глупее... Займись сборами, жена, и не морочь мне больше голову.
   Но Ливьен не отступала:
   - Я не двинусь с места, пока у нас не будет теплой одежды!
   - Сейна! - рявкнул Рамбай.
   Сейна отложила возню с чехлом Лабастьера и подошла к ним.
   - Прошу тебя, самка, - с легкой издевкой в голосе обратился к ней Рамбай, - спроси премудрого Лабастьера: может ли быть вода твердой и нужна ли нам какая-то особая одежда, чтобы двигаться дальше? Рамбай сделает так, как скажет думатель... - Он победно зыркнул на Ливьен.
   "Нет, не зря Городом правят самки! - раздраженно думала Ливьен, пока Сейна общалась с Лабастьером. - Эти спесивые болваны абсолютно не способны прислушиваться к чужому мнению! А что может ответить Лабастьер? Вся его информация - опосредованна. Откуда ему знать о том, что творится в высокогорье - там, где не бывала еще ни одна бабочка?!"
   - Лабастьер сказал, что Ливьен права, - объявила Сейма, вернувшись. - Теплая одежда нужна. Следует утеплить и его чехол.
   Рамбай обескураженно уставился на нее.
   - Он так и сказал? - переспросил он недоверчиво.
   - Так и сказал.
   - И твердая вода бывает? - спросил он так, что стало ясно: до истерики остался один шаг.
   - Об этом я не спрашивала. Я и сама знаю. От холода вода твердеет и превращается в лед.
   - Ливьен называла другое слово, - все с той же, не предвещающей ничего хорошего интонацией заметил он.
   - Я рассказывала ему про снег, - пояснила Ливьен. - Понимаешь, Рамбай, лед - твердый, а снег - мягкий...
   - Снег!!! Лед!!! - взорвался он наконец. - Вода твердая, вода мягкая!!! Ответь мне, самка, - продолжал он голосом, полным сарказма, - научи глупого Рамбая: бывает ли вода жидкая?..
   - Бывает! - зло рявкнула Ливьен.
   - Это хорошо, - покивал он, ехидно прищурившись. - А может быть, вода умеет плясать на лесной поляне, украсив себя цветами магнолии? Или вода кусается, выскакивая из дупла? Или она летает по воздуху, пока никто не видит?!
   - Если ты так глуп, что сунешь свой нос в кипяток, вода укусит тебя, - взяв себя в руки, мрачно ответила Ливьен. - А вода, которая летает по воздуху, называется "пар"... Ты обещал поступить так, как скажет Лабастьер. И хватит об этом.
   Рамбай скрипнул зубами. Но промолчал.
   Однако говорить о необходимости теплой одежды оказалось много проще, чем сделать ее. Ливьен пожалела, что не поставила этот вопрос раньше.
   Два дня подряд Рамбай и Дент-Байан спускались на "ступень" ниже в поисках какого-нибудь зверька, шкурку которого можно было бы выделать. Но тщетно. Ничего подобного тут не водилось.
   Были еще перья, оставшиеся от хищной птицы, но Ливьен не представляла, как их можно использовать. Выход подсказал Дент-Байан.
   Срезав пух с нескольких перьев, махаон набил им свой спальный мешок, а затем, чтобы пух не сбивался в один край, прошил мешок нитью - несколькими строками, крест-накрест.
   И это свое изделие он предложил в качестве утепляющей прослойки в кожух Лабастьера.
   Ливьен и Сейна с воодушевлением восприняли эту идею и принялись за работу. Искромсав спальники, они получили в результате четыре удлиненных теплых жилета с широкими щелями для оснований крыльев. Спереди эти неказистые одеяния зашнуровывались флуоновой нитью, ею же затягивались на бедрах.
   Рамбай заявил, что никогда и ни за что не наденет эту уродливую тряпку. Но пока что его и не заставляли этого делать. Жилеты свернули и запихали в раздувшиеся поясные рюкзачки. Только изделие Дент-Байана сразу вложили в чехол Лабастьеру, от чего тот стал раза в полтора объемистее.
   Собрали и остальные пожитки. Можно было лететь.
   Неожиданно задержал Рамбай.
   Встав на колени возле холмика, под которым прятался кокон с куколкой Первого, он закрыл глаза и принялся что-то быстро и негромко говорить на дикарском наречии ураний.
   Что это было? Молитва? Прощание? Напутствие? Ливьен не знала. И не решилась спросить. Но встала на колени с ним рядом. И почувствовала неожиданное волнение. Вернувшись сюда, она встретится с бабочкой маака, которую не видела еще ни разу в жизни. И это будет ее ребенок. Ее Первый.
   Если, конечно, она вернется...
   Она должна вернуться!
   Сейна и Дент-Байан в терпеливом ожидании молча сидели поодаль.

Раз увидел Охотник во сне, во сне, Как горит его дом дотла. В то же утро он разобрал свой дом, Чтоб судьба его сжечь не смогла. Он судьбу обманул. Но бездомен он. Так ответь же мне - чья взяла?..

   "Книга стабильности" махаон, т. XV, песнь IX; мнемотека верхнего яруса.
   На третьи сутки полета, к вечеру, они добрались до очередной отвесной стены и остановились на привал у ее подножия.
   "Подзарядкой нервной энергии" Лабастьера теперь занимался Дент-Байан, а не Сейна. У него получалось быстрее и безболезненнее.
   Равнина, над которой они летели в последний из трех дней, была не горизонтальной, а заметно забирала вверх. И уже тут похолодало настолько, что путники поспешно облачились в свои импровизированные утеплители. Рамбай, перестав ворчать по поводу времени, потерянного на их изготовление, поступил так же, как и остальные. Тем паче, что собранный для костра сухой мох (а ничего другого тут уже и не росло) дыма давал больше, нежели тепла.
   Путники тесно сбились вокруг костра. О сне в таком холоде страшно было даже подумать. Но и продолжать полет без отдыха сил уже не было.
   Желая поддержать товарищей, Рамбай тихонько запел, мерно покачиваясь в такт. Ливьен узнала эту песню. Именно ее он пел во время ливня накануне боя с махаонами. И действительно, стало как будто теплее, во всяком случае, ей. Она даже ухитрилась задремать, положив голову Рамбаю на плечо и покачиваясь вместе с ним.
   Ей снилось счастье.
   Снилось, будто бы они с Рамбаем летят над прекрасным светлым городом. А между ними, уверенно работая крыльями, порхает юный самец с божественно сияющим ликом. Это ее Первый? Или это бог Хелоу? Или и тот, и другой одновременно?.. Она оглянулась, и дыхание ее захватило от радости: позади них летели все, кто, казалось бы, так недавно покинул с нею Город. И строгая Инталия, и старая Ферда, и сентиментальная Аузилина... А чуть впереди прочих, ближе всего к ней, к Рамбаю и к юному незнакомцу - Лелия с лучезарной улыбкой на устах.
   Сейна помнила, что всех их нет в живых. Но, несмотря на это, ей казалось вполне естественным, что они летят вместе.
   Она хотела спросить Лелию, где они, что это за город под ними. Но не успела открыть рот, как уже услышала на свой вопрос мысленный ответ Посвященной:
   "Это Город, в который мы стремимся с момента своего рождения. Город, где нет места лжи и злу. Где нет различий между видами бабочек... Ты и раньше знала об этом Городе".
   "О да, - отвечала Ливьен без звука, - я встречала упоминания о нем в "Книге стабильности". Кажется, встречала... - Она вдруг засомневалась. - Но если даже встречала, то он - из поверий махаон. Выходит, они верны? А мы - мертвы? Так?"
   "Нет. Мы тут уже давно. А вас еще нет. Мы вернулись лишь за тобой и за твоим мужем. Вы - в пути..."
   "А Сейна? А Дент-Байан и Лабастьер?"
   Лелия нахмурилась:
   "Они еще не готовы. Но и они будут с нами".
   И вдруг лицо Лелии утратило четкость. Словно затянулось туманной дымкой. И Ливьен почувствовала, что теряет высоту.
   Она глянула вниз, но Города там не было. Только боль.
   Она хотела закричать, но услышала лишь собственный стон.