ЦВЕТЫ НА НАШЕМ ПЕПЛЕ

   И вновь Наан не могла сказать, чьими глазами она сейчас смотрит. Скорее всего, носитель был смонтирован из отрывков воспоминаний нескольких мнемодоноров.
   К махаонскому сетчатому куполу приближалось целое полчище одинаковых воинов. Полет их был странен неестественной слаженностью, но Наан это уже не удивляло: ведь все это полчище было Лабастьером.
   Наан почувствовала, как часто забилось ее сердце. Но от бессмысленных неясных переживаний ее тут же отвлекла грозная картина сражения.
   Махаоны оказались более подготовленными к встрече неприятеля, нежели маака. Навстречу незваным гостям (или незваному гостю?) из отверстий купола вылетела не менее внушительная и не менее живописная армия контратакующих.
   Махаоны летели, сгруппировавшись в маленькие стайки по семь-десять бабочек. Наан знала, что каждое из этих миниатюрных подразделений - семейство из клана воинов, возглавляемое их матерью. А еще через миг Наан увидела такое, что не сразу поверила своим глазам: прямо по сетке, огибая канаты, к которым прикреплялись поддерживающие ее воздушные шары, стараясь не отстать от летящих, мчалось не менее сотни огромных оседланных бойцами ящериц.
   И именно наездники первыми начали бой. То один, то другой варан останавливался как вкопанный, и наездник выставлял в сторону приближающихся маака толстый орудийный ствол ракетного гранатомета. Оглушительный хлопок выстрела сопровождался неимоверной силы отдачей, от которой ящерица, не удержавшись на лапах, падала, распластавшись, на сеть, а порой и проваливалась вниз. Наан передернуло, когда она вспомнила, на какой высоте над городом натянут купол. Сами воины-махаоны не рисковали ничем, и через пару мгновений они выбирались на сеть через то отверстие, в которое только что провалились. Но для оседланных животных эта высота была, конечно же, гибельной.
   Однако игра стоила свеч. Снаряд, достигнув армии маака, взрывался тысячами осколков, и безжизненные тела нападающих посыпались вниз.
   Но, несмотря ни на что, Лабастьер не менял тактику и с непоколебимым хладнокровием не перестраивал свои ряды. Его армада неотвратимо приближалась к куполу.
   Наан смотрела во все (чужие) глаза. Насколько она знала, в междоусобицах маака и махаонов последние или побеждали, или, как минимум, успешно противостояли неприятелю благодаря исконным фанатизму и упорству, несмотря на изобретательность первых в технических уловках. Но в этом бою все было наоборот. Лабастьер как будто бы и не замечал своих потерь.
   И вот, оказавшись прямо над куполом, его армия рассыпалась в разные стороны. Воины, разлетаясь от центра, зависали таким образом, что распределились в одной плоскости несколькими концентрическими кругами все большего и большего диаметра. Армия махаонов оказалась как раз под этой плоскостью.
   И когда перестроение завершилось, каждый из Лабастьеров вытянул руку, и на ладони ближайшего из них Наан увидела маленький, тускло мерцающий сиреневым шарик. Лабастьер сжал его в кулаке, а затем, раскрыв ладонь, одновременно с остальными уронил эту горошину вниз.
   Наан увидела, что воздух между ней и приближающимся войском махаонов слегка помутнел и задрожал легкой рябью, так, словно наполнился знойным маревом. Легкая пелена окутала собой все махаонское полчище. А затем произошло невообразимое. Прозрачный "мешок" с невиданной скоростью и силой начал сжиматься к центру, сминая и волоча по воздуху обезумевших махаонов.
   Лишь минуту был слышен хор их приглушенных предсмертных криков и хруст ломающихся костей, а спустя это время только что заполненное махаонами пространство опустело, образовавшийся же в центре темно-бордовый шар из спрессованных тел, диаметром всего лишь с десяток метров, рухнул вниз.
   Об этом страшном оружии бескрылых - "гравитационной ловушке" - Наан слышала от репетиторов. Рассказ о нем служил прекрасной иллюстрацией жестокости древних гигантов и их изощренности в искусстве уничтожения себе подобных... Но она и представить не могла, что когда-либо гравиловушка применялась и самими бабочками...
   Мертвый шар провалился сквозь разорванный купол, а Лабастьеры, спустившись пониже, принялись методично уничтожать очередями искровиков бестолково мечущихся по поверхности сети наездников...
   Спустя кратчайший срок итог боя был решен. Маака плавно опускались на купол, добивая тех немногих, кто в панике не скрылся внизу.
   ...Следующая картина показалась Наан чем-то знакомой. Где-то она уже видела этот величественный фасад... Да это же то самое здание, в котором она прячется сейчас!.. Императорская мнемотека... Бывшая цитадель счетчиков... Наан, точнее, кто-то, кем сейчас была Наан, в окружении нескольких ураний и маака стояла на крыше здания. Двое из маака были Лабастьерами, а один - Рамбаем. И Наан догадалась, что вновь смотрит на мир прошлого глазами святой Ливьен.
   Слова, произносимые одним из Лабастьеров, сейчас же подтвердили это:
   - Ты можешь считать меня жестоким, о мать, - сказал он, - но ты не можешь не согласиться хотя бы с тем, что я помог маака достичь их древней мечты: махаоны низложены.
   Наан почувствовала, как шевелятся ее губы:
   - Да. Но прежде ты настолько изменил общество маака, что я не уверена, победа ли это...
   - Мне понятна твоя горечь, мать. Но стоит ли горевать об ушедшем? Я знаю, ты никогда не считала, что маака живут правильной жизнью. Ты всегда противопоставляла собственную независимость общепринятым догмам... Ты чувствуешь неудовлетворенность. Она естественна. Секрет в том, что эта победа маака - одновременно и победа махаонов. Пока что ни те, ни другие не осознали этого, но нынешнее общество маака таково, каким вскоре станет и общество махаонов.
   - Я бы сказала по-другому. Не маака победили махаонов, а Лабастьер - и тех, и других, - с невеселой усмешкой произнесла Ливьен. - В этой войне есть лишь один победитель - ты. Все остальные - побежденные...
   - Лабастьер не имеет родины, - мрачно произнес Рамбай, твердо глядя сыну в глаза. - Лабастьер перестал быть нашим сыном, любовь моя, Ливьен. Теперь он сам себе и мать, и отец, и племя... Мне непонятно только одно: зачем он тратит свое драгоценное время? Зачем ему "порядок" у махаон и маака? У него есть он сам - тысячи Лабастьеров. Вот и устанавливал бы среди них порядки, которые ему нравятся.
   - Ошибаешься, отец, - одновременно покачали головами оба Лабастьера, произнося эту фразу синхронно, - мой народ - все бабочки мира; и мой народ любит меня.
   ...Внезапно Наан ощутила невыносимую тяжесть. Тысячи звуков и тысячи картин одновременно втиснулись в ее оглушенное сознание, ухитряясь оставаться самостоятельными и не смешиваться друг с другом.
   Она видела апартаменты сотен дворцов, множество пейзажей лесных массивов, грандиозные строительства подводного Города и межзвездного корабля... и в то же время в различных направлениях летела под облаками - на крыльях и на антигравах. Она видела раболепно склоненные перед собою фигуры придворных, слышала крики пытаемых бунтовщиков и ощущала страстные ласки жен... Она была Лабастьером Первым. И она ужаснулась той психической нагрузке, которая навалилась на нее. Неужели император испытывает эту нагрузку постоянно?!
   Невозможно было бы дать достаточно корректную картину восприятия Лабастьера, будь этот участок мнемозаписи выполнен в обычном формате, позволявшем пользователю лишь видеть, слышать и ощущать органами чувств мнемодонора. Но эта запись была произведена во втором, усложненном, формате.
   Наан "услышала" мысли Лабастьера, окунулась в его память и подсознание. Так, например, видя гигантский остов космического корабля, она почувствовала безотчетный страх императора перед далями космоса... Но она не сразу поняла все это; сначала, когда в ее рассудок вломился ревущий хаос чужих мыслеобразов, ей показалось, что она просто сошла с ума.
   Она почти перестала помнить себя, растворившись в калейдоскопе императорских чувств, сильнейшим из которых была ПЕЧАЛЬ... И тут же острая, невыносимая физическая боль пронзила ее сердце и заставила сосредоточить все внимание на одном из непрерывно сменяющих друг друга и наползающих друг на друга видений...
   Самец, вонзивший стальной клинок в сердце Лабастьера, был знаком ей... Да-да! Ведь это ее брат! Но он значительно моложе и еще крылат... Лабастьер прочил его на должность личного архивариуса и был уверен в его беззаветной преданности...
   - Зачем? - прохрипел Сын Бога, оседая на пурпурный шелковый ковер.
   - Затем, что ты казнил моего отца, - гордо подняв голову, ответил Лайвар, окровавленные руки которого крепко держали два воина-урании, готовые в любой миг уничтожить его.
   - Триста лет... Я мог бы убить и твою куколку, но я не сделал этого... - розовая пена выступила на губах Внука Бога. - Я пощадил...
   - И ты полагаешь, я должен быть благодарен тебе за это? - Лайвар презрительно сморщился. - Пощада - это унижение...
   - Но какой смысл?.. Ведь я бессмертен...
   - Что-то незаметно, - недобро усмехнулся Лайвар. - Я никогда не верил этой лживой легенде.
   Лабастьер захрипел в судорогах агонии, и Наан почувствовала, как сознание ускользает от нее, как холодеют конечности, и гробовая тишина затягивает ее в себя...
   Она покрылась холодным потом. Миг умирания был короток, но ничего страшнее она еще не испытывала. Словно бесконечная закрученная в спираль пропасть всасывала ее в себя, и она мчалась сквозь нее навстречу холодному, бесстрастному, но и безжалостному огню...
   Но мнемоноситель уже показывал следующий эпизод, перескочив вперед на несколько дней.
   ...Ее брат вновь стоял перед императором. И вид его уже не был столь самоуверен.
   - Так, значит, мое бессмертие - лживая легенда?
   - Я так считал... - Лайвар был явно обескуражен.
   - Но теперь-то ты признаешь свою ошибку?
   - Да... Ты жив... Хотя я своими глазами видел, как ты умер...
   - Итак, ты убедился. И если бы сейчас твои руки были свободны, а в одной из них был бы кинжал, как бы ты поступил на этот раз?
   Лайвар молчал, упрямо уставившись в пол.
   - Ну, - поторопил его Лабастьер. - Я жду.
   Стражник-урания, поторапливая с ответом, ткнул Лайвара в бок древком копья. Тот вздрогнул и поднял голову. Он был бледен, но лицо его выражало решимость:
   - Я бы снова поступил точно так же, мой император. Отец должен быть отмщен. Таков неписаный закон нашего племени. И ты знаешь о нем.
   - Что ж, ты честен. Строптив, как отец, но честен. И ты - отличный работник. Я оставлю тебе жизнь...
   В глазах Лайвара мелькнули удивление и радость. Было видно, что он не рассчитывал на пощаду.
   - Но лишу тебя способности летать...
   Лайвар пошатнулся.
   - Подобное наказание давно уже не практикуется в нашем Мире Стабильности, - продолжал император, - но и на жизнь Внука Бога не покушались уже почти три столетия.
   - Лучше убей...
   - Всему свое время. Кто же будет заведовать моим информаторием?
   - Лучше убей, - повторил Лайвар, голос его окреп. - Иначе я буду мстить и дальше...
   - Мне нравится такая игра, - усмехнулся Лабастьер. - Знал бы ты, как мне бывает скучно.
   - Я не остановлюсь.
   - Что ж. Если ты решил поселить в своем гнезде скорпиона, будь готов к его укусам... Мсти, Лайвар. Устраивай заговоры, плети интриги, планируй перевороты... Богу иногда полезно испытать ненависть смертного. Это забавляет и не дает бдительности уснуть окончательно. Уведите его, - бросил он ураниям. - И пусть сегодня вечером палач отсечет ему крылья. А в следующий раз, - вновь обратился он к Лайвару, - тебе отрежут кисти рук, ежели они вновь дерзнут подняться на императора...
   Стражники поволокли Лайвара прочь, а Лабастьер, откинувшись на спинку стула, закрыл глаза и окунулся в водоворот образов, видимых тысячами его глаз. И вновь Наан ощутила доминанту совокупности его эмоций. Это была ПЕЧАЛЬ ОДИНОЧЕСТВА. Печаль, похожая на беспросветную всеобъемлющую скуку. Ему действительно нужно, чтобы кто-нибудь ХОТЯ БЫ НЕНАВИДЕЛ его. Он никогда не испытывал любви, и то религиозное обожание, которое выказывали ему подданные, тоже не было любовью. Наан казалось, что огромная ледяная глыба застыла у нее (у него) в том месте, где должно быть сердце.
   И именно этим щемящим ощущением закончилась вторая мнемозапись Лайвара.
   Наан стянула с головы обруч. Чувствовала она себя совершенно разбитой.

   Ты уснул во сне, и приснилась явь,
   Ты проснулся обратно в сон...
   Жил Охотник. Как-то, себя познав,
   Не вернулся из яви он...
   Он исчез. Теперь ты спроси себя:
   "Знаю ль я, что я впрямь рожден?"
   "Книга стабильности" махаон, т. VII, песнь III; учебная мнемотека Храма Невест провинции Фоли.
   Наан проснулась от неожиданного сотрясения сетки гамака.
   - Привет, сестричка! - прокряхтел Лайвар, вывалившись из отверстия в потолке и рухнув рядом с ней. - Как поживаешь?
   Было видно, что настроение у него отличное, хотя в то же время он казался изрядно вымотанным. Морщины на его лице как будто бы стали еще глубже, а единственный глаз был воспален.
   Наан провела ладонями по щекам, потянулась, зевнула и села.
   - А я уже боялась, что ты не появишься никогда.
   - Еще немного, и так бы оно и было. Нашелся императорский антиграв, на котором ты сюда прилетела, и сомнения в том, что ты в столице у Лабастьера Первого, исчезли окончательно. Само собой, меня подвергли допросу.
   - И?..
   - Я и знать ничего не знал! - хитро прищурился Лайвар.
   - Думаю, подручные императора умеют допрашивать...
   - Не забывай, я - главный специалист империи в области информации, и скрывать ее я тоже умею отменно. Покопайся-ка. - Лайвар подставил бок, и Наан выудила из кармана его комбинезона небольшой темно-серый полупрозрачный ромбовидный камешек с застежкой-серьгой на короткой серебристой цепочке. - Нацепи это на ухо, и даже самый сильный телепат не сможет прощупать твое сознание.
   - И это не вызовет подозрений? - спросила Наан, надевая украшение, благо уши невестам протыкают в тот же день, когда производят и дефлорацию.
   - Сознание ураний вовсе непроницаемо для телепатов, встречаются подобные бабочки и среди махаонов, и среди маака. Хоть и редко, но встречаются. А о существовании таких блокираторов не знает никто, кроме меня и двух-трех моих сподвижников.
   - Неужели император не обезопасил себя от таких штучек? - тронула Наан сережку рукой.
   - Телепатическая связь - основа его власти, и работы в этой области строго-настрого запрещены. Собственно, это-то и навело нас на идею создания блокираторов.
   - На какой срок рассчитан этот приборчик?
   - Срок не ограничен.
   - Ты упомянул своих сподвижников. Вас много?
   - Нет. Пока - нет.
   - Вы боретесь с императором? - вопрос Наан был скорее риторическим, и она продолжала, не дожидаясь ответа: - Но можно ли тягаться с ним в силе? Не безумие ли это?
   - Нельзя... - кивнул Лайвар, помрачнев. - Но и послушно терпеть его беспредельную власть тоже нельзя. Ты видела, каким путем он добился ее. Видела?
   - Да, - кивнула Наан. - Но ведь это было так давно! Это уже история. Есть ли смысл мстить за наших родителей, которые погибли несколько веков назад? Мы даже не знали их. А сейчас... Невозможно оспаривать то, что сейчас благодаря Лабастьеру Первому наше общество достигло стабильности, и оно процветает как никогда...
   - Ты не понимаешь! - Глаза Лайвара сверкнули гневом. - Месть тут ни при чем! Лабастьер не просто правит нами, он подмял под себя всю нашу цивилизацию! Экономика бабочек сегодня всецело зависит от него, а значит, и от его прихоти.
   - У тебя есть основания не доверять ему и чего-то опасаться?
   - Да, есть. Лабастьер - не бабочка. Это нечто другое. Бессмертное и многоликое. Бабочки нужны ему только для самовоспроизводства, без наших самок он лишится своего бессмертия, вот он и заботится о том, чтобы мы продолжали существовать.
   - А может быть, стоит посмотреть на это и с другой стороны? Мы нужны ему, а он нужен нам. Мы служим его благу, а он - нашему...
   - Откуда ему знать о том, что для нас благо, а что - нет?! Он - существо совсем иной природы.
   - Но до встречи с тобой я не встречала недовольных.
   - Конечно! Недовольные были уничтожены еще три века назад. Но чистку, в меньших, конечно, масштабах, ему приходится повторять регулярно. Лабастьер объявил себя Внуком Бога, он и определяет, чего мы хотим, а чего не хотим. Он воспитал целый мир рабов, радующихся собственному рабству! Мы - трава под его ногами. Он поливает и удобряет нас.
   - Может быть, ты в чем-то и прав... Однако сейчас мир устроен так, что, если не станет Лабастьера, наступит хаос... Но все это - досужие разговоры, разве есть способ остановить его?
   Лайвар испытующе посмотрел на сестру.
   - Я бы мог тебе кое-что рассказать. Но, судя по всему, ты не настроена на борьбу.
   - Я... - Наан неуверенно помолчала. - Я не знаю... - Наконец она решилась на откровенность. - Я, как и ты, ненавижу его. Но это чувство носит чисто личный характер... А иногда мне кажется, что я и люблю его.
   - А если я знаю способ взять его власть под контроль?
   - Не знаю. Я не уверена, что хочу этого. Пока ты не объяснишь, о чем идет речь, я не могу тебе ответить.
   Лайвар покачал головой:
   - Ты еще капризнее, чем я думал... Ладно. В конце концов, ты - моя сестра. Даже если ты откажешься помогать мне, я надеюсь, ты хотя бы не предашь меня?
   - Не предам, - твердо ответила она. - Клянусь.
   - Тогда слушай.
   ...Ночь. Наан стоит на центральной площади города и напряженно вглядывается в полутьму. Она ждет императора, и сердце ее бешено колотится, несмотря на уверения Лайвара, что ей ничего не угрожает. "Сестричка, - сказал он, - я прочитываю все мнемозаписи Внука Бога. Это часть нашей игры. Его могущество - против моей осведомленности. Он никогда не обидит тебя. Представление на площади, которое он устроил для горожан, - не более чем представление. Он учинил его, чтобы ускорить поиски. Уж не знаю, в чем тут дело, но, похоже, ты - первая самка за сотни лет, которая ему почему-то по-настоящему интересна. И это большая удача для нас, если, конечно, ты сделаешь то, о чем я прошу. Но хотя бы помни свою клятву..."
   Она почти уверена, что не сделает того, о чем ее просит брат. И сердце ее колотится вовсе не от страха.
   Наан не знала, каким образом Лайвар, не раскрываясь при этом сам, сообщит императору о том, где ее искать. Но, по-видимому, ему известен такой способ.
   В небе, тускло освещенном фосфорной зеленью защитного купола, показалась тень. Она приближалась, и вскоре Наан узнала контуры антиграва. Он явно направлялся к ней, и Наан почувствовала, что кровь отхлынула от ее щек. Она крепче сжала в кулаке данную ей братом капсулу, которую только что собиралась просто выбросить.
   Еще минута, и аппарат приземлился возле нее. Лабастьер Первый поднялся с сиденья, и некоторое время они молча смотрели друг на друга. Как и пророчил Лайвар, император, имея возможность не вмешивать в собственные сердечные дела третьих лиц, прибыл за ней один. В суровом лице его невозможно было прочитать ни ненависти, ни любви, ни даже простого интереса.
   - Приветствую тебя, возлюбленный жених мой, Внук Бога, умеющий быть везде... - почти прошептала Наан.
   Лабастьер Первый молча кивнул и жестом пригласил ее подойти ближе.
   Наан повиновалась.
   И вот они стоят лицом к лицу, изучающе разглядывая друг друга, - хозяин мира и его непокорная невеста. Не выдержав, Наан опустила глаза. "Он любит меня?! - лихорадочно вертелось у нее в голове. - Он любит?! Нет, Лайвар явно что-то напутал..."
   - Садись, - услышала она спокойный и даже ласковый голос Лабастьера. - Пора домой.
   Она готова была разрыдаться. "Любит?!" Если бы император метал в гневе громы и молнии, если бы он жестоко (и справедливо) наказал ее, даже если бы он хотя бы просто повысил на нее голос, она знала бы точно, что делать дальше... Но сейчас...
   Она села рядом с Лабастьером и тут же почувствовала, что не в силах больше обманывать его. Она не предаст брата, но она должна очиститься...
   - Мне помогали прятаться твои подданные, которые ненавидят тебя.
   - Я догадывался об этом.
   - Но я не могу назвать тебе их имена. - Эти слова Наан произнесла с вызовом, ожидая, что Лабастьер будет настаивать.
   - Это и ни к чему, - ответил он.
   - Я обещала им помочь бороться с тобой.
   - Сделай то, что считаешь нужным.
   Наан изумленно посмотрела императору в лицо.
   - Но... Это заговор против тебя.
   - Я не боюсь заговоров, - ответил он, глядя ей в глаза. - Единственное, чего я боюсь, - непонимания между нами. Я бессмертен, а потому умею ждать. Если ты хочешь причинить мне боль, сделай это. Когда-нибудь твои желания иссякнут, и тогда мы станем равны.
   - Ты говоришь так лишь потому, что веришь: никто не может причинить тебе ощутимый вред... - Страх и чувство вины отпускали Наан, а на их месте расцветало прежнее, заставившее ее когда-то бежать из императорской цитадели, раздражение. - Ты говоришь, "сделай мне больно", а сам думаешь, что я не смогу этого... Но это не так!
   - Я жду, - перебил ее император. - Причини же мне вред. Я буду рад, если ты не сделаешь этого, значит, наше противостояние закончилось. Если же сделаешь, это будет лишь очередным шагом к такому итогу.
   Проклятая самоуверенность!
   Наан, глядя, как завороженная, в глаза Лабастьера, сжала капсулу, и та хрустнула в ее кулаке. Наан подняла руку, раскрыла ладонь и легонько дунула на нее. Еле видимое в полутьме облачко газа окутало лицо императора. Он хрипло выдохнул, его глаза закатились, и тело обмякло. Повалившись набок, он уткнулся головой в живот Наан.
   Снова, в какой уже раз, она совершает поступок, противоречащий здравому смыслу, идущий вразрез с ее чувствами... Но что-то заставляет ее вести себя именно так и никак иначе. Что? Какое-то безумное наваждение! Наан с трудом подавила рыдания, заметив, что с крыши ближайшего здания сорвалась четверка выжидавших доселе бабочек. Падающими листьями они спланировали к антиграву.
   Наан встряхнулась. Уж если она сделала то, что хотел Лайвар, надо быть последовательной. Дрожащими руками она осторожно сняла мнемообруч с головы императора и надела его, затем вложила кисть своей руки в контуры сиреневого пятна на левом подлокотнике кресла... Но не почувствовала покалывания, и аппарат остался безжизненным. Значит, Лабастьер уже удалил ее генетические параметры из его памяти, или это была и вовсе другая машина.
   Тем временем, опередив приближающихся бабочек, из-за угла вылетел антиграв значительно большего размера, чем императорский, и приземлился рядом. Им управлял Дент-Харрул. Лицо его было напряженно и испуганно. Он приветственно махнул рукой, но Наан не удостоила его ответом. Машина была шестиместной, но, кроме водителя, в ней находились еще двое - Лайвар и незнакомая Наан молодая светловолосая самка.
   Последняя с любопытством и, как показалось Наан, с ревностью, уставилась на нее миндалевидными и такими же зелеными, как у Дент-Харрула, глазами. Она и Харрул были вооружены тяжелыми плазмобоями, какие раньше Наан видела только у телохранителей Лабастьера Первого.
   - Рад видеть тебя, сестричка! - махнул Дент-Лайвар своим омерзительным крюком-протезом.
   Наан ответила ему неопределенным пожатием плеч.
   Четверо самцов, облаченных в серые комбинезоны горняков, добравшись наконец до места, поспешно перенесли Лабастьера в машину мятежников. Наан тем временем сошла с императорского антиграва, и "горняки", подхватив его, благо весила машина совсем немного, куда-то поволокли.
   - Перебирайся к нам, - бросил Лайвар сестре. - Да поскорее. У нас нет ни секунды. Нужно немедленно убираться отсюда. Искать одно из своих тел император начнет именно с этой площади. Уверен, вся имперская охрана уже поднята по тревоге и мчится сюда.
   Наан послушно села к заговорщикам, и вновь голова Лабастьера Первого оказалась у нее на коленях. И она увидела на ухе Внука Бога точно такую же серьгу, какую Лайвар дал ей в мнемотеке. Тот поймал ее удивленный взгляд и пояснил:
   - Он потерял телепатическую связь с остальными воплощениями, и, даже если он очнется раньше, чем мы рассчитываем, он не сможет сообщить, куда мы движемся... Честно говоря, не ожидал, что ты сделаешь это... - добавил Лайвар уже другим голосом, в то время как аппарат стремительно ввинчивался в ночное небо. - Надеялся, но не ожидал. - Его агатовый глаз сиял благодарностью и торжеством.
   Вместо ответа Наан, ощутившая вдруг непреодолимую усталость, спросила сама:
   - Сколько времени он пробудет без сознания?
   - Несколько часов.
   - Куда мы летим?
   - Через лес, в горы. Там, в одной из пещер, расположено наше тайное убежище.
   Расчет Лайвара был прост. Спрятать Лабастьера так, чтобы тот не мог определить место своего нахождения, и под угрозой мучительных пыток диктовать ему свои условия.
   "Он не способен прервать телепатическую связь ни с одной из своих частей, - объяснял Лайвар сестре еще в мнемотеке, - как часть твоего тела, рука или нога, не смогут существовать вне тебя, даже если ты этого сильно захочешь".
   "У него есть простой выход, - возражала она, - самоубийство".
   "Мы позаботимся о том, чтобы он не мог совершить его".
   За пределы купола они вырвались без происшествий, и антиграв окутала кромешная тьма, которой никогда не бывает в городе. Низкие яркие звезды делали ее только гуще. Стремительность полета и теплый ветер, омывающий лицо и пузырями раздувающий одежду, почему-то успокаивали Наан.
   Время от времени Лайвар и Дент-Харрул о чем-то вполголоса переговаривались между собой, а незнакомая самка хранила молчание, и Наан это вполне устраивало. Она закрыла глаза и попыталась разобраться в себе.
   Что заставляет ее совершать дерзкие, ничем не оправданные поступки? Она далека от лайваровской фанатичной ненависти к императору. Ей неведом и его гибельный азарт. Она не уверена, что контроль за Лабастьером необходим, и уж точно не хочет, чтобы ему причиняли боль. Так в чем же дело? Есть ли какое-то хоть мало-мальски разумное объяснение ее поведению?! Наан решила пересмотреть свой путь с самого начала.
   Итак, она - воспитанница Храма Невест. Все ли устраивало ее в этом положении? Да... Если бы не то, что быть невестой императора отнюдь не означает, что ты обязательно станешь его женой. Ее приучили верить, что такое положение естественно, но иногда, чаще - бессонными ночами, она приходила в ревнивое исступление от мысли, что Внук Бога выберет не ее...
   Но ведь все-таки он выбрал именно ее! Что же не устраивало ее теперь? Может быть, ее расстроило положение ее бывших подруг? Нет. Она никогда не чувствовала сердечной привязанности ни к одной из них, и ей абсолютно безразлично, огорчены ли они... Но... Ей небезразличен тот факт, что жен имеет каждый из тысяч воплощений Лабастьера. Она вспомнила, например, сколь болезненный укол в сердце ощутила она, когда узнала, что старая Дипт-Реиль тоже когда-то была его женой.
   Ревность! Вот что движет ею прежде всего. Она хочет владеть Лабастьером единолично и не желает его с кем-то делить! И то, что это ее желание противоречит самой природе ее возлюбленного (да-да, именно возлюбленного!!!), и заставляет ее совершать все те безумные поступки, которые она совершила.
   Оглушенная своим открытием, Наан открыла глаза и обнаружила, что вокруг уже не так темно, как прежде, что уже различим горизонт и контуры горных кряжей и что уже простым зрением видно, как колышется под антигравом темное и таинственное море древесных крон.
   Если они летят в ту же сторону, откуда когда-то явилась святая Ливьен, то довольно скоро они окажутся недалеко от Пещеры Хелоу. Эта мысль почему-то взволновала Наан.
   И еще она обнаружила, что руки ее гладят волосы Лабастьера Первого, а незнакомая зеленоглазая самка продолжает пристально наблюдать за ней. Что ж, пусть. Она ни от кого не собирается скрывать свои чувства.
   Все-таки интересно, кто она, эта зеленоглазка, и что привело ее в стан мятежников? Когда-нибудь она узнает это.
   Наан вновь прикрыла глаза и подумала вдруг, что еще... Еще, возможно, она хочет детей от Лабастьера... Но она хочет, чтобы это были и ЕЕ дети, а не только ЕГО, как это бывает у него с другими самками. И это - уже полное безумие, ведь он сам однажды рассказал ей, что те изменения, которые он совершил в своем организме, - необратимы. А если бы это было и не так, даже по первоначальной своей природе Лабастьер - маака... Наверное, ей нужно было бы полюбить простого самца-махаона, такого, как, например, Дент-Харрул, и стать ему верной и счастливой женой. Но нет, она любит Лабастьера и только Лабастьера. И именно недостижимость счастья и делает ее такой сумасшедшей...
   Она расплакалась, прикрыв лицо рукой, так, чтобы никто не заметил ее слез. А вскоре, обессилев, она задремала, сама не заметив того.
   По тому, как было оборудовано помещение, куда они в конце концов добрались, Наан поняла, что операцию по похищению императора мятежники готовили давно. Рассчитывали ли они при этом на ее помощь? Вряд ли. Скорее всего, они лишь искали удобный случай, и он подвернулся им в лице непокорной, но любимой Невесты...
   Комната, находящаяся неглубоко от входа в скальную каверну, была почти правильной сферической формы, вся внутренняя поверхность ее была покрыта чем-то мягким и светло-коричневым, похожим на камышовый ворс, и ничто не позволяло находящемуся там узнику определить, в какой части материка он находится.
   Так и не пришедшего в себя Лабастьера положили на пол, и первым делом Лайвар поспешно снял с его уха сережку.
   - Честно говоря, я даже не знаю, как на него подействовало бы отсутствие телепатической связи с остальными. Копаясь в его мнемозаписях, я нашел спрятанный глубоко в подсознании панический ужас потери этой связи. Ведь он един с остальными буквально с момента зачатия. Он никогда не был самостоятельной личностью, он всегда был лишь тысячной его частью...
   - Это не бабочка, - хмыкнул Дент-Харрул, - это плесень.
   - Он не вправе властвовать над нами! - впервые подала голос зеленоглазая самка. И голос этот почти карикатурно не соответствовал ее внешности: он был низким, хрипловатым, и ненависть буквально клокотала в нем. У Наан по спине пробежали мурашки.
   ...Ожидать, когда император очнется, остался один Лайвар. Наан, несмотря на все ее протесты, заставили удалиться, и вместе с Дент-Харрулом и самкой она, обойдя спрятанный у выхода в пещеру антиграв, выбралась на поверхность.
   Утренний воздух был прохладен, и, зябко поеживаясь, Наан огляделась. Только теперь она увидела все то, что от волнения не успела рассмотреть сразу по прибытии.
   Раскинувшийся перед ее глазами пейзаж был восхитителен и величав. Пещера находилась у самого подножия горы, вершина которой терялась в заоблачной дымке. Однако и гора эта поднималась не сразу с равнины, а со своеобразной приподнятой над равниной ступеньки. На этой-то ступеньке-плато, покрытой мхами, лишайниками и чахлыми деревцами, и стояла сейчас Наан. Внизу, вдали, буйным зеленым морем раскинулся бескрайний лес.
   Наан оглянулась на своих провожатых. Похоже, они тут уже не впервые и их совершенно не занимают красоты природы. Дент-Харрул собирал в кучку какие-то сухие корешки и веточки, а зеленоглазка с помощью поставленного на минимальную мощность бластера разводила огонь.
   Не посчитав нужным сообщать им о своих намерениях, Наан расправила крылья и полетела в сторону края ступени, чтобы лучше рассмотреть то, что находится под ним. Обернувшись, она увидела, что ее спутники прекратили работу и внимательно следят за ней. Однако остановить ее они не пытались. Еще бы, далеко ей без антиграва не улететь.
   Подобие свободы порадовало Наан. Ей вовсе не хотелось затевать беседу с Дент-Харрулом. Что же касается самки... Конечно же, Наан было любопытно, кто она и откуда, но навязываться с расспросами она не хотела, в то время как та не выказывала ни малейшего желания знакомиться с ней.
   Мелко трепеща крыльями, Наан зависла над самым краем ступени, представляющим собой крутой обрыв из серо-голубого гранита, и вгляделась вниз. Лес с этой позиции был виден лучше, стало различимо, что он не однороден и кое-где меж крон зияют обширные просветы. По тому, что просветы эти были не зелеными, а радужными, Наан догадалась, что поляны внизу покрыты цветами.
   Никогда еще не видела она такого великолепия, и ей нестерпимо захотелось вниз... Там, казалось ей, душа ее успокоится и чувство вины, чувство неудовлетворенности, ревность и страх перед будущим покинут ее. Она обязательно должна побывать там - в зарослях прекрасных соцветий...
   Но нет, не сейчас.
   Наан развернулась и полетела обратно.

   Был бы ты птицей, ты мог бы летать
   У самых звезд, в облаках.
   Был бы ты рыбой, ты мог бы плясать
   В бурных морских волнах.
   Если ж ты бабочка, можешь мечтать;
   И наяву, и в снах.
   "Книга стабильности" махаон, т. I, песнь XVI; учебная мнемотека Храма Невест провинции Фоли.
   Костер уже пылал, Наан присела перед ним и протянула к нему слегка озябшие ладони.
   - Мы будем ждать прямо здесь? - спросила она Дент-Харрула.
   Зеленоглазка презрительно усмехнулась, а самец, делая вид, что не заметил язвительности интонации, с которой был задан вопрос, ответил:
   - Конечно, нет. Я и Дипт-Шиан будем по очереди дежурить тут, а ты и тот из нас, кто будет свободен, будут отдыхать в другом месте. Неподалеку, в другой пещере, есть еще одна обжитая комната.
   - То есть я буду все время "отдыхать"? Ну уж нет. Не забывайте, что в плен вы взяли не меня, а императора, и именно я помогла вам в этом. Я не потерплю ограничения свободы.
   - А тебя никто не спрашивает, - неприязненно бросила самка.
   - Невежливо вмешиваться в чужой разговор, - огрызнулась было Наан, но тут же постаралась говорить более миролюбивым тоном. Было бы неплохо сделать эту самку своей союзницей. - Нас к тому же еще и не познакомили, и я чувствую себя неловко.
   Зеленоглазка открыла было рот, явно намереваясь ответить очередной дерзостью, но Дент-Харрул остановил ее движением руки.
   - Это Дипт-Шиан, - пояснил он Наан. - Моя жена.
   Наан почувствовала, что ее лицо заливает краска. Знает ли Дипт-Шиан о том, как Дент-Харрул "спасал" ее на площади? Если да, то неудивительно тогда, что та не питает к ней особой симпатии.
   - Рада знакомству, - пробормотала она, разведя руки в ритуальном приветствии.
   - А я - нет, - отрезала Дипт-Шиан и демонстративно отвернулась.
   - Не обращай внимания на ее резкость, - вмешался Дент-Харрул. - Она ненавидит императора, а всех его Невест считает продажными тварями. Я не разделяю ее убеждений и не вижу вины Невест в том, что их так воспитывали.
   - У каждой бабочки - свои крылья, - прервала его Дипт-Шиан пословицей.
   - И Наан сделала свой выбор, она с нами, - возразил Харрул.
   - Мне кажется странным то, как горячо ты ее защищаешь. И то, как она покраснела и стала прятать глаза, узнав, что я - твоя жена.
   Наан сменила опасную тему:
   - Я понимаю своего брата, у нашей семьи с Лабастьером Первым особые счеты. Но мне непонятно, за что ВЫ так ненавидите императора. Что движет вами?
   Дипт-Шиан, хмыкнув, отвернулась, а Дент-Харрул покачал головой:
   - У нас оснований еще больше. Если хочешь, я расскажу тебе нашу историю.
   ...Харрул и Шиан поженились во время стажировки в клане подводных монтажников Океанополиса.
   Клан этот был молодой, созданный волей императора, он не имел еще своих устоявшихся традиций, зато состоял из самых веселых, самых здоровых и самых красивых бабочек, которых когда-либо встречал Харрул. Еще бы: император находил время лично побеседовать с каждым добровольцем, а их были тысячи, "добро" же он давал примерно одному из ста.
   Строительство подземных городов не было праздной прихотью Лабастьера, так никто и не считает; большинство уверено, что оно - лишнее подтверждение возросшей мощи бабочек, освоивших не только сушу, но и океанские недра... Это не так. Во всяком случае, не совсем так.
   Великой мечтой древних бескрылых учителей Лабастьера был космос, но бескрылые нашли свой предел, так и не сумев вырваться за пределы галактики. Немудрено, что мучимый скукой, проистекающей от знания всего на свете, Внук Бога решил осуществить мечту своих учителей.
   Технология бескрылых позволяла решить задачу по преодолению скорости света, но, по иронии судьбы, для того, чтобы освоить космос, следовало сперва обжить океанские недра... Сверхсветовой полет требовал больших запасов природного полония, содержащегося в слое раскаленной магмы, добраться до которого можно было только со дна океана. Бескрылые не выполнили эту задачу, их захлестнули иные страсти. Лабастьер же последовательно претворял идею в жизнь.
   Несмотря на то, что махаоны и маака теперь не враждовали, селиться они все-таки предпочитали порознь. Это было оправдано. Опыт совместных поселений приводил к трагедиям: появлялись смешанные пары, и они были бесплодны. В то же время, в грандиозном проекте императора желали участвовать обе великие расы. Потому-то на дне океана и началось строительство сразу двух городов...
   ("Двух? - удивилась Наан. - Но я всегда считала, что есть только один подводный город - Океанополис маака... И я удивилась, когда ты сказал о стажировке: никогда не слышала, чтобы махаон учился чему-то среди маака..." "В том-то и дело, что сначала городов было два, - кивнул Дент-Харрул печально и почти торжественно, подбросив при этом в костер несколько сухих веточек. - И Шиан стала мне невестой и женой именно в подводном городе махаонов", - говоря это, он нежно коснулся рукой светлых волос зеленоглазки, но та, резко поднявшись, перекинула плазмобой из руки в руку и, бросив: "Поищу хворост", - расправила крылья для полета. Похоже, ей были тягостны эти воспоминания.)
   ...Увидел ее Харрул даже несколько раньше, возле цитадели Внука Бога, в ожидании беседы с ним. Толпа соискателей-добровольцев состояла из нескольких сотен самцов и самок, но эта юная, светловолосая и такая же зеленоглазая, как и он, самка взволновала воображение Харрула. И он, не решаясь заговорить с нею, загадал: "Если нас обоих допустят к работе под водой, она станет моей женой".
   Так в конце концов и случилось.
   Но Харрул не сразу узнал, что приглянувшаяся ему блондинка тоже стала подводницей: ее не было в той группе молодых добровольцев, в числе которых он опустился в батискафе в пучину, и это слегка разочаровало его. Но унывать по-настоящему времени не было.
   Приникнув с несколькими добровольцами к нижнему иллюминатору, Харрул тщетно вглядывался во тьму внизу, пытаясь не думать о той силе, которая стремится раздавить их отважное суденышко, словно лапа элефанта, мифологического зверя бескрылых, скорлупку муравьиного яйца.
   Сперва тьма становилась лишь гуще, но пока еще что-то можно было разглядеть, Харрул дважды замечал какое-то неясное движение рядом с батискафом, а однажды нос к носу с ним в иллюминатор уперлась тупая и злобная рыбья морда. Харрул, как и остальные, отпрянул от стекла, но рыбина, похоже, испугалась не меньше их и исчезла почти сразу.
   Тьма сгущалась, но через некоторое время Харрулу показалось, что он видит слабое свечение на самом дне. Пятно света росло и росло до тех пор, пока взгляду притихших молодых махаонов не открылась величественная и прекрасная картина.
   Прозрачные стены огромных четырехгранных хрустальных пирамид (их было пять) казались такими тонкими и хрупкими, что не верилось, что в действительности они противостоят навалившемуся на них поистине чудовищному давлению воды. Харрул знал, что перейти из одной пирамиды в другую можно было через тоннели, прорубленные еще глубже - в каменистой земной коре. Но этих переходов, само собой, видно не было, и пирамиды казались обособленными друг от друга драгоценными кристаллами, нечаянно оброненными в воду великанами древности, или же выросшими сами по себе.
   Невозможно было заставить поверить себя в то, что эти светящиеся громадины - дело рук маленьких теплокровных бабочек. Но чем ближе опускался батискаф к строениям, тем больше деталей можно было разглядеть внутри. Было, например, видно, что пирамиды разделены на ярусы горизонтальными прозрачными плоскостями. А вскоре стало возможным увидеть и крошечные фигурки бабочек, чаще не летающих, а, за отсутствием достаточного для полетов пространства, передвигающихся пешком - в кущах обильно произрастающей на ярусах зелени.
   Харрул ощутил гордость за своих соотечественников... Да и за себя: ведь ему и самому приведется участвовать в строительстве еще семи предусмотренных планом пирамид.
   Батискаф опустился на самое дно, на ровную площадку между пирамидами, так, что окружность слегка выдающегося из корпуса нижнего иллюминатора пришлась точно в углубление того же диаметра. Раздалось сочное гудение, и иллюминатор, который был одновременно и крышкой люка, стал отвинчиваться под действием находящихся снаружи механизмов. Затаив дыхание, пассажиры батискафа наблюдали за этим процессом...
   Наконец крышка провалилась вниз, с легким хлопком установился баланс давлений, и в проеме люка показалась седая голова пожилого самца. Оглядев вновь прибывших, он усмехнулся:
   - Я - Дент-Зайлар, ответственный за ваше распределение. Спускайтесь за мной. - И голова исчезла.
   Едва новобранцы очутились в Океанополисе, как тут же их развели по местам работ. Никто здесь не собирался тратить свое время на то, чтобы водить их из купола в купол в качестве праздных зевак... В курс дела им предстояло входить самостоятельно.
   К магме с полонием пробивались, буря скважины прямо под пирамидами. Хотя наличие этого вещества именно в этом месте пока что и было лишь предположительным. Бурение шло круглосуточно, но реального результата пока не наблюдалось.
   Харрул быстро втянулся в работу, тем паче что была она скорее увлекательной, нежели тяжелой. Его молчаливый, но улыбчивый напарник Дент-Наймар управлял подводным вездеходом, сам же Харрул, вставив руки в специальные отверстия, распоряжался движениями наружных манипуляторов, при помощи которых подгонял друг к другу и скреплял между собой прозрачные блоки новой пирамиды.
   На его объекте работало семь таких машин, и Харрулу было приятно замечать, что изо дня в день груда строительных материалов мало-помалу приобретает определенную стройную форму. Но в еще больший восторг приводили его живые организмы, которыми кишело дно. Когда-то давным-давно бескрылые, убив самих себя, прихватили в небытие и большинство сухопутных видов животного царства. Более того, они уничтожили и самою сушу, оставив бабочкам лишь ничтожный клочок ее... Но, похоже, трагедия почти не коснулась морских недр.
   Тысячи видов водорослей, кораллов, моллюсков, головоногих и рыб окружали строителей Океанополиса, поражая их великолепием красок, разнообразием форм и не обделяя своим вниманием ни единого движения вездеходов. Некоторые из них пробовали машины на ощупь, а то и на зуб, но, убедившись, что расколоть хитинопластовый панцирь невозможно, быстро теряли к ним интерес...
   Если бы Харрул своими глазами не видел всего этого удивительного многообразия, он никогда не поверил бы в то, что оно возможно. В своей изобретательности природа дошла, например, до того, что создала рыбу, к голове которой был приделан небольшой фонарик!.. Иногда Харрул жалел, что своей строительной специальности не предпочел профессию гидробиолога.
   Нравился Харрулу и тот нарочитый аскетизм, который буквально во всем проявляли отважные подводники. Он напоминал порядки Города махаон древности, о которых он знал из мнемолитературы. Каждый тут имел свое место и свою задачу, о развлечениях и отдыхе, напротив, не вспоминал никто... Ему, как ни странно, нравилось даже то, что тут он не мог летать. Это было романтично: не летать в банальном лазоревом небе, а ползать по беспросветному дну океана...
   Он строил. Большая же часть жителей подводного города занималась бурением скважин на участках предполагаемых залежей полония. Поначалу Харрул не мог привыкнуть к непрекращающейся легкой вибрации стен пирамиды, но вскоре перестал замечать ее, и позднее, уже на суше, он нередко ловил себя на том, что не может заснуть именно от того, что неосознанно пытается уловить привычную дрожь жилища.